Егор Иванов - Честь и долг Страница 15

Тщедушный Бьюкенен еле поспевал за разгорячившимся экспансивным французом. В знак согласия он непрерывно кивал крупным носом, торчащим из-под каракулевого пирожка, делавшего его профиль похожим на петушиный. Они почти дошли уже до английского посольства.

Будучи хорошо воспитан, сэр Джордж пригласил коллегу на чашку чая, зная, что тот приглашения не примет и помчится составлять шифровку своему президенту о новом российском министре иностранных дел и о том, что сэр Джордж Бьюкенен полностью разделяет его идеи о необходимости более энергичной помощи оппозиционным кругам.

Мистер Бьюкенен не стал настаивать на своем приглашении, ему тоже не терпелось обсудить с мистером Хором, полковником Ноксом и советником О'Берни мысли, возникшие у него во время прогулки с коллегой. Эти мысли были о том, что надо бы активизировать фронду против царя в великокняжеских и великосветских салонах.

Не забыл он и промышленников, среди которых довольно близкими ему были Рябушинский и Путилов. Что касается Коновалова и Терещенко, то молодой генеральный консул в Москве Брюс-Локкарт, любимец всего посольства, уже давно, еще до их переезда в Петроград, передал этих господ на связь британской разведке как перспективных политических деятелей.

Забот у Бьюкенена в эти горячие дни, когда все в столице чувствовали приближение чего-то огромного, волнующего, необыкновенного, было много. Он даже не пошел провожать своего друга до французского посольства, а самым теплым образом раскланялся с ним у подъезда собственной резиденции.

13. Северный фронт, мыза Олай, декабрь 1916 года

Поручик Федор Шишкин не торопясь шел по грязному и мокрому ходу сообщения от своей землянки к штабному блиндажу командира батальона. Он был зван на вечерний "стакан чая". Здесь в промозглую прибалтийскую зиму, когда вместо сухого российского снега с небес не переставая сыпался мелкий дождь, горячий чай с доброй порцией рижского бальзама не только скрашивал скуку позиционной войны, но и спасал многих офицеров от простуды.

Из мелкой канавы хода сообщения Федор ступил в глубокий ров окопа и чуть не наскочил на двух солдат, торчавших рядом со ступенькой в бруствере, на которой стоял третий солдат, с нарочитой старательностью прильнувший к смотровой бойнице.

— Что происходит? — строгим голосом осведомился поручик. Он лишь несколько дней назад получил новый чин, и требовательность его от этого несколько разыгралась.

— Газовый наблюдатель, ваше благородие! — ответила фигура, отрываясь от бойницы и блеснув белками глаз.

— А что, гнилыми яблоками не пахнет? — намекнул поручик на инструкцию, в которой солдатам разъяснялись различные примеры запахов боевых газов. Запах яблок, означавший смерть от удушья, особенно не укладывался в сознание.

— Никак нет, ваше благородие! Да его под дождем немец и не пустит… показал служивый свои познания в химическом деле.

Рядом с наблюдателем в нише, полной сухого хворосту, стояла банка керосина, а неподалеку меж двух столбов висел кусок рельса. Ударами по нему солдаты оповещались в случае газовой атаки. А зажженный хворост должен был горячим воздухом поднять газы над землей.

Федор хотел спросить, что делают еще два солдата, но противно капнуло за воротник, и поручик поспешил в тепло. Он прошел несколько траверсов окопа и свернул в ход сообщения, ведущий к штабной землянке. Под сырым курляндским небом ему вспомнилось другое чаепитие — почти четыре года тому назад у советницы Шумаковой.

Когда Алексей Соколов в тот вечер ушел от Шумаковых, кто-то рассказал, что он в молодые годы служил в Митавском гусарском полку… А теперь до Митавы рукой подать — да только она с другой стороны фронта, с немецкой. И мог ли Федор мечтать тогда — всего четыре года тому назад, — что в двадцать лет станет поручиком в действующей армии.

Его горячему желанию стать офицером помогла война. Уже в первый ее месяц обнаружился недостаток в офицерах. Сразу после гимназии, летом 14-го года, Федор попал в Ораниенбаумскую школу прапорщиков. За четыре месяца из "революционно настроенной личности", как его называли друзья по кружку, Федор превратился в "чина военного ведомства". В феврале 1915 года он уже надел золотые офицерские погоны, хотя знаний получил не больше, чем их было у унтер-офицера мирного времени — высочайшим приказом производство офицеров шло по сокращенным срокам. И вот теперь Северный фронт.

