Александр Дюков - «Пакт Молотова-Риббентропа» в вопросах и ответах Страница 15

Сомнительность этих утверждений видна невооруженным глазом. Например, Ю. Дембиньский в качестве глав делегаций называет Эйхмана и Литвинова. Однако Эйхман в феврале 1940 года был всего лишь референтом «еврейского» отдела гестапо и к борьбе с польским подпольем ни какого отношения не имел. С Литвиновым же дело обстоит еще «хуже». Если ввиду имеется дипломат Литвинов, то его звали все-таки не Григорием, а Максимом, и никакого отношения к борьбе с польским подпольем он опять-таки не имел. А в органах НКВД на руководящих должностях не было ни одного человека с такой фамилией.[111]

Поиск первоисточника информации о «конференциях» НКВД и гестапо приводит нас к вышедшим в 1952 году в Лондоне воспоминаниям польского генерала Т. Бор-Комаровского, который со ссылкой на разведку польского подполья сообщает о том, что в Краков в марте 1940 г. приехала комиссия НКВД.[112]

Однако здесь мы имеем дело с ошибкой разведки. В Краков действительно приезжала советская делегация, однако никакого отношения к НКВД она не имела. Это установил российский историк О. Вишлев, обратившийся к данным германских архивов: «29–31 марта 1940 г. в Кракове находились представители советской комиссии, но не какой-то „особой комиссии НКВД“, как вслед за Бор-Комаровским утверждают некоторые западные и отечественные авторы, а советской контрольно-пропускной комиссии по эвакуации беженцев. Эта комиссия, как и аналогичная германская, была образована на основе межправительственной договоренности. Советская делегация состояла из трех человек: B. C. Егнарова, И. И. Невского (соответственно председатель и член Советской главной комиссии по эвакуации беженцев) и В. Н. Лисина (член местной комиссии). В задачи делегации входило обсуждение ряда вопросов, связанных с организацией обмена беженцами, и подписание с представителями германской комиссии соответствующего протокола».[113]

Таким образом, в Кракове действительно проходила советско-германская конференция, однако посвящена она была не вопросам борьбы с польским подпольем, а вопросам по обмену беженцами. Не выдерживает элементарной проверки и информация о существовании «совместной школы НКВД и гестапо в Закопане». Дело в том, что в 1939–1940 году в Закопане действительно имелась школа гестапо. Однако допускать в нее советских представителей никому и в голову бы не пришло: в этой школе проходили подготовку украинские националисты, которых планировали использовать против СССР.

Этот сюжет рассматривается в статье киевских историков Д. Веденеева и В. Егорова «Меч и тризуб. Заметки к истории Службы Безопасности ОУН».[114] Если учесть, что Закопане — город маленький, то существование в нем одновременно двух школ гестапо — антисоветской и просоветской — просто-напросто невозможно.

Вопрос № 16

Правда ли, что уже в сентябре 1939 года Кремль спланировал включение в состав СССР стран Прибалтики?

В прибалтийской историографии и политической публицистике отмечаются активные попытки напрямую «привязать» инкорпорацию Литвы, Латвии и Эстонии в состав Союза ССР летом 1940 года к «Пакту Молотова — Риббентропа», нападению Германии на Польшу 1 сентября 1939 года и встречному вводу частей Красной Армии на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии 17 сентября 1939 года.[115] Однако действительности это не соответствует.

Утверждения о том, что присоединение Прибалтики тщательно планировалось сталинским руководством за годы до обострения ситуации на европейском театре военных действий весной 1940 года и полностью оформилось в перечень задач незадолго до или сразу после заключения советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года, базируются, как правило, на весьма абстрактных рассуждениях о возрождении в СССР «имперской традиции и имперской идеологии, очевидно проявившей себя уже в 1935 году».[116] Однако планирование территориальных приращений — это конкретная деятельность, а не введение в оборот некоторых риторических конструкций, касающихся обыгрывания «немецкой» и «прибалтийской» темы на историческом материале. Убедительных свидетельств кропотливой и последовательной работы советских стратегов и специалистов в 1935–1939 годах по территориально-политическому переустройству прибалтийского региона не существует. Наоборот, Кремль пытался извлечь дивиденды из сохранения «контролируемого суверенитета» Литвы, Латвии и Эстонии вплоть до мая 1940 года.

