Борис Тураев - Древний Египет Страница 15

Если мы сравним надпись и изображения на стелах Джара (а также стелы из Негады и Драхабуль-Неггах во Флоренции), с памятником Тети, начавшего свою служебную карьеру в то же царствование, мы будем поражены быстрыми успехами, какие сделали фиванские мастера в столь короткий промежуток времени. Стелы Джара и др. поражают неумелостью и напоминают многие провинциальные произведения переходной эпохи с их безобразными и чуждыми каллиграфического расположения иероглифами, с их странными фигурами, нередко висящими в воздухе, с их нагромождением как попало изображаемых частностей. Но ещё более нас поразит развитие фиванского искусства при Ментухотепах. В 1903–1908 годах Навилль, производя раскопки в Дейр-эль-Бахри и исследуя знаменитый храм царицы Хатшепсут, нашёл рядом с ним другой храм, выстроенный Ментухотепом Небхепетра, также позади большого двора, с подобием террас, с частью, уходящей в массив горы. Хатшепсут, очевидно, во многом взяла его за образец, и мнение о том, будто у неё было стремление передать террасы Пунта, должно быть оставлено. Храм Ментухотепа — единственный, дошедший до нас от эпохи Среднего царства, он представляет вообще в египетском искусстве своеобразное явление. «Ех-асут» — «Сияющий по месту» — так назывался этот храм, имевший заупокойное назначение, о чём свидетельствует уже пирамида, служившая определительным знаком его имени. Пирамида, или, точнее, пирамидион (всего немногим более 22 метров каждая сторона у основания) составлял и его центр. Большой двор в 110 м ширины вёл к рампе, которая возводила на площадку, опирающуюся на колоннаду и окружающую с трёх сторон заключённую в стены квадратную залу с тройным рядом колонн (со всех сторон, кроме восточной, где двойной ряд), среди которой стояла на высоком цоколе-мастабе небольшая пирамидка. Сзади залы обнаружены шесть заупокойных ниш, а за ними — гробницы жриц Хатхор, бывших и жёнами царя, быть может, вместе с ним погребённых, и для этой цели безвременно отправленных на тот свет. Наконец, ещё далее на восток — ещё двор, украшенный портиками и упирающийся в скалу. Потайная подземная галерея, вход в которую находился далеко, вёл в Крипту — подземное святилище «Ка» покойного царя, где, может быть, находилась и его гробница. Стены за колоннами были украшены барельефами, изображавшими сцены заупокойного жертвоприношения, охот, царских побед над азиатами. Стены ниш царских жён изображали их и их приближённых, их саркофаги были украшены замечательными скульптурами, представляющими погребённых в обстановке земной жизни, за туалетом, среди домашних хозяйств и т. п. Всё это поражает своим интересом; в художественном отношении оно не равноценно, но рядом с немногими пережитками фиванской примитивной наивности, даёт образцы замечательного прогресса, не уступающие лучшим произведениям XII и даже XVIII династии. В некоторых случаях мы можем говорить о влиянии на создателей этого замечательного памятника идей, вдохновлявших художников Древнего царства. Помещение пирамиды среди обширного двора как будто напоминает солнечные храмы V династии, а скульптуры по подбору и характеру — как эти же, так и погребальные храмы царей V династии, но здесь соединены в одно храм и пирамида. Четырёхугольные и многоугольные «протодорические» колонны были вообще распространены в эту эпоху. Скульптурные работы, может быть, принадлежат современнику царя, художнику Иртисену, от которого дошла до нас хранящаяся в Лувре надгробная плита, с довольно трудною для понимания надписью, в которой он уверяет, что он и его сын были первыми скульпторами своего времени. Таким образом, у нас есть и художественное имя от этой эпохи возрождения Египта и первого расцвета Фив. В круглой скульптуре Фивы и последующих поколений также оставили интересные произведения, поражающие реализмом. Отметим страшные сидящие статуи того же Ментухотепа в позе и в костюме юбилейного торжества, когда царь отождествляется с Осирисом, и как бы умирает… Укажем на колоссы Сенусерта III в Карнаке, на голову Сенусерта IV, на несколько статуй Аменемхета III и т. п., обладающих несомненной портретностью с подчёркнутыми характерными особенностями изображаемого.

