Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге Страница 15

«Когда умирает мужчина, – сообщает далее Масуди, – то сжигается с ним жена его живою; если же умирает женщина, то муж не сжигается; а если умирает у них холостой, то его женят по смерти. Женщины их желают своего сожжения для того, чтоб войти с ними (мужьями) в рай».

Эта посмертная свадьба – древнейший обычай, который сохранился в наши дни разве что у китайцев. У тех умерший холостым мужчина не получает должного посмертного счастья и положенного места в сонме предков, так что до сих пор практикуются такие «посмертные» свадьбы – иногда со столь же рано погибшими девушками, которым худо придется по ту сторону жизни пребывать в одиночестве, а иногда и с живыми девушками, которых для свадьбы на мертвеце подвергают смерти. В рассматриваемый нами древнерусский период славяне предпочитали иметь после смерти не одну, а несколько разделявших участь мужа жен. Они действительно были многоженцами. Ибн Фадлан так рассказывает об обычаях славянских царьков:

«Из обычаев русского царя есть то, что во дворце с ним находится 400 человек из храбрых сподвижников его и верных ему людей, они умирают при его смерти и подвергают себя смерти за него. Каждый из них имеет одну девушку, которая ему прислуживает, моет ему голову, приготовляет ему, что есть и пить, а другую девушку, с которой он сочетается. Эти 400 человек сидят под его престолом; престол же его велик и украшен драгоценными камнями. На престоле с ним сидят сорок девушек (назначенных) для его постели, и иногда он сочетается с одной из них в присутствии упомянутых сподвижников».

Многоженство

Как ни забавно, но укреплению связей между отдаленными родами способствовало как раз многоженство.

При таком способе построения семьи местных женщин уже не хватало, так что приходилось искать невест на стороне, а это значит – в отдаленных родах, принадлежавших, может, своему племени, но не связанному близким родством. Существование многоженства зафиксировано в Повести не только у простого люда, но и у многочисленных князей из рода Рюрикова. Многоженцем был и Владимир Святой, крестивший Днепровскую Русь. Свадебный обряд предполагал умыкание невесты из чужого рода и выплату откупного за невесту, то есть вено, или, у других племен, – дача добра жениху вместе с невестой за то, что тот берет ее в свой дом на содержание, позднее с успехами цивилизации такая плата за брак стала именоваться просто приданым, то есть данным за невестой. Без выкупа с той или иной стороны свадьба не игралась. Первоначально умыкание невест было актом совершенно насильным, не требовавшим согласия девицы, затем согласие девицы было заменено согласием родителей и так называемой выдачей замуж: со стороны невесты за нею давалось приданое. Однако брак не гарантировал, что между двумя семьями будут установлены близкие родственные отношения.

«В первичном, нетронутом своем составе, – пишет Ключевский, – род представляет замкнутый союз, недоступный для чужаков: невеста из чужого рода порывала родственную связь со своими кровными родичами, но, став женой, не роднила их с родней своего мужа».

Позднее, с модификацией родовых отношений именно брак стал связующим звеном между родами и племенами, а затем и народами. Отсюда ведут начало так называемые династические браки, которые совершались ради установления между народами или государствами мирных отношений. Таковые браки мы наблюдаем на протяжении всей истории – сперва Днепровской, затем Верхневолжской, Московской Руси и Империи. Это было не национальное, а межнациональное средство наладить отношения в сложные периоды, и им пользовались отнюдь не только на Руси. Институтом брака пользовались и пользуются до сих пор как для повышения статуса в обществе, так и для сохранения капитала внутри «своей» узкой группы людей. Но особенно интересно, что уже в той дремучей древности оформление приданого за невестой юридически закрепляло за ней право на часть общесемейного имущества. И хотя считается, что женщина ничего не наследовала после смерти отца семейства, это немного не так. Она получала свою долю семейного благосостояния не после смерти отца, а по выходе из семьи в чужую, то есть в качестве приданого. Только в одном случае дочь могла наследовать имущество отца – если у нее не было братьев, и она оставалась девицей, то есть не имела уже собственной семьи. В средневековом памятнике права – Русской Правде – отдельно записано, что хотя сестра при братьях не наследница, но братья обязаны устроить ее судьбу, выдать замуж и выделить за нею приданое. То есть при любом раскладе дочь получала свою долю имущества, хотя при наличии братьев ей в этом как бы отказывалось. С христианизацией днепровских славян постепенно ушло в прошлое многоженство, закрепилась форма правильного христианского брака, оформленного церковью, и в то же время были официально закреплены права женщины на часть семейного имущества, что было как стимулом к распаду родовых отношений, так и стимулом к строительству новых, основанных уже на неоднородности имущественной и сословной, о чем речь впереди.

