Игорь Фроянов - Грозная опричнина Страница 15

Данное объяснение применимо к некоторым частным фактам, привлекаемым И. И. Смирновым для опровержения характеристики, данной Сильвестру Царственной книгой. Речь идет о факте «отсутствия Сильвестра в списке лиц, получивших пасхальные подарки от новгородского архиепископа в 1548 г.». И. И. Смирнов полагает, что «неофициальный характер этого списка, превращавший его… в своего рода барометр, чутко реагирующий на изменения в политической обстановке в стране после ликвидации боярского правления, казалось бы, делал само собою разумеющимся включение Сильвестра в подарочный список. И тем не менее Сильвестр подарков от новгородского архиепископа не получил, хотя в подарочном списке значатся не только представители высшей церковной иерархии, вроде тверского епископа Акакия, но и такие лица, как симоновский архимандрит Трифон, духовник Ивана IV протопоп Яков и даже келейник митрополита Макария Селиван»{237}. Отсутствие Сильвестра в подарочном списке новгородского архиепископа Феодосия было истолковано И. И. Смирновым (кстати сказать, и другими учеными) как указание на ограниченное политическое влияние Сильвестра, его достаточно скромную роль в придворной жизни{238}. Но эту версию историка нельзя считать единственно возможной. Можно также предположить, что Сильвестр не попал в число лиц, получивших пасхальные подношения, по причине сравнительной незначительности своего духовного чина. Являясь по должности церковным попом, он с точки зрения служебного положения уступал и симоновскому архимандриту Трифону, и духовнику царя Ивана протопопу Якову, и даже келейнику митрополита Трифону. Не исключено здесь, впрочем, и другое: неразглашение усиливающегося влияния Сильвестра на молодого государя, вследствие чего новгородский архиепископ не знал пока ничего о подлинной роли благовещенского священника и потому не включил его в список одариваемых. Но ближе к истине, на наш взгляд, третье, к чему почти подошел Е. Е. Голубинский, который отсутствие имени Сильвестра в списке Феодосия понял так, что в 1547 году Сильвестр «еще не был приближенным к государю»{239}. Точка зрения Е. Е. Голубинского нуждается, по нашему мнению, в некотором коррективе. Ведь, например, келейник митрополита Трифон тоже «не был приближенным к государю». Но в список новгородского владыки он все-таки попал. Значит, вопрос не в том, был ли на момент составления списка Сильвестр «приближенным к государю» или нет. Вопрос скорее в том, обладал ли Сильвестр властью, пользовался ли влиянием на царя к этому моменту и каковы масштабы того и другого.

Судя по всему, Сильвестр вошел в круг приближенных Ивана IV после событий, связанных с «великим пожаром» в Москве в июне 1547 года. Но «всемогим» он стал не сразу, а по мере того, как входил в доверие к государю и подчинял его своему влиянию. Перед нами процесс становления Сильвестра в роли всевластного временщика. К пасхальному празднику 1548 года Сильвестр только начинал свое восхождение на вершину власти. Тогда благовещенский поп был еще малозаметной придворной фигурой. Видимо, поэтому в списке Феодосия нет его имени. Но в начале 50-х годов XVI века Сильвестр превращается во всесильного правителя, властвовавшего вместе со своим собратом по Избранной Раде Алексеем Адашевым.

Иное мнение у И. И. Смирнова, который пишет: «Если от 1548 г. продвинуться несколько вперед, к началу 50-х годов — к тому отрезку времени, в котором можно видеть период наибольшей политической активности Сильвестра, то и здесь источники дают основание говорить в гораздо более ограничительной форме о степени и размерах политического влияния Сильвестра, чем это сделано в Царственной книге»{240}. И. И. Смирнов вспоминает историю с дьяком И. М. Висковатым, на протяжении трех лет публично («вопил и возмущал народ») обвинявшим Сильвестра в ереси. Эта история укрепила сомнения исследователя насчет «всемогущества» Сильвестра. И. И. Смирнов говорит: «Казалось бы, — если стоять на позициях формулы Царственной книги о «всемогущем» Сильвестре, — Сильвестру не предстояло никакого труда пресечь действия дьяка-возмутителя и расправиться с ним. Однако «поношение» Сильвестра Висковатым никак не отразилось на политической карьере Висковатого, который именно в 1551–1554 гг. играет особенно крупную роль и в дипломатической деятельности, и в делах общегосударственного характера. Больше того, в борьбе Висковатого с Сильвестром роль нападающей стороны принадлежала не попу, а дьяку, и Сильвестру пришлось даже давать специальные объяснения собору 1554 г., отводя от себя обвинения со стороны Висковатого»{241}. Есть, однако, другая сторона вопроса, оставляемая И. И. Смирновым без внимания: степень эффективности обвинений Висковатого. Иными словами, возымели ли действие громогласные разоблачения Сильвестра в ереси, упорно повторяемые Висковатым. Казалось бы, столь тяжкие обвинения должны были очень навредить Сильвестру. Но этого не произошло. Сильвестр не только не пострадал, но, напротив, достиг своего политического зенита, что могло состояться лишь при наличии у него мощных рычагов власти. И только тогда, когда пик власти им был пройден{242}, а ересь приобрела угрожающий для Руси характер, у Сильвестра потребовали объяснений, в результате чего наказанию подвергся не он, а Висковатый, хотя обвинения последнего не являлись, как мы знаем, беспочвенными. Подобный ход событий свидетельствует, на наш взгляд, о том, что Сильвестр обладал такой властью и влиянием, о которые разбились все попытки Висковатого убрать его с политической сцены. Наскоки И. М. Висковатого на Сильвестра, незыблемость позиций последнего, несмотря на эти наскоки, отражают, по-видимому, напряженную придворную борьбу, сопровождавшую деятельность Избранной Рады, у которой среди придворных имелось, несомненно, немало противников, стоявших за сохранение и упрочение русского самодержавия, чистоту православной веры и нерушимость святой апостольской церкви. В ряду этих противников Избранной Рады Висковатый выделялся незаурядными способностями, волевым характером и решительностью, почему представлял для Сильвестра «со товарищи» серьезную опасность. И они поступили разумно, перетянув Висковатого на свою сторону, о чем можно судить по совместной дипломатической работе посольского дьяка с Алексеем Адашевым в период Ливонской войны, дающей примеры предательства государственных и национальных интересов России.

