Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 6. У Лукоморья. Страница 15

Отсюда гитлеровцы вели по радио управление артиллерийским огнем. И казалось — все! К половине дня, как и намечалось планами, крепость падет. Но после первых минут замешательства крепость вдруг ощетинилась огнем и штыковыми ударами. И все пошло не так, как наступавшие предполагали. Пришлось отказаться от лобовой атаки и начать осаду. Фронт ушел далеко на восток, а тут, возле самой границы, били тяжелые, полуметрового калибра пушки. Самолеты бросали двухтонные бомбы, а перерывах между бомбежками вкрадчивый голос из репродуктора уговаривал сдаться. Но как только все утихало и поднимались немецкие автоматчики, крепость давала бой. Силы были неравными. Против самолетов, против танков и тяжелых орудий у осажденных были только винтовки и пулеметы.

Кое-где не хватало даже винтовок. В рукопашных схватках добывались немецкие автоматы…

Люди не знали, как сложилась война. Окруженные со всех сторон, первые два дня они ждали помощи. Радисты беспрерывно посылали в эфир позывные, пока не кончилось питание в батареях. Потом стало ясным: смерть придется встречать в этих стенах.

Было несколько попыток прорваться. Возвращались, оставляя убитых товарищей.

Так день, и два, и три… Есть кадры немецкой хроники: дым, обвалы, обезумевшая белая лошадь в дыму и тени автоматчиков. Немцы несли большие потери. Эта «крупная остановка» на фоне победного наступления по всем фронтам их раздражала. И с каждым днем все тяжелее становились удары снарядов и бомб. Все меньше защитников оставалось в крепости. Тут вместе с ними были дети и женщины, тут же умирали раненые. Кончались патроны. Не было пищи, не было воды. Вода текла от стен в десяти метрах, но добыть ее было нельзя. Смельчаков, ночью рискнувших ползти к берегу с котелками, сейчас же настигали пули.

Пробовали рыть в казематах колодцы, на веревках бросали в реку простыни и, подтянув назад, выжимали из них в котелок грязную жижу. От гари, от пыли и трупного смрада невозможно было дышать. Но как только немецкие автоматчики поднимались, обреченная крепость открывала огонь. Уже пал Минск, 16 июля немцы вошли в горящий Смоленск, а крепость продолжала бороться. В десять раз превосходящие силы немцев расчленили оборонявшихся, но не могли их сломить. К бойницам и амбразурам фашисты подвели огнеметы. Нельзя без содрогания думать о том, что было в подземных казематах. Кирпич от огня и тот плавился и застывал черными сосульками. Крепость истекала кровью, но не сдавалась.

До двадцатых чисел июля в крепости не стихали взрывы гранат и выстрелы. Кое-где огонь вели уже одиночки, оставлявшие для себя последний патрон. На стенах спустя три года мы прочитали последние слова, обращенные к нам:

«Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина. 20/VII-41».

Это было только начало войны.

Никакой памятник не может сообщить человеку большего волнения, чем изуродованные взрывами, изъеденные пулями и осколками, опаленные красные кирпичи крепости. Стена цитадели местами исчезла, местами проломлена.

Приходящему сюда покажут, где было зарыто знамя полка, где у стены был расстрелян немцами комиссар Фомин, покажут похожий на огромную подкову героический Восточный форт, которым командовал человек удивительной воли и мужества — майор, ныне Герой Советского Союза Петр Гаврилов.

Стоят в центре крепости величественные руины церкви-клуба. Камни и кирпичи поросли березками и бурьяном. Гулкий и жутковатый холод идет из подвалов. После сильных дождей то в одном, то в другом месте вдруг оказываются позеленевшие патроны, белые кости, оружие. Из семи тысяч стоявших тут насмерть в живых осталось немногим более трехсот человек. Все они после войны побывали в крепости.

Встречались и узнавали друг друга. Видавшие эти встречи рассказывают: седые, немолодые теперь уже люди, обнявшись, рыдали и становились на колени около опаленных стен…

Есть у крепости еще один настоящий солдат. Воевал он в других местах. Но крепость и ему обязана славой. Этот солдат — журналист Сергей Сергеевич Смирнов. У брестского подвига так или иначе нашелся бы летописец. Счастье, что он нашелся вовремя и оказался достойным тех, о ком написал.

В крепости каждый год бывает полмиллиона людей. Тут проводятся слеты и встречи. Но мы все еще недостаточно хорошо поняли, как велика цена этих красных развалин. Они дороже нам любого мраморного дворца. Туг не надо наводить лоск, делать дорожки и цветочные клумбы. Но надо, не скупясь на затраты, бережно сохранить эти стены. И они будут вечно служить делу, во имя которого люди умерли тут летом 41-го года.

