Яков Гордин - Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни Страница 14

Налицо оказалась грубая, но безошибочная интрига, которой встревоженный генералитет 2-й армии ответил на рассчитанные действия Киселева. Целью ее было спровоцировать ссору Киселева с Мордвиновым и довести дело до формального вызова со стороны обиженного генерала. Скорее всего, те, кто стоял за кулисами, считали, что Киселев вызова не примет, опасаясь скандала, и тем самым морально скомпрометирует себя и в армии, и в Петербурге. В любом случае, состоится дуэль или нет, по логике вещей Киселеву грозила отставка. А если вспомнить расстановку сил в армии, то будущий поединок все отчетливее принимал политический характер…

Разумеется, для Мордвинова последствия удачной даже дуэли могли быть еще более тяжкими, чем для Киселева. Но старые генералы — командир корпуса Рудзевич, командир дивизии Корнилов — приносили Мордвинова в жертву.

На следующий день после визита Мордвинова Павел Дмитриевич получил от него послание:

«Милостивый государь

Павел Дмитриевич!

От одного слышать и на другого говорить, есть дело неблагородного человека.

Вчерась вы мне осмелились сказать, что донес генерал-лейтенант Корнилов.

Так чтобы уличить вас, что вы не могли слышать заключение от него, Корнилова, а от фон-Дрентеля, которому вы всегда покровительствовали; а Дрентель не мог на мой счет выгодно сказать что-нибудь, быв на меня озлоблен за то, что я на двух инспекторских смотрах представлял начальству, что он, Дрентель, разграбил полк и что делал он многие беззаконные злоупотребления; но начальство мои представления, в 1820 году июня 9-го и в 1821 году сентября 14- го, не уважило…

Прилагаю при сем оригинальное письмо генерал-лейтенанта Корнилова писанное ко мне прошлого 1823 года июня 12-го числа, которое прошу не затерять и мне доставить по прочтении. Из сего письма вы увидите, как много меня вчера обидели; а обид не прощает и требует от вас сатисфакции

генерал-майор Мордвинов».

Киселев располагал письменным же донесением Корнилова. Но не счел нужным вступать в спор и отозвался немедленно: «Мнения своего никогда и ни в каком случае не скрывал. По званию своему действовал как следует. Презираю укоризны и готов дать вам требуемую сатисфакцию. Прошу уведомить, где и когда. Оружие известно».

Киселев не стал ссылаться ни на свое высокое официальное положение, хотя имел такую возможность, ни на свою проверенную в наполеоновских войнах личную храбрость. Он без колебаний принял вызов. И после поединка объяснил — почему…

Мордвинов ответил: «Где? — В местечке Ладыжине, и я вас жду на место.

Когда? — Чем скорее, тем лучше.

Оружие? — Пистолеты.

Условие — два пункта:

1. Без секундантов, чтобы злобе вашей и мщению не подпали бы они.

2. Прошу привезти пистолеты себе и мне; у меня их нет».

Авторы интриги прекрасно рассчитали, кого выдвинуть против Киселева. Легко уязвимая, нервная натура Мордвинова и его подчеркнутая рыцарственность делали генерала идеальным орудием. Несчастный Мордвинов перед развязкой уже стал догадываться, какую роль играет, но остановиться не мог…

Есть некий, не поддающийся анализу и описанию, механизм, который в подобных случаях концентрирует политическую, историческую подоплеку дуэли, сжимает ее, как смертоносную пружину. Энергия, способная насытить гигантскую ситуацию, сокрушительно концентрируется на предельно малом бытовом пространстве.

Н В Басаргин

Акварель Н. Бестужева. 1836 г.

В данном случае столкновение двух генералов было лишь острием большой борьбы — борьбы, в конечном счете, за власть над 2-й армией. А власть над 2-й армией была могучим фактором во всеимперской политической игре, ставка в которой была головокружительно высока…

24 июня 1823 года, в день поединка, у Киселева был званый обед. Павел Дмитриевич безукоризненно владел собой. Никто ни о чем не подозревал. Улучив момент, Киселев пригласил в кабинет Басаргина и Бурцева, показал им письма Мордвинова, объявил о поединке и просил Бурцева поехать с ним, а Басаргина остаться, чтобы в случае надобности успокоить жену и приглашенных на вечер гостей.

Ладыжин расположен был верстах в сорока от Тульчина, где находился штаб армии. Мордвинов ждал противника, одетый в полную парадную форму, и оскорбился тем, что Киселев приехал в форменном сюртуке. Ему хотелось обставить поединок как можно торжественнее. Он брал реванш за происшедшее и вел себя как хозяин положения.

