Анна Романова - Петр Первый. Император Всероссийский Страница 15

– Ах, умоляю, не стоит быть такой впечатлительной, – Вилли сделал обиженное лицо и отвернулся к окну. – Вот если бы там меня казнили, я уверен, вы бы даже не расстроились… – трагично прошептал он и сделал еще один глоток вина.

– Что ты, глупый?! – воскликнула Екатерина и взволнованно прижала фаворита к бурно вздымающейся груди. – Уж твоей смерти я не допущу… довольно с меня этих кошмаров!

Императрица и Виллим слились в поцелуе, не замечая, что край портьеры слегка колыхнулся, словно приоткрытый незримой рукой, а затем снова вернулся на свое место.

Глава 15 Безумие рядом

После казни Марии Гамильтон спокойствие царской семьи, казалось, обрело идиллическую стабильность. Петр продолжал погуливать на стороне, Екатерина тайно наслаждалась запретной страстью к молодому любовнику и даже помолодела, посвежев душой и кожей.

– Екатерина, майн херц, – однажды задумчиво сказал Петр во время одного из их поздних ужинов при свечах, – годы идут, а я не молодею. После моей смерти ты станешь править Россией и, я уверен, будешь достойной императрицей…

Нервно отложив вилку и нож, Екатерина посмотрела на царя. Время действительно сказывалось на ее любимом – легкая седина пробивалась в его волосах и усах, кожу вокруг глаз избороздили глубокие морщины, а сами глаза утратили тот шальной молодой блеск, который и покорил девушку Марту много лет назад.

– Даже не смей об этом думать, Петя! – воскликнула царица и скомкала салфетку в задрожавших пальцах.

Она не могла и представить себе, что станет с ней после того, как Петр, ее опора и каменная стена, в которой было замуровано ее любящее сердце, покинет этот мир. Екатерина не боялась за свое будущее – у нее были дочери, преданные гвардейцы, престол. Но мысль о том, что с Петром придется однажды расстаться, разрывала ее душу на куски.

Петр радостно улыбнулся и продолжил есть. Екатерине же после таких бесед кусок в горло не лез, поэтому, дождавшись, пока супруг завершит свою трапезу и уедет гулять с очередной фавориткой, она поспешила к Виллиму Монсу. Ее терзали необъяснимые дурные предчувствия, и Екатерина хотела поскорее забыться в жарких объятиях молодого повесы. Войдя в покои Виллима, она так и осталась стоять в дверях. Любовник императрицы увлеченно целовал одну из фрейлин, лежавшую на его кровати.

– Ах ты, гаденыш! – прошипела женщина и решительно подошла к застывшим любовникам. – Тела тебе молодого захотелось, да?

Царица размахнулась и отвесила перепуганной девушке крепкую пощечину, от которой у той потекла носом кровь.

– Вон отсюда, потаскуха! – взвизгнула Екатерина и вдруг совершенно по-бабьи зарыдала.

На мгновение она поняла, что, должно быть, испытывал Петр, узнав о связи Гамильтон с каким-то грязным денщиком. Чувство собственничества болезненно укололо царицу – у нее было ощущение, что ее предали, причем, предали за медный, пусть блестящий, но все же грош.

Виллим же, к удивлению Екатерины, не бросился на колени вымаливать немедленное прощение. Вместо этого он неспешно поднялся с кровати, даже не потрудившись одеться, и встал во всей своей красе перед переставшей плакать императрицей.

Наглая откровенность фаворита и, что греха таить, близость разгоряченного тела заставили Екатерину забыть о только что увиденной сцене. В конце концов, она уже проходила это с Петром – а это даже не муж, так… мальчишка какой-то. Императрица подумала и произнесла:

– Еще раз узнаю – не сносить тебе головы, так и знай! – Монс неслышно издал облегченный вздох.

Измена фаворита странным образом пошла Екатерине на руку. После памятного случая тот все свое внимание уделял императрице. Петр к тому времени снова захворал и слег в постель. Екатерина же старалась проводить рядом с царем как можно больше времени, однако с наступлением ночи неизменно оставляла его на попечение лекарей и удалялась, якобы помолиться о здравии государя.

Говоря это, женщина не кривила душой – она действительно молилась за Петра денно и нощно, однако вид бредящего и корчащегося в судорогах супруга был для нее невыносим. Забыться Екатерина могла только со своим любовником, который изо всех сил старался угодить вконец изнервничавшейся императрице.

Гром, как всегда, грянул внезапно – спустя какое-то время царица поняла, что она понесла. Отцом ребенка явно был не Петр, который уже давно ограничивался с супругой одними задушевными разговорами. Виллим, узнав новость, не на шутку испугался, понимая – если об этом станет известно царю, отсечением головы фаворит не отделается.

