Евгений Тарле - Отечественная война 1812 г. Сборник документов и материалов Страница 16

Неприятель со всеми силами своими, все еще гораздо нас превосходивший, расположась на левом берегу Днепра, старался разделить армии наши и, овладев без боя пунктом соединения, отрезать их и от провинций южных, откуда получали они свое продовольствие, и от 3-й армии и, наконец, от дороги к Москве. Но намерение его предупреждено: 2-я армия быстрым движением к Дорогобужу удержала за нами дорогу сию, а 1-я, приняв на себя остановить стремление его, не взирая на величайшее неравенство сил, противостала ему у стен смоленских, и он принужден был решиться на приобретение города сего кровопролитием для того только, как известно, дабы исполнить данное прежде времени войскам своим обещание ввести их сюда торжественно. Дорого стоило ему предприятие сие. Нападение его и оборона наша покрыли защищавшихся славою и поля смоленские трупами нападавших, и дерзкий враг отбит от Смоленска. Но по занятии 2-ю армиею назначенного пункта 1-я должна была спешить к новому соединению с нею, а Смоленск, истребленный уже огнем и без жителей, оставить. На сем важном марше 1-я армия отличила себя тем, чем только может отличить себя армия русская: неприятель, устремившийся на нее среди самого движения, отражен и разбит, и замыслы его остались без всякого успеха. Смело можно сказать, что Наполеон во всех операциях своих не имел подобных преткновений. После сего обе армии, по принятому плану, нашли полезнейшим завлечь неприятеля далее от провинций, через кои, при пособии некоторых обольщенных им, как выше объяснено, жителей, мог он без затруднения получить все от держав союзных. Сверх того, предстоявшее нам подкрепление вновь образованным в Калуге корпусом, и как тамошним, так и московским ополчением, давало новую причину к отступлению. Намерение наше имело желаемый успех: неприятель с каждым движением более и более оскудевал в способах к продовольствию, и нужды его дошли, наконец, до такой крайности, что солдаты уже питались лошадиным мясом и пареною рожью.

За Вязьмою у с. Царево-Займище положен был предел нашему отступлению. Мы, став в выгодную позицию, изготовились уже с твердостию встретить врага своего, но по переменам, в начальстве армиями последовавшим, отступление продолжено до с. Бородина, что у Можайска. Там 26 августа показали мы врагу нашему и целому свету, как можем мы защищать себя… Известно, что он, отраженный от всех пунктов с бесчисленною потерею, удалился с места сего, можно сказать, беспримерного сражения. Одному только высшему начальству известны причины отступления победоносных армий наших от Бородина. Отступление сие и невыгодная позиция под самою Москвою были следствием, что к оскорблению общему и особливо к оскорблению храбрых воинов наших, с неслыханным мужеством под Бородиным подвизавшихся, оставили мы врагу нашему Москву. С самого занятия ее не мог он предпринять против нас ничего решительного и, как известно, мыслил более о прекращении, нежели о продолжении войны. Вот неоспоримое доказательство, до чего ослабел он от сражения Бородинского и какие предстояли нам над ним выгоды с удержанием места сего. Но и теперь не ушло еще время совершить намерение наше, враг уже в сетях и должен быть погребен в землю, на которую дерзнул он ступить нагло.

Изложив перед всеми и каждым отчет о действиях двух западных армий во время главного командования моего ими, я после сего не страшусь уже порицаний, злобою, клеветою, завистью и неведением вымышляемых. Благомыслящие сами увидят истину объяснений моих; перед недоверчивыми оправдает меня время; пристрастные изобличатся собственною совестью в несправедливости своей, а безрассудных можно, хотя и с сожалением, оставить при их заблуждении, ибо для них т самые убедительные доводы не сильны,

Ген. — от-инф. Барклай де-Толли.

Дубровин, стр. 288–292.

Оставление Смоленска

Из воспоминаний Н. И. Андреева об отступлении 2-й армии к Смоленску.