Блестящая XII династия пресеклась при неизвестных для нас обстоятельствах. На троне появлялись узурпаторы, странные личные имена которых, хотя и заключённые в царские овалы, иногда указывают на простое происхождение и отсутствие родовых традиций, хотя в «тронных» именах они старались подчёркивать своё почтение великим Аменемхетам и Сенусертам и указывать на связь с ними. Под их властью, по-видимому, оставалась одна Фиваида, да и то не всегда бесспорно. Но Фивы снова неуклонно стремятся к возвращению Египту силы и единства. Они выдвигают новую фамилию, может быть, родственную Иниотефам, во всяком случае, хранившую эти имена и связанные с ними традиции. Хотя её царям и приходилось довольствоваться одним южным царским титулом, но среди них были энергичные личности, вроде Нубхепрера-Иниотефа, от которого до нас дошёл важный декрет, низлагающий непокорного номарха соседнего к северу Копта. Этот же царь владел Абидосом и соорудил там изящный храмик. Гробницы этих царей находятся в Драгабуль-Неггахе; они часто фиванского типа, очень скромны и напоминают то, что оставили цари XI династии — неглубокие, плохо замаскированные склепы; над ними из сырого кирпича пирамидка на кубическом цоколе. Традиции этой группы царей унаследовали и следующие, вероятно, родственные им: Себекемсафы и Себекхотепы, после которых власть переходит к новой фамилии, опять вспомнившей о XII династии. Первый из них, Неферхотеп, успел сделать кое-что для расширения авторитета Фив, а его брат Ханоферра Себекхотеп короткое время даже был признаваем во всём Египте, его имя встречается и в Среднем Египте, и в Танисе. Но это не препятствовало существованию во всей стране по-прежнему множества независимых и полунезависимых князьков и не прекратило смут и катастрофы извне, известной под именем нашествия гиксосов.

Вообще, время после XII династии было одним из самых бедственных в Египте. Современные ему памятники говорят о распадении государства и войнах всех против всех, о падении культуры, законности, безопасности. Политические писания ближайшей эпохи вспоминают о нём, как о времени необычайного социального переворота, всяких потрясений и безысходной гражданской скорби о гибели родины. «Правда выброшена, беззаконие в зале совета. Попраны предначертания богов, в небрежении всё божественное, земля бедствует, повсюду плач, области и города в скорби… О, если бы у меня было сердце, способное терпеть… Приди, приди, моё сердце… объясни мне происходящее на земле… Встаёшь рано каждый день, а сердца не облегчаются от тяжести, ибо вчера то же, что и сегодня… Широка и тяжела моя скорбь…» — восклицал илиопольский патриот, старец Онху. А мудрец Ипувер рисует нам картины, которые легко можно принять за выхваченные из нашей современности: «Земля перевёрнута, как на гончарном кругу; злобные обладают богатствами… Почтенные — в горе, ничтожные в радости… Умалились люди, повсюду предатели. Но мы опустошены, враги извне идут на Египтян. Людей нет. Золото, ляпис-лазури, малахит — на шеях рабынь, а знатные женщины говорят: “О, если бы нам поесть”. Они печальны, ибо ходят в лохмотьях… Ни Элефантина, ни Тин, ни Юг не платит повинности — для чего же существует казначейство? Сын знатной особы не различается от человека простого происхождения… Все рабыни не стесняются в речах, а когда их госпожи говорят, это им не нравится. Князья голодают и страдают, а слуги имеют слуг. Зерно погибло повсюду. Люди лишены одежды, колосьев, масла. Нет ничего… Судебные законы попраны, по ним ходят, их нарушают на улицах нищие; нищие дошли до положения богов. Раскрыто делопроизводство совета тридцати. В великой зале суда толпа, чернь ходит взад и