Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс Страница 14

Into her silver bower the Sun received…

(То месяц был, в который праведная Дева,

Презревшая греховный мир

И в небо улетевшая, где некогда была зачата,

В серебряном своём дому встречает солнце…)

То есть это был август, месяц, в который солнце находится в созвездии Девы. И полную историю Девы-Астреи мы видим в начале пятой песни «Королевы фей», песне об Артегале или Справедливости:

Now when the world with sinne gan to abound,

Astraea loathing lenger here to space

Mongst wicked men, in whom no truth she found,

Return'd to heauen, whence she deriu'd her race;

Where she hath now an euerlasting place,

Mongst those twelue signes, which nightly we doe see.

The heauens bright-shining baudricke to enchace;

And is the Virgin, sixt in her degree,

And next her selfe her righteous ballance hanging bee[90].

(Теперь, когда весь мир погряз в грехе,

Астрея, не желая оставаться,

Средь злых людей, меж коих нету правды,

На небо вознеслась, откуда была родом,

И вечно пребывает там теперь

Средь знаков дюжины, что ночью наблюдаем мы на небе.

Сияющей небесной перевязи украшенье;

Она есть Дева, шестая по порядку,

И сразу рядом справедливые её весы).

Последние строки относятся к положению Девы в зодиаке, где она является шестым по счёту знаком между Львом и Весами.

Греческая астрономическая поэма Арата имела множество латинских подражателей и переводчиков. Её переводили Цицерон, Цезарь Германик и Фест Авиен. Она также повлияла и на работу Гигина. «Аратея» Германика описывает бегство Девы такой фразой[91]:

Deseruit properè terras iustissima virgo[92].

Схолия на тексте «Аратеи» цитирует изложение мифа Девы-Астреи Нигидием Фигулом, проповедником неопифагореизма. Эта версия, похоже, пользовалась большой популярностью в Ренессансе[93]. В ней вкратце рассказывается история бегства справедливой девы и говорится о том, как она обрела место на небе в награду за своё благочестие[94].

Астрономические поэмы и их комментаторы обсуждают различные родословные и меняющиеся аспекты Девы-Астреи. Происхождение Девы туманно: одни называют её дочерью Юпитера и Фемиды[95]; другие – Астрея и Авроры; третьи зовут её дочерью Икария Эригоной, благочестивой девой, приведённой своей собакой к телу мёртвого отца. Её ассоциируют с несколькими божествами. Колосья в её руке предполагают, что она может быть Церерой. Иногда её также связывают с Венерой. Другие считают Деву Фортуной, поскольку её голова теряется среди звёзд[96]. Было в ней что-то и от Исиды[97] (эту тему позднее развивал Марциан Капелла)[98], но из всех женских божеств более всего она напоминает Атаргатис[99], сирийскую богиню, почитавшуюся в Карфагене под именем Virgo Caelestis[100]и ассоциировавшуюся с Уранией[101], а также, как и Исида, с луной[102]. Справедливая дева, таким образом, представляет собой довольно сложный персонаж, плодовитый и в то же время бесплодный. Она правильна и благочестива, но одновременно несёт в себе восточные лунно-экстатические черты.

Своей наибольшей славой она обязана Вергилию. Вместе с Кумской сивиллой дева золотого века упоминается в самом начале знаменитой четвёртой эклоги. Вергилий пророчествует, что золотой век должен вот-вот наступить снова. Фактически он уже наступает в момент написания им этих строк. Дева грядёт к нам опять, грядёт Сатурново царство[103]:

Iam redit et Virgo, redeunt Saturnia regna.

История Запада никогда не забывала этих слов. Родится мальчик, продолжает поэт-пророк, «с которым на смену роду железному род золотой по земле расселится». Ему суждено будет править успокоенным миром, и в течение его жизни четыре эпохи пронесутся назад к золотому веку. Пусть он придёт скорее, молит Вергилий, и примет полагающиеся ему высшие почести, ибо весь мир ждёт его.

Вопрос о том, кого сам Вергилий имел в виду под мальчиком в этой эклоге, лежит за пределами нашей темы. В последующие века её прочитывали в свете дальнейшего развития истории и рассматривали в контексте восприятия Вергилия как пророка имперской миссии Рима. В шестой книге «Энеиды» Эней, путешествуя по аду в компании Кумской сивиллы, слышит из уст Анхиса пророчество о возвращении золотого века при Августе Цезаре.

Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали так часто:

Август Цезарь, отцом божественным вскормленный, снова

Век вернёт золотой на Латинские пашни, где древле

Сам Сатурн был царём, и пределы державы продвинет,

Индов край покорив и страну гарамантов…[104]

Золотой век – это правление Августа, возрождение при нём благочестия, мир и спокойствие в его вселенской империи. Таким образом, Дева-Астрея, справедливая и благочестивая девственница, чьё возвращение в четвёртой эклоге возвещает наступление золотого века империи, обретает римскую серьёзность облика. Она становится имперской девой.

О влияниях Девы можно узнать из астрологической поэмы Манилия, популярной в эпоху Ренессанса. Рождённым под её знаком она дарует красноречие и способности ко всем видам риторики, включая стенографию[105]. Эти влияния, вероятно, определяются её связью с планетой Меркурий[106]. Будучи девственницей, она при этом дарит плодородие, и Манилий находит это противоречие удивительным. В этической сфере она справедлива и разумна, а также благочестива и опытна в сакральных мистериях. Манилий в благородных тонах описывает деву золотого века, которую он называет Эригоной[107]. В его строках чётко прослеживается ассоциирование девы, «кто царицей была в древнее время», со справедливостью и имперским правлением, и, вкупе с благочестием, это делает её подходящим объектом для государственного культа.

Любопытно, что одно из немногих, если не единственное, археологическое свидетельство культа Девы обнаружено на территории римской Британии. Префект когорты, базировавшейся в одиннадцатом форте вала Адриана в Нортумберленде во времена династии Северов (III век н. э.), сделал надпись, посвящённую Деве, в которой знакомая нам фигура, держащая свой обычный атрибут, хлебный колос (spicifera), предстаёт объектом синкретического поклонения, в котором слились карфагенская царица небес Virgo Caelestis с матерью богов Церерой и с сирийской богиней Атаргатис. При этом она не перестаёт оставаться справедливой девой золотого века, «создательницей правосудия и основательницей града»[108]. Её почитание принимает государственную форму; она воплощает римскую гражданскую добродетель (Virtus) и мир (Pax), эти столь сильно акцентируемые черты римского имперского правления. Если бы елизаветинские археологи знали об этой надписи,