Сборник статей - CLIO-SCIENCE. Проблемы истории и междисциплинарного синтеза: Сборник научных трудов. Выпуск III Страница 14

В целом, отечественные исследователи советского игрового кино чаще всего называют историко-биографическими исторические фильмы периода 1946–1953 гг. В большинстве своем они были посвящены деятелям науки и художественной культуры, просветителям («Александр Попов», реж. Г. М. Раппопорт, В. В. Эйсымонт, 1949 г.; «Композитор Глинка», реж. Г. В. Александров, 1952 г.). Подобные им фильмы появлялись и незадолго до, и вскоре после означенного периода. Но именно в поздние сталинские годы они соответствовали основным стереотипам кинобиографии, составляли значительную часть в числе выпускаемых картин, были формально и содержательно очень схожими. Это привело к закреплению наименования историко-биографический за отдельным жанровым направлением определенного этапа развития кино в СССР.

В зарубежном игровом кино есть свои особые обозначения поджанров исторического направления. Например, так называемые пеплумы – исторические ленты на сюжеты античной и библейской истории. (В античную эпоху слово «пеплум» обозначало женскую верхнюю одежду).[106] Одним из первых пеплумов была «Кабирия» 1914 г. На протяжении всего XX в. подобные киноколоссы периодически вновь входили в моду. «Гладиатор» (реж. Р. Скотт, 2000 г.) стал началом нового, продолжающегося по сей день подъема популярности пеплумов, являющихся одним из многих поджанров исторического игрового кино.

«О правах сочинителей, переводчиков и издателей»: к вопросу о становлении авторского права в России

Михайлов А. А.

аспирант кафедры истории России МПГУ

Немногим более пятисот лет отделяют нас от поворотного момента в истории развития человечества – изобретения Иоганном Гуттенбергом в середине XV в. печатного станка. Это не только ознаменовало новую эпоху промышленного использования литературных произведений, которые до этого копировались путем переписки от руки и не могли распространяться в достаточном количестве, но и имело решающее значение для развития культуры и стимулирования литературного творчества. Оно стало отправным и для авторского права.

Одним из главных показателей цивилизованного общества во все времена было и продолжает оставаться сейчас то, какое внимание уделяется в нем развитию культуры, науки и техники. От того, насколько значителен интеллектуальный потенциал общества и уровень его культурного развития, зависит, в конечном счете, и успех решения стоящих перед ним национальных проблем. Интеграция России в мировое сообщество объективно выводит на первый план проблемы защиты интеллектуальной собственности. Одним из институтов, входящих в систему правовых норм о личных и имущественных правах на результаты интеллектуальной деятельности, которые признаются и охраняются законом, является институт авторского права и смежных прав. В дальнейшем этот институт, для краткости, будет именоваться авторским правом.

Изучение истории развития и реформирования российского авторского права имеет значимость не только познавательного экскурса в историю становления законодательной охраны прав литераторов и издателей, но и позволяет оценить реформы авторского права, проходящие в нашем обществе на современном этапе, с точки зрения исторического опыта. В этой связи обращение к историческим корням отечественного авторского права – своеобразное требование времени.

Российское авторское право в целом принадлежит к семье европейского, континентального права. Тем не менее само авторское право России отличается от истории авторского права других стран не только особенностями государственного характера, но и запоздалым своим появлением. Это объясняется, в первую очередь, тем, что книгоиздательское дело, которое традиционно определяет начало развития авторского прав, в России до середины XVIII в. находилось под эгидой государственной монополии. Книги производились зачастую в форме переписки по особому царскому указу[107].

Указом 1771 г. в России было впервые дано разрешение на открытие частной типографии одновременно с введением цензуры на иностранную литературу[108]. Однако при этом запрещалось печатать книги на русском языке. В последующие 30 лет указами то разрешалось издание книг на русском языке, то вновь запрещалось (1783, 1796 и 1801 гг.).