Прапорщик — чин военного времени. Но для тех, кто беспрерывно находился на позициях, срок выслуги очередной звездочки предельно сократился. И Федор не засиделся в прапорщиках и подпоручиках. Он был храбр. Хорошо делал свое дело. Ему, кроме того, везло — пули и осколки летели мимо.

Он шел по скользкому ходу сообщения и в темноте, когда не могли видеть солдаты, запускал руку под накидку-макинтош, чтобы ласково погладить третью звездочку на погоне. Даже липкие грязные стены канавы, к которым прислонялся, поскользнувшись, не слишком бесили его. Он, словно со стороны, любовался самим собой. Среднего роста, ладно скроенный молодец, в хорошо пригнанной шинели, всегда опрятный и подстриженный. Недавно он стал растить такие же точно усы, как у полковника Соколова, поразившего тогда, у Шумаковых, воображение юного гимназиста. Но усы отчего-то хорошо росли только над правой стороной губы, а над левой — с какими-то проплешинами. Шишкин очень переживал такую незадачу, но надеялся, что, когда усы станут подлиннее, густота обеих сторон сравняется. На всякий случай он чаще теребил именно левый ус — а вдруг да разбудит там корешки волос.

Ход сообщения нырнул под елочки небольшой рощицы на холме и закончился. Дальше можно было идти по мягкой хвойной подстилке. Дождь превратился в мокрый снег. В темноте возник бесформенный бугор, от которого потянуло печным дымком.

Еще несколько шагов, и ниже уровня земли забрезжил слабый свет, пробивавшийся через щель неплотно прикрытой двери. Восемь ступенек вниз, привычный поклон в три погибели перед низкой дверцей, и приятное тепло сразу охватывает Федора. Первая комната штаба батальона — для телефонов и пешей связи. Потолок довольно высок — самый рослый человек его не касается даже в папахе. На дощатом столе — четыре фонических телефона беспрерывно пищат «ти-ти-ти», телефонист при них спокойно читает засаленную книжку.

Два свободных от дежурства телефониста и четыре солдата связи спят на нарах у противоположной стены. Денщик и два других солдата возятся у чугунной плиты, ставя чайники, разогревая большую кастрюлю с супом из офицерской кухни. Один из солдат подошел к поручику помочь ему снять мокрую и грязную накидку и влажную шинель, другой солдат и денщик на миг оторвались от плиты, вытянувшись перед офицером по стойке «смирно». "Продолжайте!" кивнул им Федор.

За тонкой дощатой перегородкой — собственно штабная комната, она же обиталище командира. Яркая пятнадцатилинейная керосиновая лампа заставляет жмуриться всех входящих. От этого Федор не сразу разглядел, кто здесь уже собрался. Но глаза быстро привыкли, а слух еще раньше уловил короткие словечки «даю», «углом», характерные для азартного «шмен-де-фера», а попросту «шмоньки». Над чистым сосновым столом, с которого были убраны топографические карты, возвышалась грузная фигура лихого картежника капитана Орлова, с несколько покрасневшим и припухшим от поклонения Бахусу лицом. Рядом с ним казались мелкими и щуплыми капитан Крылов, командир роты Шишкина, подпоручик Чепоров и прапорщик Злюкин, оба 4-й роты. Подпоручик Чепоров был тоже страстный игрок и гуляка, но ему не везло ни в картах, ни в чинах. Он регулярно спускал в «шмоньку» все свое жалованье. Что же касается производства, то он уже дважды был ранен, обретался по нескольку месяцев в лазаретах и из-за этого пропустил несколько сроков выслуги.

Прапорщик Злюкин, бывший присяжный поверенный, только недавно прибыл из Москвы, из Александровского училища, где прошел такой же ускоренный четырехмесячный курс, как и Федор. Но его характер вполне отвечал фамилии, и установить с ним приличные отношения Федор так и не сумел, хотя по возрасту был к нему ближе всех.

Командир батальона, подполковник Румянцев, словно добрая хозяйка, сидел подле другого стола у ярко начищенного медного самовара, уютно пыхтевшего, и ждал ужина. Еще двое-трое офицеров свободно расположились на табуретах в разных концах комнаты. Особенный уют ей придавала походная кровать командира, застеленная ковром, из-под которого выглядывали белоснежная подушка и простыня. Крахмальное белье в этой низкой землянке с дощатыми стенами, отстоящей всего на полверсты от окопа, над которым посвистывали пули, сразу вызывало мысли о том, другом мире, где люди их круга по-прежнему обедают в ресторанах, пользуются комфортом квартир и гостиничных номеров, развлекаются в театрах и синема.