Петру же в это время, как назло, полегчало: он начал вставать и ходить без поддержки, но вместе с тем его странное поведение еще больше усугубилось. Часами царь пропадал в дворцовой кунсткамере, запираясь там на ключ в компании бутылки вина.

Однажды любопытство и беспокойство, снедавшие Екатерину, все же победили, и она сделала второй ключ. Дождавшись, пока Петр войдет в кунсткамеру и выпьет там достаточно вина, чтобы его бдительность притупилась, женщина тихонько открыла своим ключом заранее смазанный замок. В комнате был полумрак. Стеллажи и полки были заставлены стеклянными колбами с мутной жидкостью, в которых виднелись некие смутные очертания. Екатерина тихонько прокралась внутрь, опасаясь выдать свое присутствие, и увидела Петра в самом конце комнаты. Тот сидел на полу и что-то невнятно бормотал одной из колб. Екатерина неслышно обошла один из стеллажей и напрягла слух.

– За что же ты так со мной, Машенька?! Глупая ты моя девочка?! Почто погубила и свою душу и мою?! Гореть нам с тобой теперь в аду синим пламенем! – горько причитал Петр, держа в руках что-то непонятное, что-то, что издалека невозможно было разглядеть. – И не смотри на меня так! – внезапно с ненавистью вскричал Петр изменившимся голосом и как метеор вскочил на ноги. Екатерина вздрогнула, однако крик был адресован все тому же предмету, о сущности которого она уже с ужасом начала догадываться. – Жалею, что я тогда зенки твои бесстыжие не выколол, ох как жалею! – злобно просипел ее супруг, плюну и как угорелый выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

Сердце самой Екатерины колотилось где-то в горле. Подождав пять минут, она, наконец, решилась покинуть свое укрытие и подойти к загадочному предмету. Остановившись напротив нужной полки, императрица пробежала глазами по ряду таких же банок, ища предмет, с которым только что беседовал царь, как вдруг волна ужаса вздыбила волосы у нее на голове.

Зажав рот рукой, Екатерина сдавленно взвизгнула и выбежала из кунсткамеры, забыв запереть за собой дверь, и еще долго перед ее глазами стояла отрубленная голова Марии Гамильтон, бессмысленно смотрящая перед собой заспиртованным остекленевшим взглядом как будто Медуза Горгона…

Царь недоумевал. Последние дни императрица ненавязчиво, но целенаправленно старалась избегать его присутствия, часами гуляя в одиночестве по заснеженным дворцовым аллеям. Петр решил, что казнь камер-фрейлины расстроила добрую и впечатлительную женщину, поэтому не надоедал супруге, давая ей время оправиться от произошедшего события. Екатерина же никак не могла забыть увиденного – но хуже всего было осознание того, что Петр даже не похоронил тело как подобает. Его жуткая коллекция хранилась прямо во дворце, и императрица не могла заставить себя находиться долго в таком ужасающем соседстве.

Вилли же, в свою очередь, списал странное поведение любовницы на беременность. Он видел, что Екатерина ходит бледная, понурая, неулыбчивая, и буквально кожей ощущал опасность, нависшую над ним. Подождав, пока царица вернется с очередной прогулки, он подстерег ее в коридоре и тайно увлек императрицу в один из альковов.

– Как себя чувствует моя королева? – льстиво произнес Вилли и заискивающе заглянул Екатерине в глаза. – Матушка, вы же не собираетесь рассказывать государю о своем положении?

Екатерина не ответила сразу, и по спине Монса пробежал леденящий холодок. У этой бабы, чего доброго, хватит ума явиться к Петру и покаяться в своем прегрешении. Нет, ее-то царь, может, и простит великодушно, а вот ему, простому камергеру Виллиму Монсу, грозит участь несчастной Марии Гамильтон. Правда, перед этим Петр собственноручно его кастрирует, а затем велит четвертовать…

Вереница красочных картин пронеслась перед взглядом побледневшего фаворита и, вцепившись в руку императрицы, он взволнованно произнес:

– Солнце мое ясное, не губи…

Екатерине захотелось отдернуть руку, но она сдержалась. Женщина прекрасно понимала, что сделает Петр с ее любовником лишь за один факт прелюбодейства. Не говоря уже о том, что его законную супругу и императрицу обрюхатил какой-то придворный франт. На минуту ей захотелось потрепать нервы несчастному Виллиму, чтобы согнать с его лица самоуверенную ухмылку, с которой тот всегда обнимал царицу.