вперёд по великим палатам, а дети князей выброшены на улицу… Лишена земля царства ничтожными, беззаконными людьми… Тайны безграничной земли обнажены, дворец разрушен во мгновение. Обнаружены тайны царей… Синклит прогнан, выгнан из дома царей… Имевшие платья — в лохмотьях, не ткавший для себя — обладатель виссона, не строивший для себя лодок — обладатель кораблей, а тот, кто владел ими, смотрит на них, но они уже не его…» Другой памятник — один из папирусов Эрмитажа — переносит нас ко двору древнего царя Снофру и заставляет его выслушать пророчество об этом времени, как по берлинскому папирусу Хеопс выслушал предсказание о замене своей династии пятой, происшедшей из Илиополя непосредственно от бога Ра. Царь вернул ушедших после обычного доклада сановников и просил их привести ко двору мудреца, чтобы он мог его послушать. Те указывали на Нофр-реху, незнатного, небогатого человека, жреца богини Баст… Явившись пред царя, «он тревожился тем, что произойдёт в этой земле, вспоминая о Востоке, что придут в мощи своей азиаты, разъярятся на собирающих жатву, отнимут скот у пашущих, и сказал: мужайся, сердце мое, плачь об этой земле… Молчать теперь преступление… Князья управляют, а дела творятся, как не должно. День начинается с неправды, гибнет страна, и никто о ней не заботится… Солнце заволоклось и не сияет… жить нельзя… Я буду говорить о том, что предо мною и не возвещу того, что не наступит. Река станет сушью… южный ветер будет бороться с северным… страшная птица родится в болотах… Погибнет всё хорошее… Враги на востоке, азиаты, спустились в Египет. Я представляю тебе землю вверх дном — небывалое будет… Будут смеяться смехом страдания и уже не будут плакать из-за смерти… Сын будет врагом, брат — ненавистником, человек будет готов убить отца своего. Гибель. Будут установлены законы, чтобы умалилось сделанное и был недостаток. Будет отниматься имущество и отдаваться чужому. Господин станет простолюдином… Земля мала, а правителей много, у вельмож не будет слуг, зерна будет мало, а мера — велика. Ра удалится от людей и будет светить только час, не узнают, когда полдень, не распознают тени… Илиополь уже не будет местом рождения богов. Царь явится с юга — Амени праведный имя его. Он — сын женщины Передней земли, порождение Нехена… Возрадуются люди в его время, сын особы составит ему имя во веки веков. Склонные ко злу, замышляющие бунт опустят уста из страха перед ним, азиаты падут от меча его, ливийцы будут повергнуты его пламенем, бунтовщики — его гневом, трусы — его ужасом… Правда водворится, ложь будет извержена вон. Возрадуется тот, кто увидит это, находясь на царской службе, а премудрый совершит мне возлияние, убедившись, что сказанное осуществилось». Эти памятники, которые по справедливости могут быть названы произведениями политической литературы, указывают на патриотическое настроение лучших людей, скорбевших о падении страны и культуры. Они взаимно дополняют друг друга и воспроизводят пред нами черты социального переворота, когда всё перевернуто вверх дном, когда засилие черни грозит культуре, когда страна отрезана от внешнего мира и испытывает полное оскудение во всём необходимом. Мы видим, между прочим, проявление переворота и в положении классов: незнатные «неджесу» теперь пользуются богатством и занимают видные жреческие должности, но уже начинают тосковать о «сыновьях персон», которых жизнь оттёрла от руководящего положения — вспомним, как в предшествующий переходный период ираклеопольский царь советовал своему сыну не пренебрегать «неджесами». Но эти смуты и бедствия осложнились ещё внешней катастрофой, которая является едва ли не главной темой пророчества.