До 1816 г. правоотношения авторов и издателей не являлись предметом регулирования законодательства. Отсутствие каких бы то ни было правовых норм, обеспечивающих интересы авторов, приводило неизбежно к полному произволу издателей. Когда, например, А. С. Пушкин готовил новое издание «Кавказского пленника», некий Евстафий Ольдекоп получил от цензурного комитета разрешение на выпуск «Кавказского пленника» с приложением немецкого перевода. По просьбе А. С. Пушкина его отец, С. Л. Пушкин, заявил протест против такого разрешения и подал в цензурный комитет жалобу о том, чтобы никакие сочинения сына не печатались «без письменного позволения самого автора». В ответ цензурный комитет сослался на отсутствие такого законодательного положения, которое «обязывало бы входить рассмотрение прав на произведение»[109].

Участившиеся в первой четверти XIX в. случаи явного мошенничества со стороны отдельных издателей, в частности, сознательного введения публики в заблуждение относительно авторов распространяемых книг, вынудили правительство принять соответствующие меры. В 1816 г. Министерством народного просвещения было издано распоряжение о том, чтобы при представлении рукописей на цензуру к ним прилагались доказательства прав издателя на подачу рукописи к напечатанию. С появлением указанного распоряжения вопрос о правах издателя впервые ставился в зависимость от авторского права создателя произведения.[110]

Одним из первых свидетельств охранения исключительных авторских прав частных лиц, т. е. самих авторов, является положение § 148 Устава императорского Дерптского университета, высочайше утвержденного 4 июня 1820 г., в котором, в частности, определено следующее: «Каждый профессор, узнав наверно, что приславший сочинения на задачи труд другого выдает за собственный, обязан донести о том отдельно, которое, по убедительным доказательствам, выставляет на черную доску имя наглеца (des Schamlosen), присвояющего чужой труд»[111].

На всем протяжении истории развития авторского права в дореволюционной России она была тесно связана с цензурным законодательством, а первый нормативный документ в области авторского права появился в рамках именно законодательства о цензуре. Цензурный устав, утвержденный 22 апреля 1828 г., содержал специальную главу, которая называлась «О сочинителях и издателях книг». Указанная глава, состоявшая всего из 5 статей, дополнялась Положением о правах сочинителей, которое служило приложением к Цензурному уставу. Этим законодательным актом авторам и переводчикам предоставлялись исключительные права на воспроизведение, публикацию и распространение своих работ, а также за ними закреплялось право на вознаграждение за использование и тиражирование их работ. Авторское право представлялось автору или переводчику произведения автоматически после создания произведения и не предусматривало никакой регистрации. В § 135 Цензурного устава было установлено исключительное право сочинителя или переводчика книги пользоваться своим изданием всю жизнь, продавая ее по своему усмотрению. Интеллектуальный продукт сочинителя или переводчика приравнялся к имуществу благоприобретенному. Срок авторского права был установлен в 25 лет со дня смерти автора, по истечении которого «его творения, кому бы оные потом ни принадлежали, становятся собственностью публики и всяк может печатать, издавать и продавать оные» (§ 137)[112]. Согласно § 136 Устава исключительное право в отношении издания распространялось и на законных наследников сочинителя, однако они могли пользоваться этим правом только в течение 25 лет со дня смерти сочинителя, если последний никому иному не завещал свое произведение. Следует заметить, что 25‑летний срок пользования исключительным правом Цензурный устав устанавливал только для наследников законных, а не по завещанию[113].

В принятом 8 января 1830 г. Положении «О правах сочинителей, переводчиков и издателей» впервые дается понятие контрафакции и определяется наказание за это правонарушение, которое предполагало, что контрафактор платит законному издателю вдвое против издержек, нужных для напечатания 1200 экземпляров контрафактного сочинения, считая вдвое против цены, полученной контрафактором за проданные экземпляры, и сверх того все контрафактные экземпляры отбираются в пользу законного издателя. При этом две трети взысканной с контрафактора суммы поступают в пользу законного издателя, а остальная треть в Приказ общественного призрения. Само деяние было отнесено к преступлениям частного характера, возбуждаемым только по жалобе потерпевшего (§ 35).