Для этих школьников июнь 41-го — далекое прошлое…

Фото В. Пескова и из архива автора.

 22 июня 1967 г.

Горная нива

(Широка страна моя…)

На этом снимке одна из долин Киргизии, одна из бесчисленных речек и одна из многих тысяч овечьих отар. Для Киргизии эта картина так же характерна, как березы и поле ржи для средней России.

В Киргизии есть и равнины с полями свеклы, пшеницы, опийного мака, хлопка и винограда, с поселками, издалека заметными по темному гребешку тополей. Но с любой равнинной дороги, в любом месте увидишь горы. Справа, слева, а то и сразу кругом: то белые, то дымные, то синие, то еле заметные за туманом и облаками — горы, горы… Равнина в этих местах немало дает человеку, но главный доход дают Киргизии все-таки горы.

Как и всюду, теперь на здешних дорогах великое число автомобилей. Но так же часто вы тут встретите всадника. И бывает сезонное время в году — хозяевами дорог становятся овечьи отары. Автомобили замедляют движение, а то и вовсе на сезон становятся возчиками овец.

Иногда считается выгодным перебрасывать отару высоко в горы даже и самолетом (при перегонах овцы сильно тощают). Тут у холодных речек на зеленых травяных склонах копится летом основное богатство Киргизии.

На этом снимке — ранее утро. Солнце только-только заглянуло в долину. Пастухи, выпив кумысу, оседлали лошадей и теперь поднимают отару. Пастбище — выше в горах. Весь день овцы будут ходить там, где недавно еще лежал снег, а поздно вечером отара опять вернется к реке.

Все лето пастух в горах. Часто вместе с ним в палатке живет семья: жена, ребятишки, и потому место для стойбища выбирают удобное и живописное. Рано ложиться спать не принято. До полуночи будет гореть костер у палаток. Возле кипящего котла с бараниной неторопливо обсуждаются дневные новости, бренчит в темноте комуз. Впрочем, комуз теперь часто заменяет «Спидола», да и кизячный костер у палатки все чаще заменяет огонек газа.

В Киргизии теперь насчитаешь сотни профессий: агрономы, шоферы, врачи, конструкторы, авиаторы, металлисты. Но главной по-прежнему остается древняя профессия пастуха. Одиннадцать миллионов овец ходят летом на пастбищах. Это ходят по горам шубы, воротники и валенки, нарядные кофты и солдатские сукна, варежки, свитеры, войлок и дорогие костюмы… Казалось, синтетика переведет овец. Но странное дело — синтетика заполонила рынок, а спрос на шерсть не уменьшился. Наоборот, рынок все больше и больше требует шерсти. Натуральное волокно, меха и кожи — все-таки нарядней и долговечней искусственных. К тому же по горам, по долам, кроме шуб и кафтанов, ходят еще шашлыки и овечий сыр. По этим причинам профессии овечьего пастуха не грозит кризис. И горные жители всегда будут убирать урожай со своей нивы.

Фото автора. 2 июля 1967 г.

Волчонок

Волчонок родился в лесу. Он еще не знал, что местные ели издалека в хорошую погоду кажутся синими, а в плохую — черными. Внизу, где кончается лес, колотилась о камни река, а дальше было светлое зеленое пространство. Оттуда мать приносила ягнят.

Однажды, когда мать отлучилась, а братья на солнышке задремали, волчонок спустился к реке. Он навострил уши и долго с любопытством разглядывал берег. Волчонок первый раз видел отару овец, людей и костер. Тут у воды его и увидел сын пастуха. Волчонок отпрыгнул и спрятался за большой камень, но было поздно.

Мальчишка вернулся к юртам с добычей.

— Ага, попался, — сказал старший пастух. — Ну, что же, будем шкуру снимать…

Волки в здешних местах неуловимы. Схватил ягненка — и в лес. Поди догони. И уж если догоняла волка пастушья пуля — радость была на неделю. Теперь все с любопытством разглядывали волчонка. Прибежала из своей будки радистка Люба. Ей было скучно на стойбище. За много дней это был первый случай, когда Люба смеялась, и пастухи вдвойне были счастливы.

Люба нашла, что волчонок очень похож на щенка. Пастухи улыбались — им-то хорошо известно: долгое время волчонка почти и невозможно отличить от щенка. Приемщик на базе будет придирчиво разглядывать шкурку и, чего доброго, откажется принимать. За каждого волка — маленький он или большой — полагается премия: деньги и хороший баран. Того и гляди найдется обманщик, подсунет вместо волчьей собачью шкуру.