Михаил Елисеев - Русь меж двух огней – против Батыя и «псов-рыцарей» Страница 15

Мстислав Черниговский стоял под стягом и наблюдал за тем, как его полки и дружина переходят через речку — часть войск уже переправилась, часть переходила Калку вброд, а часть еще толпилась на противоположном берегу. Внезапно до его слуха донесся грохот тысяч копыт и дикий рев обезумевших от страха людей — обернувшись, Мстислав Святославич с ужасом увидел лавину половецких всадников, которая мчалась прямо на него. Половцы на полном скаку вломились в черниговские ряды, и вся эта масса людей и коней опрокинулась в Калку. В эту кашу с разгона влетела монгольская конница, и воды реки сразу же окрасились кровью — нукеры рубили направо и налево, стремясь как можно скорее выбраться на другой берег, где спешно снаряжались для боя остальные русские дружины. Стоявшие на противоположном берегу черниговцы видели, как были уничтожены их полки и затоптаны копытами князья, — побросав стяги, копья и щиты, они обратились в бегство. Монгольские всадники уже выскочили на берег и ринулись рубить беглецов, а основные силы Субудая и Джебе прямо по телам зарубленных, задавленных и растоптанных врагов, как по мосту, уже переходили текущую кровью Калку. Мстислав Киевский с ужасом смотрел на то, что творилось внизу, но поделать ничего не мог — стоило спуститься с холма, и вся эта лавина просто-напросто смела бы его войско. А потому и оставалось, что только стоять и наблюдать, как монголы безжалостно секли беглецов и как мощным и слаженным натиском одну за другой опрокидывали вступающие с ними в бой поодиночке дружины. У подножия холма, где засели киевляне, монголы разделились на две части — одна из них бросилась к Днепру преследовать отступающих, чтобы не дать им перевести дух и снова собраться с силами, а другая сплошной лентой стала обтекать укрепленный холм. И Мстислав Романович понял, что теперь пробил и его час.

Монголы преследовали русских долго и настойчиво, выстилая их телами всю дорогу до Днепра. Пленных не брали — к чему они в этой далекой стране, далеко-далеко от своей земли? Половцы просто рассеялись по степи — ищи их свищи, а вот русские бежали к Днепру, туда, где стояли ладьи, на которых можно было спастись. Но к несчастью для всех, одним из первых, кто туда прискакал, был Мстислав Удатный, который моментально разобрался, что к чему. Велев положить в одну из ладей раненого Даниила, а в другую садиться окружающим его гридням, остальные он велел порубить, пожечь или просто оттолкнуть от берега. Галицкий князь прекрасно слышал те проклятия, которые ему вдогонку посылали все прибывающие и прибывающие на берег беглецы, которых он лишил последней возможности на спасение. Ладья быстро разрезала днепровские воды, а сидевший на скамье князь Мстслав Удатный ни разу не оглянулся назад, на тот берег, где он потерял все — славу, честь и совесть.

Окружив киевский стан плотным кольцом, два монгольских военачальника — Чегирхан и Тешухан, которым была поручена его блокада, — решили попробовать овладеть им с ходу. Спрыгнув с коней, нукеры начали карабкаться на каменистый холм, посылая стрелы в укрывающихся наверху защитников. Но не успели они подняться на середину склона, как сверху в них полетели камни и сулицы, а дружный залп из луков и самострелов выкосил передние ряды. Монголы откатились вниз, перестроились и снова пошли в атаку, но град метательных снарядов снова опрокинул их боевые порядки. Теряя людей, нукеры отхлынули от холма, и пока одни из камыша и тростника стали сооружать большие щиты, другие вступили в яростную перестрелку с киевлянами. Тысячи зажженных стрел летели в сторону киевского укрепления, вонзались в частокол и телеги, но русские гасили их шкурами либо просто забрасывали землей. Между тем, часть монгольских сил, пройдя по степи облавой и разгромив вступающие с ними в бой поодиночке русские дружины, вернулась к холму, и Джебе и Субудай взялись за дело всерьез. Нукеры со всех сторон ринулись на киевлян, и теперь никакая сила не могла остановить их атаку — отложив луки и самострелы, русские воины схватились за мечи и топоры. Княжеские дружинники спешились и встали в первые ряды ратников, готовые принять на себя первый и самый страшный удар врага. Монголы налетели, как ураган, они пытались вырвать из земли колья, растащить повозки, нукеры запрыгивали на телеги и старались прорваться внутрь.