«Весь разговор мой с Мордвиновым, — рассказывал потом Бурцев, — клонился к тому, чтобы вывести его из заблуждения и удалить от бедственной его решимости; но сильное озлобление его препятствовало ему внимать словам моим, и он настоятельно повторял, что в сем поединке не довольно быть раненым, но непременно один из двух должен остаться на месте».

Мордвинов согласился, уважая Бурцева, чтобы тот присутствовал при поединке в качестве свидетеля. Реальной власти секунданта Бурцев не имел.

Держал себя Мордвинов резко. Когда Киселев не одобрил отсутствия секунданта, тот ответил, что «со шпагою и с пистолетом он никого не страшится».

Затем он продиктовал заведомо смертельные условия. Киселев все принял. Расстояние между барьерами определили в восемь шагов, число выстрелов — неограниченное.

Басаргин записал со слов Бурцева и Киселева: «Мордвинов попробовал пистолеты и выбрал один из них (пистолеты были Кухенрейтеровские[5] и принадлежали Бурцеву). Когда стали на места, он стал было говорить Киселеву: „Объясните мне, Павел Дмитриевич…“ — но тот перебил его и возразил: „Теперь, кажется, не время объясняться, Иван Николаевич; мы не дети и стоим уже с пистолетами в руках. Если бы вы прежде пожелали от меня объяснений, я не отказался бы удовлетворить вас“, — „Ну, как вам угодно, — отвечал Мордвинов, — будем стреляться, пока один не падет из нас“.

Они сошлись на восемь шагов и стояли друг против друга, опустя пистолеты, ожидая выстрела противника. „Что же вы не стреляете?“ — сказал Мордвинов. „Ожидаю вашего выстрела“, — отвечал Киселев. „Вы теперь не начальник мой, — возразил тот, — и не можете заставить меня стрелять первым“. — „В таком случае, — сказал Киселев, — не лучше ли будет стрелять по команде. Пусть Бурцев командует, и по третьему разу мы оба выстрелим“. — „Согласен“, — отвечал Мордвинов. Они выстрелили по третьей команде Бурцева. Мордвинов метил в голову, и пуля прошла около самого виска противника. Киселев целил в ноги и попал в живот. „Я ранен“, — сказал Мордвинов. Тогда Киселев и Бурцев подбежали к нему и, взяв под руки, довели до ближайшей корчмы. Пуля прошла навылет и повредила кишки. Сейчас послали в местечко за доктором и по приходе его осмотрели рану; она оказалась смертельною. Мордвинов до самого конца был в памяти. Он сознался Киселеву и Бурцеву, что был подстрекаем в неудовольствии своем на первого Рудзевичем и Корниловым и говорил, что сначала было не имел намерения вызвать его, а хотел жаловаться через графа Аракчеева государю, но, зная, как император его любит, и опасаясь не получить таким путем удовлетворения, решился прибегнуть к дуэли».

Поединок как последний, высший суд.

Через несколько часов Мордвинов умер. Смерть его, бесспорно, легла тяжело на совесть Павла Дмитриевича. Он-то знал и точно оценивал в глубине души все обстоятельства, предшествующие дуэли. Недаром он выплачивал вдове убитого пенсион из собственных средств — до конца ее жизни.

П. Д. Киселев.

Гравюра с портрета А. Рисса. 1834 г.

После поединка Киселев передал свои обязанности дежурному генералу, известил о происшедшем Витгенштейна и послал Александру письмо, смысл которого куда шире конкретного случая и показывает Киселева с важной для нас стороны: «Во всех чрезвычайных обстоятельствах своей жизни я непосредственно обращался к Вашему Величеству. Позвольте мне, Государь, в настоящее время довести до вашего сведения об одном происшествии, которого я не имел возможности ни предвидеть, ни избежать. Я стрелялся с генералом Мордвиновым и имел грустное преимущество видеть своего противника пораженным. Он меня вызвал, и я считал своим долгом не укрываться под покровительством закона, но принять вызов и тем доказать, что честь человека служащего нераздельна от чести частного человека».

И далее он повторяет: «… я получил от него резкий вызов, который уже не позволял мне делать выбор между строгим выполнением закона и священнейшими обязанностями чести».

Обращаясь к царю, Павел Дмитриевич с «римской» прямотой декларировал основополагающую для дворянского авангарда мысль: никакие обязанности службы, никакой формальный долг перед государством не может заставить дворянина поступиться требованиями личной чести. «Священнейшие обязанности чести» «частного человека» — превыше всего. Роковые человеческие конфликты должны решаться вне закона государственного, но — по закону нравственному.