И. И. Смирнов полагает, что источником власти Сильвестра являлось благоволение к нему Ивана IV. «Степень веса и влияния Сильвестра как политика, — говорит он, — должна быть поставлена в прямую связь и зависимость с тем, что в своих действиях Сильвестр опирался на авторитет царской власти, действуя от имени этой власти»{243}. Это верно, но отчасти, поскольку И. И. Смирнов, как нам кажется, фиксирует лишь один из моментов превращения Сильвестра во всемогущего временщика. Необходимо понять, что Сильвестр и Адашев всесильными стали не сразу, а пройдя несколько этапов на пути к своему могуществу. Сначала надо было ближе познакомиться с царем, попасть в его окружение, вызвать у него расположение к себе и стать царским любимцем. Затем наступало время, когда государь поручал избранникам исполнение от своего имени тех или иных дел. На этом этапе поручения исполнялись в строгом соответствии с инструкциями и указаниями самодержца. И только потом исполнитель, выступая формально от лица царя и якобы по его велению, вносил элемент самостоятельности в осуществление власти, концентрируя ее в собственных руках, что превосходно выражено в известной формуле Ивана Грозного: «Посем же… от прародителей наших данную нам власть себе отъяша». Следовательно, перед нами не одноактное действие, а целый процесс постепенного освоения высшей власти Сильвестром и Адашевым. В источниках данный процесс запечатлен по-разному: в одном случае фрагментарно, т. е. в виде отдельных этапов, а в другом — целостно, с описанием всех ступеней отторжения власти от царя. Так, Хрущевская Степенная книга рассказывает о двух начальных этапах проникновения во власть Адашева — о приближении его к себе царем Иваном{244} и поручении ему, которое открывало перед царским избранником огромные властные перспективы{245}. Царственная же книга, минуя предшествующие этапы продвижения Сильвестра к власти, характеризует благовещенского священника как уже состоявшегося всесильного правителя, пребывающего у государя «в великом жаловании» и вершащего государевым именем все дела, «святительские и царские», правителя, повелевающего всеми людьми, церковными и светскими. Есть, однако, источники, где завладение властью Сильвестром и Адашевым представлено в полной последовательности. В первую очередь здесь надо назвать переписку Ивана Грозного с Андреем Курбским, где царь напоминает беглому князю, как приблизил к себе Адашева и Сильвестра, «чая» от первого «прямые службы», а от второго — «совета духовного». Вынашивая далеко идущие планы, они служили государю, но притворно («не истинно, а лукавым советом»). Затем, войдя в тайный сговор («и начаша советовати отаи нас»), Адашев и Сильвестр со своими советниками посягнули на самодержавную власть, низвели Ивана до роли председателя в Боярской Думе, удостоив чести царя по названию, государя на словах, а не на деле. Так представитель «священства» (Сильвестр) и представитель «рядничества» (Адашев) стали «государиться», лишив царя Ивана полноты власти. Аналогичную картину трехступенчатого восхождения Адашева на вершину власти рисует и Пискаревский летописец, повествуя о том, как царь Иван приблизил к себе Алексея Адашева после возвращения его из поездки в Турцию, как государь поручил ему рассмотрение челобитных и контроль за своевременным ответом властей на жалобы подданных, как Адашев, в конце концов, выступил в роли властителя, правившего вместе с Сильвестром Русской землей. Пора, однако, вернуться к Царственной книге в части ее характеристики Сильвестра.