Но этот бешеный натиск был остановлен — ударами мечей, копий и топоров русские воины погасили атакующий монгольский пыл и отбросили нукеров вниз по склону. Озверевшие багатуры, размахивая кривыми мечами, отчаянно продолжали карабкаться наверх, но русские рубили и секли их изо всех сил, и сотни мертвых тел степняков катились вниз по склону с разбитыми черепами. Весь день гремело над Калкой яростное сражение, и лишь когда солнце покатилось за линию горизонта, монгольские тысячи отхлынули от покрытого мертвыми телами неприступного холма. Многие русские воины буквально повалились от усталости на землю, другие перевязывали раны, правили затупившиеся за день мечи, чинили поврежденный частокол. Мертвых ратников складывали в середине укрепления, а убитых лошадей свежевали на мясо — сколько продлится осада, никто сказать не мог. А наутро вновь загремели монгольские барабаны, и тысячи степняков пошли на приступ укрепления. Стрелы густо полетели с обеих сторон, вновь отчаянно бились на телегах с нукерами ратники, и снова монгольская ярость не могла одолеть русскую доблесть. Словно приливная волна, накатывали на холм тысячи Джебе и Субудая, и, словно волна, откатывались назад, вновь устилая своими телами крутые склоны. Солнце палило нещадно, едкий пот заливал сражающимся воинам глаза, все нестерпимей становилась жажда, но киевляне устояли снова, и когда вечерние сумерки опустились на землю, монголы вновь отступили от оказавшейся недосягаемой укрепленной горы. Всю ночь в русском стане жгли костры, опасаясь ночной атаки, а князья и воеводы обсуждали сложившееся положение. А оно было плачевным — в яростных двухдневных боях киевляне потеряли очень много убитыми, а количество раненых превышало все мыслимые пределы. Заканчивались стрелы и метательные снаряды, но самая главная проблема была в том, что подходили к концу запасы воды. И если проблему с продовольствием можно было решить, забив всех лошадей, то проблему с водой можно было разрешить только одним способом — сделать вылазку, а это означало новые тяжелые потери, и главное, пришлось бы покинуть столь надежное укрепление. Калка — вот она, рядом, прямо под горой, но до нее еще надо дойти сквозь монгольские ряды, а потому к этой мере решили прибегнуть только в крайнем случае. Пока же решили продолжать бой, поскольку понимали, что и монголы тоже не могут сидеть под горой как привязанные, у них свои цели и задачи, а затяжная битва с киевской ратью в их планы явно не входила. В попытках овладеть укреплением Субудай и Джебе запросто могли положить все свои войска, и тогда им пришлось бы по всей строгости держать ответ перед своим повелителем. Третий день ничем не отличался от предыдущих дней — с первыми лучами солнца штурм возобновился и непрерывно продолжался до середины дня, а потом нукеры отступили, и русские воины увидели карабкавшегося вверх по склону одинокого человека. Многие из дружинников, ходившие до этого походами в степь, знали его, это был старшина бродников по имени Плоскиня.

Бродниками русские летописи называли смешанное местное население, которое проживало в нижнем течении Дона и Днестра, а также вдоль побережья Азовского моря в XII–XIII веках. В. Татищев считал, что так назывались русские люди, которые исповедовали христианство и были поселены на Дону для показания бродов и переходов. А С. Соловьев называл их просто бродячими шайками, напоминающими казаков, примерно такого же мнения придерживался и Н. Карамзин, считая бродников разбойниками, которые иногда нанимались на службу за плату. И вот воевода этих самых бродников и предстал перед Мстиславом Романовичем и двумя другими князьями, которые находились в укреплении, — Андреем Туровским, зятем киевского князя и Андреем Дубровицким. Плоскиня сообщил, что монгольские полководцы, Джебе-нойон и Субудай, не желая больше проливать кровь своих воинов, согласны за выкуп отпустить князей и всю русскую рать. Пусть князья выведут свое воинство, сложат оружие и идут куда хотят — им препятствовать никто не будет, монголы свое слово держат крепко. В подтверждение своей искренности Плоскиня целовал крест на глазах у тысяч воинов и клялся, что все так и будет, как он только что рассказал.

Трудно сказать, почему Мстислав Романович решил поверить мерзавцу, — скорее всего он просто не знал, что делать дальше, и думал, что надолго сил у киевлян не хватит. С другой стороны, этот самый Плоскиня явно не внушал доверия и не был тем человеком, которому можно верить на слово, поскольку бродники пользовались дурной славой. Вполне возможно, киевскому князю очень хотелось самому поверить в то, что он услышал, и потому он стал склоняться к тому, чтобы предложение принять. Но все дело в том, что если бы князь единолично объявил о желании сложить оружие, а войско почуяло подвох и единодушно выступило против этого, то тут уж и Мстислав Романович просто не смог бы ничего сделать. Значит, дело было не только в киевском князе, а в том, что многим ратникам и дружинникам действительно очень хотелось верить в то, что говорил им воевода бродников. Понимали ли киевляне, что если они выйдут из укрепления и сложат оружие, то они окажутся целиком во власти безжалостного врага, разъяренного упорным трехдневным сопротивлением и у которого ко всему прочему при попустительстве их князя убили послов? Не могли не понимать, и тем не менее…