Мы присоединились к армии под названием второй. Нолки сии большею частию были вышедшие из Турции, где недавно Кутузов заключил мир с турками. Были 12-я, 24-я и 2-я гренадерские дивизии. Сия последняя была отличная, старые солдаты-усачи, их можно сравнить с гвардией 1805 и 1807 гг., уже после я по сие время подобных полков не видал ни одной роты и в гвардии. Были у нас: Ахтырский гусарский, Александровский, Литовский уланский; первым командовал Ларион Васильевич Васильчиков, а последним — Тутолмин; и Владимирский уланский, весьма дурной полк. Мы шли так скоро, что нередко делали 70 верст в сутки, не имея времени сварить кашицы солдатам, часто навешивали котлы, разводили огни и в мгновение варку сию убирали, выливали наземь и продолжали ретироваться. Было начало июня, жар нестерпимый. Мы несколько раз переправлялись через Неман в Могилевской губ. В больших лесах бывали пожары, зрелище ужасное, для нас трудное и опасное для артиллерии. По дороге обе стороны были в огне. Как нас бог пронес, это непостижимо. Ретирада наша была изнурительная, но за тем отсталыми нашими не пользовались неприятели. Всякий спасал себя и не отставал. Я, частный офицер, не зная плана похода, не мог видеть, почему мы одну и ту же реку Неман переходили на понтонных мостах довольно часто и иногда с трудом, но о сем известно было князю, — нашему главнокомандующему. Под местечком Миром была первая свалка у кавалеристов; начали казаки и кончили Александровский и Ахтырский гусарские полки, где последний — отличился храбростью. После сего мы почти бежали, получа известие, что наши дерутся в Могилеве на Днепре: корпус ген. — от-кав. Николая Николаевича Раевского, где отличился дивизионный начальник ген.-м. Паскевич (ныне фельдмаршал, кн. Эриванский). Мы, хотя и прошли 70 верст в сутки и, подходя к Могилеву, слышали близко выстрелы, но они уже были последние, и мы не поспели в дело. Мы или армия наша была отрезана от 1-й Барклая де-Толли сильнейшим противу нас неприятелем, но гений ученика Суворова, незабвенного кн. Петра Ивановича Багратиона вывел нас из беды и, по трудной ретираде, окруженный со всех сторон, он вывел армию свою и соединился под Смоленском с 1-й армией. Хвала, тебе, герой бессмертный!.

Р. А., 1879, № 10, стр. 181–182.

1812 г. августа 7. — Из дневника Ц. Ложье о вступлении армии Наполеона в Смоленск

…Единственными свидетелями хшшого вступления в опустошенный Смоленск являются дымящиеся развалины домов и лежащие вперемешку трупы своих и врагов, которые засыпают в общей ямс. В особенно мрачном и ужасном виде предстала перед нами внутренность этого несчастного города. Город кажется покинутым. Немногие оставшиеся жители укрылись в церквах, где они, полные ужаса, ждут дальнейшей своей участи. На улицах встречаем в живых только французских или союзных солдат, уже водворившихся в городе. Они отправляются шарить по улицам, надеясь отыскать что-нибудь пощаженное огнем. Потушенный теперь пожар истребил половину зданий: базар, магазины, большую часть домов, так что почти ничего нельзя найти. Что касается военной добычи, то она сводится к нескольким плохим железным пушкам. И вот среди этих груд пепла и трупов мы готовимся провести ночь с 7-го на 8-е.

Ложье, стр. 101–102.

Из воспоминаний П. А. Тучкова о разговоре с ним Наполеона в Смоленске по поводу возможности заключении мира.

…Наполеон спросил меня: как я полагаю, дадим ли мы скоро генеральное сражение, или будем все «ретироваться». Я ему отвечал, что' мне не известно намерение главнокомандующего. Тут он начал отзываться об нем очень невыгодно, говоря, что немецкая его тактика ни к чему хорошему нас не доведет, что россияне нация храбрая, благородная, усердная к: государю, которая создана драться благородным образом, на чистоту, а не немецкой глупой тактике следовать. «Да и к чему хорошему она может довести? Вы видели пример Пруссии (сказал он мне); она с тактикою своею кончилась в 3 дни. Что эа отступление? Почему ж вы вместо того, если уже расположены были иметь войну, не заняли Польши и далее, что вы легко могли сделать, и тогда, вместо войны в границах ваших, вы бы перенесли ее в неприятельскую землю? Да и пруссаки, которые теперь против вас, тогда были бы с вами. Почему же главнокомандующий ваш ничего этого не умел сделать? А теперь, отступая беспрестанно, опустошает только свою собственную землю. Зачем оставил он Смоленск? Зачем довел этот прекрасный город до такого несчастного положения? Если он хотел его защищать, то для чего же не защищал его далее? Он бы мог его удерживать еще очень долго. Если же он намерения этого не имел, то зачем же останавливался и дрался в нем разве только для того, чтоб разорить город до основания? За это бы его во всяком другом государстве расстреляли. Да и зачем было разорять Смоленск, такой прекрасный город? Он для меня лучше всей Польши. Он был всегда русским и останется русским. Императора вашего я люблю, он мне друг, несмотря на войну. Война ничего не значит. Государственные выгоды часто могут разделять и родных братьев. Александр был мне другом и будет». Потом, помолчав несколько, как будто думая о чем-то, оборотясь ко мне, сказал: «Со всем тем, что я его очень люблю, понять однако же никак не могу, какое у него странное пристрастие к иностранцам. Что за страсть окружать себя подобными людьми, каковы например: Фуль, Армфельд и т. п., людьми без всякой нравственности, признанными во всей Европе за самых последних людей всех наций? Как, неужели бы он не мог из столь храброй, приверженной к государю своему нации, какова ваша, выбрать людей достойных, кои, окружив его, доставили бы честь и уважение престолу?»