Теодор Рошак - Истоки контркультуры Страница 15

В превосходной статье об итальянских студентах, которую мы уже цитировали, Никола Чиаромонте призывает диссидентов «обособиться, стать упорствующими «еретиками». Они должны обособиться тихо, без криков и бунтов, но в молчании и тайне; не поодиночке, но группами, настоящими «обществами», где, если получится, сложится жизнь независимая и мудрая… Это будет… лишенная риторики и позы форма «тотального неприятия».

Но как создать такую стратегию благородной секретности, если истеблишмент уже нашел отличное оружие уничтожения – вездесущие масс-медиа? Единственный способ в наши дни остаться в подполье – это ничего не бояться и ни перед чем не останавливаться, как Эд Сондерс и группа нью-йоркских поэтов, которые назвали свою частным образом изданную книгу «…вашу мать», чтобы она наверняка не попала на прилавки газетных киосков. Однако если постоянно избегать электронных глаз и ушей, это тоже приведет к ложным слухам и, как следствие, к искаженному восприятию.

Согласен, что искажения в масс-медиа все-таки не подразумевали, что молодежь не изобрела нового стиля жизни или что она несерьезно к нему относится. Мы наделили бы массовую пропаганду редким разрушительным потенциалом, утверждая, что все, чего она ни коснется, становится автоматически опошленным или вообще не соответствующим действительности. В лучших магазинах Лондона сегодня можно купить китайский военный френч, поданный так: «Мысли Мао в стране Барберри; элегантная темно-синяя фланель, революционный дизайн с медными пуговицами и воротничком а-ля Мао». Стоит двадцать восемь фунтов – каких-то шестьдесят восемь долларов. Но вряд ли Мао и культурная революция превратятся в плод воображения, какие бы вольности не позволяла себе массовая реклама.

Коммерческая вульгаризация – эндемический бич Запада ХХ века, вроде мух, слетающихся летом на сладкое. Но мухи не продуцируют сласти (лишь могут ухудшить их вкус) и не вызывают наступление лета. Я утверждаю, что, несмотря на мошенничество и безрассудства, напоминающие грязную пену у берега, в молодежной среде рождается значительная новая культура, заслуживающая внимания хотя бы из-за количества своих потенциальных последователей.

Но есть и другие причины, в том числе имманентная ценность всего, что делает молодежь. Если мы хотим понять, лучше обойти молчанием экзотические пикантности и сенсационные сюжеты, предлагаемые нам средствами массовой информации. Нельзя ограничиваться поверхностным анализом нескольких интересных дней, проведенных в богемной среде в поисках местного колорита и инсайдерской информации, часто с намерением накатать статейку для глянцевого журнала. Скорее надо искать основные тенденции, которые переживут скоротечную моду, искать наиболее удачно обнародованную хартию принципов движения и ценить то, что молодежь создала или к чему прислушалась; нам нужны продуманные формулировки, а не свежие сплетни. Самое главное, мы должны в духе позитивной критики разобраться, что в контркультуре ценно и перспективно, как если бы нам действительно была небезразлична судьба начинаний молодых диссидентов.

Конечно, на это потребуется терпение: происходит прогрессирующее «оподростковление» диссидентских идей и культуры, если не среди ее создателей, то среди большинства ее аудитории, и мы не должны заблуждаться относительно того, с какого же возраста начинается сейчас интерес к контркультуре. Приведу пример: в декабре 1967 года я видел тринадцатилетних подростков из лондонского благотворительного центра, разыгрывавших импровизированную рождественскую пьесу в рамках терапевтической театральной программы. Дети сочинили сюжет, как иммиграционные службы посадили Санта-Клауса в тюрьму за въезд в страну без разрешения. Сатира на официальное общество была особенно едкой из-за своей неосознанности – ведь она исходила от обыкновенных подростков, которых едва коснулось прогрессивное интеллектуальное влияние. И кого же тринадцатилетние решили сделать освободителем Санты? Экзотический подвид человека под названием хиппи: они танцуют в тюрьме индийские танцы и волшебным образом освобождают пленника под вспышки стробоскопических фонарей и аккомпанемент ситар.

