Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир Страница 15

В Ревеле, третьей базе Балтийского флота, было спокойнее. Немногочисленными жертвами революции стали тюремная стража и командовавший ею офицер. Сообщали, правда, что еще нескольких офицеров 3‑го артиллерийского полка солдаты заживо сожгли в амбаре в нескольких верстах от города. Несмотря на общую ненависть к офицерам, матросы словно старались убедить самих себя в том, что ими движет чувство справедливости. Описан инцидент с матросом-демагогом, который едва не спровоцировал самосуд над офицером, заявив, что тот сдал его жандармам. Матросы чуть не линчевали провокатора. Наблюдатели отмечали, что именно солдаты, а не матросы, составляли в Ревеле «худший элемент». Напротив, рабочие, не в пример солдатам, всячески подчеркивали свой патриотизм.

В мартовском поведении матросов нельзя недооценивать ситуативный фактор: погибали сопротивлявшиеся офицеры. Вместе с тем были случаи сохранения взаимного доверия офицеров и матросов: на некоторых весь личный состав оборонялся от вторжения на корабль посторонних погромщиков. А командир «Гангута» капитан 1‑го ранга П. П. Палецкий сразу же объявил о падении монархии и предложил команде избрать свой орган самоуправления, что привело к сохранению дисциплины. На «Севастополе» лейтенант С. П. Ставицкий активно содействовал разоружению командного состава. В дальнейшем он даже вошел в судовой комитет. Но самое удивительное другое: после расправ наступило успокоение, по кораблям прокатилась волна примирительных церемоний. На «Андрее Первозванном» офицеры извинились перед матросами. Было решено, что время с 3 по 5 марта будет вычеркнуто из жизни корабля. На миноносце «Гайдамак» личный состав сплотила гибель мичмана Г. В. Биттенбиндера. Его провожала в последний путь подавляющая часть экипажа.

Психику матросов взвинчивал громадный наплыв слухов, противоречивших друг другу. На Балтике одни говорили, что войска с фронта вошли в Петроград и арестовали правительство; другие – что немцы перешли в наступление и взяли Ригу. Утверждали, что офицеры с «Олега» хотели взорвать корабль, но заговор был раскрыт. Распространился слух, что адмирала Вирена долго пытали, затем облили керосином и подожгли. Адмирал Бутаков, сын выдающегося деятеля российского флота Г. И. Бутакова, стойко принял смерть: надел белые перчатки и пришел на Якорную площадь, где матросы расстреливали офицеров. Трупы сбрасывали в ров у собора. Говорили, что матросы избегали ночью ходить мимо этого места, боясь привидений, а часовые на ближайших постах слышали стоны мертвых и видели белые фигуры, карабкающиеся по склонам оврага. Так рождалась новая легенда.

Согласно некоторым свидетельствам, в Кронштадте «роковую роль в жестокостях играли женщины, работницы порта: «Эта слабая часть человеческого рода… своими истерическими и исступленными воплями… побуждала мужчин к убийству и расправе там, где они этого и не предполагали делать». Описано, как толпа женщин растерзала «совсем им незнакомого, не сделавшего им ни малейшего зла» офицера. По-своему отличились матросы знаменитой позднее «Авроры». 28 февраля был убит командир крейсера, капитан 1‑го ранга М. И. Никольский и тяжело ранен старший лейтенант П. П. Огранович. Вероятно, матросы отомстили им за убийство одного своего товарища. Характерно, что матросы осознали потребность в новом начальстве: 1 марта на общем собрании экипажа, которым руководил лейтенант Н. К. Никонов, был избран судовой комитет, а также командир и старший офицер.