Торговая Русь

Восемь славянских племен

Итак, при переходе восточных славян с Карпат на Днепр, существовавшие родовые и племенные связи были уничтожены.

«Одни родичи уходили, – поясняет Ключевский в „Боярской Думе“, – другие оставались; ушедшие селились на новых местах не рядом, сплошными родственными поселками, а вразброску, одинокими, удаленными друг от друга дворами. К этому вынуждало тогдашнее состояние страны, куда направлялась славянская колонизация: каждый выбирал для поселения место удобное для лова и пашни, а среди лесов и болот такие места не шли обширными сплошными пространствами. Такое топографическое удаление членов рода друг от друга затрудняло практику власти родового старшины над всей родней, колебало и затрудняло имущественное общение между родственными дворами, помрачало в родичах мысль об общем родовом владении, людей разных родов делало ближайшими соседями друг другу. Так разрушались юридические связи рода и подготовлялся переход общежития на новые основания; обязательные родовые отношения превращались в родословные воспоминания или в требования родственного приличия, родство заменялось соседством. С течением времени успехи промысла и торга создавали среди разбросанных дворов сборные пункты обмена, центры гостьбы (торговли), погосты; некоторые из них превращались в более значительные торговые средоточия, в города, к которым тянули в промышленных оборотах окрестные погосты, а города, возникшие на главных торговых путях, по большим рекам, вырастали в большие торжища, которые стягивали к себе обороты окрестных городских рынков. Так племенные и родовые союзы сменялись или поглощались промышленными округами. Когда хозарское владычество поколебалось, малые и большие города начали укрепляться и вооружаться. Тогда погосты стали подчиняться ближайшим городам, к которым они тянули в торговых оборотах, а малые города подчинялись большим, которые служили им центральными рынками. Подчинение вызывалось или тем, что вооруженный и укрепленный город завоевывал тянувший к нему промышленный округ, или тем, что население округа находило в своем городе убежище и защиту в случае опасности, иногда тем и другим вместе. Так экономические связи становились основанием политических, районы городов превращались в городовые волости . Эти области старинных больших городов и легли в основание областного деления, какое видим на Руси впоследствии, в XI и XII в. Этнографический состав этих городовых областей показывает, что они созидались на развалинах древних племенных и родовых союзов. Повесть о начале Русской земли пересчитывает несколько племен, на которые распадалось восточное славянство до появления князей в Киеве, и при этом довольно отчетливо указывает местожительство каждого племени. Но в половине IX в. эти племена были уже только этнографическими или географическими группами населения, а не политическими союзами, хотя, быть может, и составляли некогда такие союзы. Повесть смутно помнит, что когда-то у каждого племени было «свое княжение», но не запомнила ни одного племенного князя, который в IX в. руководил бы целым племенем. Областное деление Русской земли при первых киевских князьях, в основание которого легли городовые области более раннего происхождения, далеко не совпадало с племенным, как его описывает Повесть. Не было ни одной области, которая состояла бы из одного цельного племени: большинство их составилось из частей разных племен; в некоторых к цельному племени примкнули части других племен. Племена, части которых, политически разбившись, притянуты были чужеплеменными большими городами, были именно те, которые и до этого не имели политического единства, а последнее не завязалось среди них потому, что у них не было больших городов, которые могли бы торгом или оружием стянуть к себе разрозненные части своих племен, прежде чем сделали это большие города чужих племен. Около половины IX в. на длинной речной полосе Днепра – Волхова между Киевом и Ладогой положение дел, можно думать, было таково: из восьми занимавших эту полосу славянских племен четыре (древляне, дреговичи, радимичи и вятичи), жившие несколько в стороне от торгового движения по главным речным путям и слабо им захваченные, оставались разбитыми на мелкие независимые один от другого округа, средоточиями которых были земледельческие укрепленные пункты, городки, пашущие свои нивы, как выразилась летопись о городах Древлян; у четырех других племен (Славян ильменских, кривичей, северян и полян), живших на главных речных путях и принимавших более деятельное участие в шедшем здесь торговом движении, такие округа уже соединялись под руководством больших промышленных и укрепленных городов, образуя шесть или семь крупных городовых областей, которые захватывали значительные части этих племен или целые племена и даже начинали втягивать в себя ближайшие поселения четырех других племен. Процесс образования этих областей и расхищения ими соседних племен, не успевших объединиться, начался до киевских князей, но завершился уже при них и с их содействием».