Николай Скоморохов - Боем живет истребитель Страница 15

– Скоморох, иду в лобовую! – предупредил Кубарев.

Словно снаряды, самолеты неслись навстречу друг другу. До столкновения оставались секунды. Странно, но в эти мгновения я ни о чем не думал. Мной владело одно упрямое стремление: не свернуть! Таким я еще себя не знал. Во мне открылось новое качество, и оно выручило меня: ведущий «мессершмитт» отвернул от Кубарева в мою сторону, и я нажал на гашетки. Снаряды и пули прошили плоскости с черными крестами, центроплан. Фриц начал заваливаться набок, пошел к земле…

– Молодчина, Ском… – оборвался вдруг в шлемофоне голос Кубарева.

Я встревоженно взглянул на его машину и увидел впереди на горизонте до десятка приближающихся черных точек. Ясно – тут не до похвал.

Кубарев энергичным поворотом развернулся с потерей высоты, я повторил его маневр, и мы на полном ходу устремились домой. Разворачиваясь, я увидел на земле пылающий факел: это горел мой первый Ме-109. Тот самый, которого я так долго ждал.

Итак, три сбитых: «фоккер», «юнкерс», «мессер». За три месяца войны. Три месяца школы, которую в других условиях не пройти и за годы. Недаром все-таки каждый день войны считался за три дня.

Что изменилось во мне за это время?

Внешне я оставался все тем же желторотиком. Но душа повзрослела. Она ожесточилась, научилась ненавидеть. А это значило, что внутренне я уже распрощался с безмятежной юностью. Война ускорила процесс возмужания, она лишила нас многого, присущего молодости, дав взамен суровое умение постоять в жестоких боях, как подобает воину, за свою Отчизну. И мы без малейших раздумий пользовались им.

…На аэродроме первым встретил меня и поздравил с победой майор Микитченко.

– Ну вот, старший сержант Скоморохов, боевое счастье улыбнулось тебе, – сказал он. – Солнечный луч мелькнул, но впереди грозовые тучи. Смотри в оба.

Командир как в воду глядел.

Через день мне оказали большое доверие – впервые поручили вести на косу Чушка, в район Керченского пролива восьмерку истребителей.

Провожал нас в полет майор Ермилов. Он торопил меня, зная, что вот-вот придет группа на посадку. Мы быстро заняли места в кабинах, стали выруливать на старт. Ермилов, не осмотревшись как следует, не дав осесть пыли, поднятой впереди взлетевшими самолетами, взмахнул флажком: «Пошел!»

Я дал полный газ, отпустил тормоза. Истребитель рвануло, понесло, оторвало от земли – и тут вдруг на высоте 10-20 метров раздается треск, скрежет. Смотрю на капот – цел, перевожу взгляд на левую плоскость – там какие-то клочья болтаются. Самолет еле держится. Садиться не могу – внизу сплошные рвы. Надо прыгать с парашютом. Открыл фонарь, расстегнул привязные ремни, стал выбираться из кабины. Но управление бросать не спешу. Смотрю – на меня движется какая-то труба. Не успею выпрыгнуть. Опустился на сиденье, чуть накренил машину – труба проплыла мимо. Пронесло! Но что делать дальше? Выбрасываться с парашютом бессмысленно – высоты уже нет.

Машина шла с креном, со скольжением. Под крылом – бугристая местность. Неужели вот так глупо можно разбиться?

В этот миг в моей памяти всплыл эпизод, когда я в Сочи выбирался из облаков. Как помогает нам опыт! Хотя бы тем, что учит: из любого тяжелого положения можно найти выход, надо только искать, действовать.

Убрал шасси. Колеса полностью не вошли в свои гнезда. Уменьшаю газ, подхожу к самой земле, выискиваю удобную площадку. С падением скорости самолет все больше теряет устойчивость. С трудом удерживаю его от глубокого крена.

Беда одна не ходит. Неожиданно заглох мотор.

Вот и земля, пропахиваю ее брюхом самолета.

Привязные ремни расстегнуты – Меня резко бросило к приборной доске. Удар был сильный, но я не потерял сознание. Нет ничего худшего, когда судьба человека не подвластна его воле.

Окажись я без памяти – не увидел бы, что надо мной описал несколько кругов Володя Балакин, недавно прибывший в наш полк, не дал бы ему знать, что буду ждать здесь помощи, побрел бы искать ее сам, а время было холодное, ночи длинные, и чем бы все закончилось – трудно сказать.

А так мне все ясно, надо ждать своих. Для начала осмотрел свой ЛаГГ-3. Столкновение нешуточное: левая плоскость, центроплан, часть фюзеляжа порубаны винтом. Пробит бензобак – вот почему заглох мотор.