Создавалось впечатление, что матросы словно выполняли некую обязанность: «глаз за глаз». Рассказы о том, что адмиралы и офицеры перешли на сторону революции, их не убеждали: «злой» командир мог быть только «слугой старого режима». Матросам казалось, что они выполняют свой революционный долг: восстанавливают попранную справедливость. Со временем некоторые из них описывали расправы, словно стесняясь собственной жестокости:

Может быть, сгоряча и были убиты немногие, которых следовало бы пощадить, как сохранена была жизнь другим… но уж очень тяжела была офицерская лапа. Так что не очень разбирали на первых порах. Не выносили, если вдруг заругается, вместо того, чтобы повиниться. Ну и как вспомнишь товарищей, которых расстреливали… И, оно, конечно, нашими же руками… Эх, единодушия не было у нас!.. Кажется, чего проще, а, между тем, бывало, товарищ, которого приговорили к расстрелу, сам просит: цельте, братцы, в сердце, чтобы не мучиться… И мы все это терпели! Адмирал Вирен приказывал честь отдавать его дому – даже его лошади! Если по-человечески идешь со своей дамочкой под руку – и вдруг попадешь ему на глаза – тридцать дней ареста!.. Еще у нас тридцать палачей проживало – так мы их тоже порешили 44.

Возможно, за подобными признаниями стояли некоторые реалии. Сатирический журнал поместил странную карикатуру: адмирал Вирен командует матросам: «Стреляйте!» И «матросы выстрелили в спину палача». Ситуационное насилие вызывало эмпатические реакции, которые, в свою очередь, требовали «эстетизации» расправ. Вместе с тем агрессивное напряжение приводило порой к добродушной разрядке.

Не следует думать, что революционное насилие – это последовательная эскалация неистощимых жестокостей. Напротив, череда жестокостей сменялась «добродушием победителей». Многое зависело от случайных, в том числе политических, факторов.

Повсеместно развернулась «патриотическая» охота на «предателей-немцев» из числа офицеров и генералов. В Петрограде генерал-лейтенанту барону К. Г. Маннергейму, будущему руководителю независимой Финляндии, пришлось три дня менять квартиры, чтобы избежать расправы. Не всем офицерам с немецкими фамилиями это удалось. В Луге в ходе разгрома винного склада и грандиозной попойки были убиты командир кавалергардского полка граф Г. Г. Менгден и лейб-гусар граф В. К. Клейнмихель, отказавшиеся изменить данной императору присяге.

Случалось, что убивали по недоразумению. Генерал-лейтенант граф Г. Э. Штакельберг, 64 лет, был инспектором военных лечебных заведений Петрограда. Согласно некоторым донесениям, восставшие полагали, что «надо убрать как можно скорее немца барона Штакельберга», который «собирает правительственную дружину и будет ожидать из Царского Села подхода войск». Здесь же сообщался адрес его квартиры. По другим сведениям, он был убит «по ошибке» – вместо генерала Кноринга – людьми, проникшими в его квартиру. «Сибирская газета» уверяла, что Штакельберг открыл огонь из пулемета по матросам, пришедшим его арестовывать. Разнесся слух, что ему отрезали голову. На деле, согласно медицинскому заключению, на теле зафиксированы огнестрельные раны грудной клетки, живота и головы. Расправа обросла литературными подробностями:

Когда пришли арестовать барона Штакельберга, он оказал сопротивление. Попросил надеть пальто – ему разрешили и приказали идти. Он выхватил револьвер и стал стрелять. В это время с крыши пулемет затрещал, а из подъезда швейцар несколько выстрелов сделал. Расправа была с ним коротка: расстреляли на набережной и выбросили в Неву.

Поражало ожесточение восставших. Из медицинских заключений о смерти видно, что жертвы расправ чаще погибали от рубленых и огнестрельных ран головы, штыковых ран в область живота и груди. В Пензе солдаты восторженно качали отдельных офицеров. Они же расправились с генералом М. А. Бемом. Его ненавидели за жестокость, и, кроме того, «ходили слухи, будто он, немец, предал два корпуса на Карпатах». Очевидцы свидетельствовали, что его «труп, желтый, замерзший, был совершенно голый», а голова «представляла из себя бесформенную кровавую массу». При этом каждый солдат считал «своим прямым долгом ударить ногой или плюнуть на это страшное, бесформенное тело». Примечательно, что среди обычных лозунгов того времени можно было увидеть «шест, украшенный красным бантом с висящим портретом Николая Николаевича»45.

В подмосковном Егорьевске 3 марта солдаты убили, «забросав поленьями», командира 80‑го запасного полка П. А. Делобеля, полковника пришлось хоронить украдкой. Но те же солдаты с легкостью перешли в подчинение революционным прапорщикам.