Михаил Гаспаров - Капитолийская волчица. Рим до цезарей Страница 14

— Остановись! — крикнул Эмилий. — Не заставляй меня думать, что ты сам заслужил свое несчастье своим малодушием.

Солдаты не хотели просить для Эмилия триумфа: его не любили за строгость и надменность.

— Тем больше чести для полководца, который сумел победить с таким войском, — сказал сенат и назначил триумф.

Победное торжество продолжалось три дня. Такой богатой добычи Рим еще не видел. В первый день везли на 250 телегах статуи и картины греческих мастеров. Во второй день несли захваченное оружие и 750 бочек с серебряными деньгами. В третий день вели 120 жертвенных быков с вызолоченными рогами, несли 77 бочек с золотыми деньгами и дорогое убранство царского двора. Несли также священную чашу, отлитую по приказанию Эмилия из чистого золота и украшенную драгоценными камнями — весу в ней было 10 талантов. На простой телеге везли оружие и диадему Персея, за ней шли, горько плача, царские дети с толпой наставников, а за ними, в темном платье, с немногими друзьями, бесчувственный от горя царь Персей. Наконец, на колеснице, в пурпуровом плаще и с лаврами в руке ехал Эмилий. Перед колесницей несли 300 золотых венков — дары от Греции, а за колесницей шло войско, отряд за отрядом, распевая победные песни.

Вся добыча пошла в казну. Она была так огромна, что с этих пор Рим навсегда перестал собирать налоги с римских граждан. Себе Эмилий Павел оставил только ворох свитков греческих книг — библиотеку царя Персея.

Персей умолял Эмилия избавить его от позора триумфального шествия.

Эмилий ответил:

— Избавиться от этого всегда в твоей власти.

Но трусливый царь не решился на самоубийство.

Клятва не позволяла римлянам казнить Персея. Его посадили умирать медленной смертью в самую вонючую римскую темницу. Узнав об этом, Эмилий упрекнул сенат. Персея перевели в другую тюрьму. Здесь его затравили солдаты: толчками и ударами они не давали ему спать; через несколько суток без сна он умер. Два его сына умерли вместе с ним. Третий остался жив; потом он служил писцом в городе Альбе и за красивый почерк был, говорят, на хорошем счету у начальства.

КАТОН СТАРШИЙ

Перед нами прошли три полководца, три политика нового склада, которые с суровостью соединяли мягкость, с римской мощью — греческую образованность, с заботой о государстве — заботу о собственной славе: Сципион, Фламинин, Эмилий Павел. Теперь нас ждет человек, который всю жизнь был их противником, который словом и делом неустанно отстаивал древние римские доблести — простоту и строгость. Это Марк Порций Катон.

В молодости он служил в войске Фабия Медлителя и благоговел перед ним. Потом он участвовал в африканском походе Сципиона. Щедрость Сципиона казалась ему мотовством. Он сделал ему замечание. Тот ответил:

— Рим с нас потребует счет не денег, а побед!

Вернувшись в Рим, Катон привлек Сципиона к суду, но безуспешно.

Растущая роскошь казалась ему источником всех бед. Он говорил:

— Не спастись городу, где вкусная рыба стоит дороже рабочего быка.

Народ требовал внеочередных раздач хлеба. Катон начал речь к народу так:

— Трудно, граждане, говорить с желудком, у которого нет ушей…

Один лакомка навязывался к нему в друзья. Катон ответил:

— Никогда не будет моим другом человек, у которого язык чувствительней, чем сердце.

Единственным честным образом жизни был для него крестьянский труд. Его спросили:

— Что приносит лучший доход?

— Хорошее поле.

— А потом?

— Поле похуже.

— А потом?

— Плохое поле.

— А ростовщичество? — спросили его.

— А разбой на большой дороге? — ответил он вопросом на вопрос.

Сам он пахал и жал в поле рядом со своими рабами, зимой в рубахе, летом полуголый, ел и пил то же, что они. В обращении с рабами он был бессердечен: кормил их как можно меньше, выжимал из них как можно больше, ослабевших или состарившихся сбывал с рук, как сносившуюся вещь. Стены в его домах были неоштукатуренные, из голых кирпичей. В Риме начиналась мода на сады — он говорил, что земля ему нужна, чтобы на ней сеять и пасти, а не чтобы ее подметать и поливать.

В походах он был неутомим. Он предупреждал:

— Старые подвиги надо прикрывать новыми, чтобы не испарилась слава.

А о солдатах говорил:

— Мне не нужны такие, которые в походе дают волю рукам, а в бою — ногам и у которых ночной храп громче, чем боевой клич.