Да-а, живым остался чудом. Вот тебе и фортуна! Вот тебе и первый вылет восьмеркой! Черт возьми, зачем требовалась такая спешка? Жив ли тот, с кем столкнулся?

День клонился к ночи. Раздосадованный, прихватил парашют, пошел к близлежащему селу. Там меня сразу познакомили с председателем колхоза, тот послал двух мальчуганов охранять самолет. Не успели мы разговориться – возвращаются запыхавшиеся мальчишки.

– Дядя летчик, там с вашего самолета что-то снимают…

Гурьбой бежим к самолету. Вижу, в самом деле кто-то в кабине. Выхватываю пистолет, стреляю в воздух. Две тени метнулись к стоявшему рядом мотоциклу и исчезли в вечерней мгле.

Подошли к самолету, заглянули в кабину: сняты бортовые часы.

Нам с председателем было стыдно смотреть друг другу в глаза. Поняв мое душевное состояние, он, видавший виды, весь седой, сказал:

– Эх, парень, мы здесь не с такими еще сталкивались. Нашлись гады среди нас. Да вот сейчас познакомлю тебя с одним.

Мы вернулись в контору колхоза, туда привели со связанными руками мрачного, пугливо озирающегося мужчину.

– Вот поймали гада. Старостой был. Измучил народ.

Награбил добра и с немцами хотел драпать. Не вышло, судить будем.

Бывший староста принял меня, видимо, за одного из тех, кому дано право решать его судьбу, упал на колени, Начал что-то лихорадочно говорить.

Было мерзко на него смотреть. Я попросил, чтобы его увели.

На следующий день прибыл наш По-2 с авиаспециалистами и запасными частями. На нем я и улетел, тепло попрощавшись с колхозниками и ребятишками.

В части меня ждал «сюрприз» – пять суток ареста за утерю бортовых часов. И это по настоянию Ермилова. Необоснованность наказания была очевидна. Ми-китченко бросился к Ермилову и крепко с ним поговорил. Ребята рассказывали, что между ними то же самое произошло после столкновения самолетов, когда на карту была поставлена жизнь двух летчиков, к счастью, оставшихся в живых. За это ведь никто не понес наказания. А тут пустяк – бортовые часы – и пять суток гауптвахты…

Что-то во всем этом было не так, поэтому командир эскадрильи, обычно очень спокойный, рассудительный, не смог сдержаться.

В этой напряженной обстановке мне, конечно, не пришлось отбывать наказание. Не до этого было – напряжение боев нарастало.

Особенно часто летали мы на косу Чушка, в район Керченского пролива-километров за 150-160 в тыл противника. По пути туда и обратно то и дело сталкивались с «мессершмиттами», вели с ними ожесточенные бои. Это был очень тяжелый период для наших летчиков. Мы несли потери – один за другим не вернулись с заданий Кубарев, Филипповский, Петровский.

Ко всему привыкали на войне. Но с гибелью товарищей примириться никак не могли. Каждый павший в бою навсегда оставлял зарубку в наших сердцах.

…В один из дней к нам на самолете прибыл высокий стройный генерал. Оказалось – командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин. Не думали, что его прилет будет иметь прямое отношение к нам. Но вот Шахбазяна, Мартынова, Жирякова и меня вызывают в штаб полка. Мы предстали перед нашим командиром и генералом Вершининым, который тут же поставил нам задачу на осуществление разведки переднего края, переправ противника.

Разведка – значит, добывай данные, в схватки вступать не смей. А это не так легко, когда небо кишит вражескими самолетами. Особенно сложно было обнаружить переправы, которые наводились так, что их скрывал слой воды. Сверху смотришь – ничего не видно. И вдруг совершается библейское чудо: танки, автомобили движутся прямо по воде.

Немцы тщательно охраняли переправы. Пробиться к ним без стычек с «мессерами» почти не удавалось. Однако мы свою задачу успешно выполнили, за что заслужили благодарность генерала К. А. Вершинина.

Несколько дней спустя на нашем аэродроме приземлились «аэрокобры», с которыми мы встречались до этого только в небе.

Среди прибывших летчиков выделялся коренастый, с замкнутым, сосредоточенным выражением лица капитан, грудь которого украшал орден Ленина. Это был командир эскадрильи Александр Покрышкин. О нем тогда еще не ходили легенды, но в газетах мелькало его имя. Мы окружили Покрышкина и прибывших с ним летчиков. Начался профессиональный разговор. Нас интересовали буквально все подробности, все детали боевых действий покрышкинцев.

Александр Покрышкин говорил мало, спокойно. Чувствовалось, что он много думает, размышляет, анализирует. За скупыми жестами угадывалась энергия и сила русского богатыря.

От наших гостей мы узнали новость: управлению пятой воздушной армии приказано передать боевые части четвертой армии и убыть в район Курской дуги – на Степной фронт.