Пусть, по мнению взрослых радикалов, хиппи недостает аутентичности или революционного потенциала, зато они успели стать воплощением радикального раскола, который Герберт Маркузе назвал «Великим Отказом», причем в такой форме, которая отвечает потребности молодежи в несдерживаемом веселье. Хиппи, настоящие или придуманные, стали кумирами подростков: ведь хиппи можно стать, не отказываясь от обаяния и веселья детства. Верно, хиппи недалеко ушли от детей: в тридцать лет носят значки с надписью «Фродо жив» и украшают свои типи картами Средиземья (так, кстати, называется один из лондонских рок-клубов). Примечательно, что самые способные студенты Беркли (я навскидку называю ближайший ко мне университет) уже приходят на лекции босиком, с цветами в волосах и коровьими колокольчиками на шее.

Судя по развитию событий, бунт молодого поколения не закончится через несколько лет. Идеи отхода от привычных устоев все еще в процессе распространения; они уже охватили подростковую популяцию и привлекают все новых участников. Сложившаяся сейчас ситуация сравнима с чартистской стадией тред-юнионизма в Великобритании, когда идеалы и дух рабочего движения уже сложились, но еще не охватили пролетариат. Так и здесь существует маленькое, но бойкое молодое меньшинство, которое определяет конфликт поколений. Но конфликт не утихнет, когда сегодняшним двадцатилетним стукнет тридцать; более того, он достигнет пика, когда сегодняшним двенадцатилетним будет под тридцать (то есть примерно к 1984 году). Мы можем обнаружить, что жалкая стайка битников, положивших начало движению во времена молодости Аллена Гинзберга, стала примером и стилем жизни для миллионов молодых людей студенческого возраста. Есть ли другой идеал, хоть вполовину такой привлекательный, к которому могла бы стремиться молодежь?

«Нет ничего ненормальнее, – говорил Гёте, – чем зрелое суждение, адаптированное незрелым мозгом». Когда радикальным интеллектуалам приходится иметь дело со столь молодыми повстанцами, они сталкиваются с проблемами, какие только возможны. «Омоложение» диссидентского движения – дилемма не менее сложная, чем пролетаризация, поставившая в тупик левых теоретиков, когда они сотрудничали с рабочим классом в попытке возродить в нашей культуре добро, правду и красоту. Тогда посредниками радикальной мысли служили мозолистые добродетели пивной и профсоюза; теперь это буйное веселье в молодежных рок-клубах и встречи для демонстрации всеобщей братской любви и обсуждения наболевшего.

Не слишком обремененная образованием молодежь не принесла с собой почти ничего, кроме здоровых инстинктов. Строить изощренную концепцию на этих инстинктах – все равно, что пытаться привить на дуб полевой цветок. Как подпитать дуб? И, еще важнее, как не раздавить цветок? И все же именно с этим движением сталкиваются те из нас, кого волнуют радикальные перемены в обществе, ибо молодежь стала одним из немногих социальных рычагов в руках диссидентства. Это и есть та «важная почва»[54], в которой «Великий Отказ» начал пускать корни. Если мы отвергнем ее из опасения, что из земли полезут и свойственные молодежи дурачества – с чем же мы в таком случае останемся?

Глава II

Нашествие кентавров

«Сегодня – в каждом «сегодня» – сосуществуют разные поколения, и отношения, какие складываются между ними из-за разницы возрастов, представляют собой динамическую систему влечений и отвращений, согласий и противоречий, которая в каждый конкретный момент формирует историческую реальность»[55].

Если согласиться с Ортегой, что неровный процесс смены поколений является важным элементом исторических изменений, придется признать: молодежь мало что может сделать, кроме как частично или маргинально переработать доставшуюся им в наследство культуру (хотя они могут удовольствоваться и чисто внешними изменениями, затеянными просто из самолюбия или каприза). Что примечательно в нынешней смене поколений – так это масштаб и выявившаяся глубина антагонизма. Не будет преувеличением назвать то, что на наших глазах растет в молодежной среде, контркультурой. То есть культурным течением, настолько радикально отошедшим от принципов массовой культуры нашего общества, что стало вовсе не похожим на культуру и обретает тревожную форму варварского вторжения.

Сразу вспоминается «Нашествие кентавров» с фронтона храма Зевса в Олимпии. Пьяные, распаленные кентавры врываются на благородное празднество, но вмешивается суровый Аполлон, хранитель традиционной культуры, дабы вразумить и выдворить нежеланных гостей. Барельеф производит сильное впечатление, символизируя пугающий опыт в истории любой цивилизации – радикальный разрыв культуры, борьбу непримиримых жизненных концепций. И в этой схватке победа не всегда остается за Аполлоном.