Договоры о взаимопомощи, заключенные в сентябре–октябре 1939 года Советским Союзом с прибалтийскими странами в условиях начавшейся Второй мировой войны, предусматривали размещение на их территории ограниченного контингента советских войск, что вполне устраивало Сталина.

«Мы не намереваемся затрагивать ни Ваш суверенитет, ни государственное устройство. Мы не собираемся навязывать Эстонии коммунизм. Мы не хотим затрагивать экономическую систему Эстонии. Эстония сохранит свою независимость, свое правительство, парламент, внешнюю и внутреннюю политику, армию и экономический строй. Мы не затронем всего этого».

Об этом свидетельствует, например, конфиденциальный конспект беседы генерального секретаря Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова со Сталиным. «Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия, Литва) нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран, — сказал тогда Сталин. — Но для этого надо выдержать — строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации».[118] И действительно, войскам были даны самые строгие инструкции, касающиеся поведения в отношении населения и властей прибалтийских стран. Контакты красноармейцев с местными жителями были ограничены, однако само их присутствие дало прилив сил левому подполью.

Размещение советских войск в Литве, Латвии и Эстонии вызвало далеко не у всех в этих странах восторженные оценки, но их официальные представители, в том числе и в своем узком кругу, вынуждены были признавать корректность поведения советской стороны и определенные выгоды от развертывания баз. Так, литовский посланник в III Рейхе К. Шкирпа в беседе с советским диппредставителем в Берлине А. Шкварцевым заявил, что «размещение русских войск в Литве произошло совершенно безукоризненно».

Схожие позиции, судя по докладу литовского посланника во Франции П. Климаса главе МИД Литвы Ю. Урбшису, высказывались и на закрытом совещании послов прибалтийских стран 28 ноября 1939 года в Париже: «Русские гарнизоны не вызвали никаких недоразумений и не создали каких-либо затруднений. Кроме того, советские войска в Эстонии платят за товары английскими фунтами или долларами, а это положительно сказывается на финансах в то время, когда в стране не хватает валюты. У латыша также нет никаких неблагоприятных известий о русских».[119]

При этом за дружественными улыбками властей прибалтийских стран в адрес Советского Союза пряталось их желание как-то оправдаться перед Лондоном, Парижем, Вашингтоном и фашистским Римом за тесное сотрудничество с большевистской Москвой, а также стремление выискивать формальные поводы для блокирования строительства военных объектов Красной Армии на своей территории. Об этом, например, свидетельствует проект литовской «Инструкции послам по поводу Московского договора» от 2 ноября 1939 года: «Было бы невыгодно, если бы за рубежом сложилось мнение, что Литва охотно приняла Московский договор и считает его нормальным или даже полезным для нее событием… С Россией приходится вести себя… предоставляя максимум формального содержания подписанным положениям пакта».[120] И это притом, что Литва с радостью получила из рук Сталина Вильно и Виленскую область после падения Польши!

Одними дипломатическими кознями и проволочками саботирование договоренностей с Москвой вовсе не ограничивалось. Так, после ввода в Латвию по договору от 5 октября 1939 года ограниченного контингента войск Красной Армии в латвийском генштабе разрабатывались варианты блокирования и уничтожения советских военных баз.[121] Следует отметить также, что в конце 1939 года латвийская и эстонская военная верхушка сохраняла конфиденциальные контакты с нацистами. Например, в ноябре состоялась встреча латвийского командующего Беркиса и начальника штаба армии Розенштейнса с руководителем эстонского и финского отдела Абвера А. Целлариусом.[122] Можно также отметить тот факт, что в ходе развернувшейся советско-финской «зимней войны» (ноябрь 1939 — март 1940 года) отдел радиоразведки латвийской армии оказывал практическую помощь финской стороне, переправляя перехваченные радиограммы советских воинских частей.[123]