После одной победы он роздал всем воинам из добычи по фунту серебра:

— Пусть лучше многие вернуться с серебром, чем немногие с золотом.

Греков он ненавидел за то, что они приносят в Рим изнеженность и роскошь. Он издевался над философами, которые до седых волос искали новых и новых знаний:

— Перед кем хотят они блеснуть ученостью? Перед Миносом в Аиде?

В Рим прибыли послами по какому-то делу три греческих философа. Один из них, Карнеад, был лучшим диалектиком своего времени. Однажды он произнес речь о том, что справедливость прекрасна. Ему рукоплескали. На следующий день он прочитал лекцию о том, что справедливость ничтожна, жалка и мнима. Ему рукоплескали еще громче. Катон заявил в сенате, что надо как можно скорее решить дело и отправить послов, иначе Рим забудет, что он Рим. В Риме много лет жила тысяча греков-заложников, взятых после битвы при Пидне. В живых осталось уже немного. Они просили вернуть их на родину. Сенат спорил. Катон сказал:

— Разве нет у нас дел важнее? Не все ли равно, кто похоронит кучку дряхлых греков — наши могильщики или ахейские?

Среди этих заложников был знаменитый историк Полибий. Он просил вернуть изгнанникам их почетные должности. Катон с ласковой улыбкой произнес:

— Как, по-вашему, если Одиссей забыл в пещере циклопа шляпу и кошелек, станет ли он возвращаться за ними?

В Риме уже были свои историки, но писали они по-гречески: латинский язык был еще груб и не разработан. Один из этих историков извинялся в предисловии за возможные ошибки в греческом языке. Катон сказал:

— Зачем извиняться за ошибки, когда можно их не делать? Кто неволит тебя писать по-гречески?

Сам Катон написал первую историю Рима на латинском языке. Он писал ее во славу римского народа, а не во славу честолюбивых полководцев — поэтому в ней не упоминалось имен: не «Сципион пошел на Африку…», а «римское войско пошло на Африку…». Однако не забыл упомянуть имя слона, на котором ехал Ганнибал. Слона звали Сур, и один клык у него был выщерблен.

КАТОН-ЦЕНЗОР

В нашем представлении это человек, который проверяет издаваемые книги: нет ли в них недозволенного для печати. В Древнем Риме значение этого слова было другим. Цензорами назывались должностные лица, составлявшие списки двух высших сословий Рима — сенатского и всаднического. Они были блюстителями порядка и добронравия. Это была должность, будто специально созданная для Катона. Его избрали цензором, когда ему было 50 лет, и полтора года его цензорства (184–183 года до н. э.) запомнились Риму надолго.

С Катоном нельзя было шутить. Во время проверки сословия всадников он задал кому-то положенный вопрос:

— Имеешь ли ты жену по твоей воле?

Всадник пошутил:

— По моей воле, да не по моему вкусу.

Катон разжаловал его за непочтительный ответ. Другому всаднику сделали замечание: сам он был толст, а конь тощ. Толстяк объяснил:

— Это потому что о себе забочусь я сам, а о коне — мой раб.

Его тоже разжаловали.

Сенатора Манилия Катон исключил из сената за то, что он поцеловал жену в присутствии дочери. Сам Катон позволял жене обнимать его только во время грозы, когда ей было страшно.

Честолюбцев Катон презирал. О тех, кто вечно искал государственных должностей, он говорил:

— Они не могут ходить без ликторов, потому что боятся заблудиться.

Но главными врагами Катона оставались три сенатора, которых мы знаем: Сципион, Фламинин и Эмилий Павел.

Эмилий Павел получил замечание за развод с женой. Развод в Риме был делом новым. Первым дал развод жене Спурий Карвилий за ее бездетность. Потом пошли другие причины. Гай Сульпиций дал развод жене за то, что она появилась на людях с непокрытой головой; Квинт Антистий — за то, что она при всех беседовала с вольноотпущенницей; Публий Семпроний — за то, что она без его ведома смотрела на бой гладиаторов. Эмилий Павел первый развелся с женой, не объявив причины. Этому удивлялись: Папирия была хороша собой и добродетельна. Эмилий показал на свою ногу:

— Этот башмак и красивый, и новый, но никто не знает, где он мне жмет.

Катон за это едва не исключил его из сената.

У Фламинина был брат Луций, командовавший войском в северной Италии. У этого брата был в свите любимец-мальчик. Однажды на пиру мальчик пожаловался, что, торопясь на пир, он ушел с боя гладиаторов и не видел, как умирают люди. Чтобы мальчик не горевал, пьяный Луций велел кликнуть кого-нибудь из пленников и тут же, на пиру, казнить его. Катон исключил его из сената.