Нина Соротокина - Свидание с Петербургом (Гардемарины, вперед !, книга 2) Страница 16

- Какое чудо? - Софья понемногу приходила в себя.

- А вот увидите! Я такой токай по два рубля за бутылку покупал, право слово. А здесь он рекой льется!

Чудом оказался обеденный стол, неведомо как появившийся в углу танцевальной залы. На столе без всяких официантов, а только нажатием рычажка, появлялись сами собой вина и роскошные яства, Приглашенные не хотели стоять в очереди, толкались, смеялись. Саша был в первых рядах и через головы протягивал Софье и Никите бокалы с вином и закуски.

Вино было холодным, игристым. Выпили одну бутылку, Саша принес еще три. Софью несколько удивило отсутствие Анастасии, она спросила об этом Сашу, но тот словно не слышал, хохотал и буквально вливал в себя вино. Никита следовал его примеру, и вот он уже тоже хохочет, потом вдруг начал оправдываться перед Софьей, он-де негодяй, так надолго бросил ее одну, уж в следующем танце он будет ее партнером, только бы не осрамиться, потому что танцор он никудышный, прямо скажем, совсем танцевать не умеет.

Софья только улыбалась устало, пила вино маленькими глотками и облизывала сухие губы. Бедный ее Алешенька, торчит где-нибудь в гостинице с мокрыми простынями, клопами и еще какой-нибудь гадостью и не слышит этой дивной музыки, и не пьет золотой токай.

Меж тем танцы возобновились с новой силой. Отужинав, государыня кинулась в кадриль с такой отчаянной веселостью, что заразила всех. Никита старался попадать ногами в такт, но ему это не всегда удавалось. Ну и пусть, черт побери, зато ему весело, весело! А вот здесь надо поторопиться, а то он Софью вообще потеряет в хороводе этих прыгающих, хохочущих, машущих руками.

- Все, Никита, пора домой.-Софья с трудом добралась до стены.Устала, дети одни,- приговаривала она, задыхаясь.

- Сейчас Сашка оттанцует...- Никита тоже тяжело дышал.- Он с тобой постоит... а я подгоню к подъезду карету. Не спорь. Гаврила должен был прислать... Сашка, иди сюда!

Отыскать карету среди множества экипажей было нелегко, но еще труднее было разбудить кучера. Лукьян спал беспробудным сном. Пока он его будил, пока втолковывал, куда подогнать карету, прошло минут десять, не меньше. Как только доехали до подъезда, Лукьян опять захрапел, угрожая свалиться с козел.

- А, шут с тобой!-махнул рукой Никита.-Сломаешь шею, будет одним бестолковым кучером меньше...

Софья и Саша нашлись там же, у колонны, но прежде чем пойти к выходу, Саша настоял на том, что Софье совершенно необходимо показать подъемное устройство. Никита согласился было да очень забавно, но тут же стал отговаривать друга от этой затеи. У диковинного дивана очень много народу, прежде чем на нем подняться - все ноги отстоишь, а Софья и так чуть жива. Но Саша не унимался - это же главный сюрприз бала. Машину совсем недавно прислали из Мюнхена. Государыня не нарадуется этому подъемнику, а фрейлины, негодницы этакие, назначают на диване свидания. Заслышали шорох, нажали рычаг, и вот они уже на втором этаже. И никто их не видит!

За разговорами спустились на первый этаж, прошли в комнату. Против ожидания в помещении для иностранной игрушки было пусто и холодно, видно, публика уже удовлетворила свое любопытство. Стеганый диван был на втором этаже, его надобно было спустить. Свечи в шандалах почти догорели, в комнате был полумрак, и Саша долго искал нужный рычажок. Наконец нашел.

Подъемник бесшумно спустил диван, на нем спал человек в бордовом камзоле. Он сидел в очень неудобной позе: голова закинута назад, светлый парик слегка обнажил голову с темными, коротко стриженными волосами.

- Набрался, приятель,- сказал Саша, подходя к дивану.- И давно тебя так катают, вверх-вниз? Никита, отнесем его на кушетку.- Он дотронулся до плеча мужчины и вдруг крикнул резко: - Свечу!

Мужчина в бордовом камзоле не спал, он был мертв. Из пышного кружевного жабо торчала рукоятка кинжала. Жабо оставалось белоснежным, только диван и камзол были липкими от крови.

Никита поднял свечу. Рассеченная шрамом бровь выражала крайнее недоумение.

- Кто ж тебя так, Ханс Леонард? - прошептал Никита.

- Ты был с ним знаком?

- Нет.

Только тут Саша увидел блестящие, расширенные от ужаса глаза Софьи. Она боялась приблизиться, боялась задать лишний вопрос и только всхлипывала, машинально покусывая костяшки пальцев.

- Я его видела... этого,- ответила она на Сашин взгляд, кивая на покойника.- Он танцевал. Потом к нему подошел такой длинный в берете с пуговкой.- Она дотронулась до своего сложного головного убора, чтобы показать, где была пуговка. Зубы ее стучали.- Очень похож на тебя,обратилась она к Никите.- Я вас чуть было не перепутала.

- Уведи Софью, быстро! - приказал Саша.- А я позову караул.

- Может, дуэль?.. - Никита не мог оторвать глаз от лица убитого.

- Угу... на ножах. Да уведи же ты Софью! Сейчас сюда сбежится вся охрана. Ее здесь не было, понял?

Уже сидя в карете, Софья все повторяла, как она увидела этого бордового. Такой пронырливый... и все лопотал по-немецки с разными господами, танцевал, смеялся и вдруг... Никита укутал ей ноги пледом, закрыл плечи шубой. Софья привалилась к его плечу и заплакала.

- Я знала, знала, что мне не надо было ехать на этот бал! Что я Алешеньке напишу? Ведь почти на моих глазах человека убили...

Никита молча смотрел на пробегающий за окнами сонный, туманный, черный и безучастный Петербург.

-9

Никита Григорьевич еще с утра не в духе, раздевался перед сном сам, шапчонку маскарадную так в стену и вмазал, крикнув при этом загадочно: "С пуговкой!" И сапоги не позволил снять. Если настроение у него прекрасное и витает мыслию где-то в заоблачных государствах, то сам ноги тянет, сними, дескать, сапоги, а если неприятность какая, то: "Прочь, Гаврила! Вынимай из себя раба! Сам управлюсь..."

Ночью эта тирада -"прочь, Гаврила" и так далее - длилась дольше обычного, здесь присутствовали и "старый дурень", и "алхимик безмозглый", перечислять - слов не хватит, а виной тому, что попенял камердинер барину, не внял-де он его советам, не положил под язык прозрачный камень аметист лучшее в мире средство против опьянения.

Ну и пусть его... Дело молодое, маскарадное, выпил лишнего, устал от непомерного танцевания, тоже ведь работа, и немалая. На следующий день Гаврила и думать забыл о ночном буйстве хозяина - проспится и встанет ясный и добрый, как божья роса.

Все утро Гаврила возился в лаборатории, как называл он теперь на университетский лад сдвоенные горницы, и хватился, когда уже время обеда прошло: батюшки светы, неужели по сей час дрыхнут?

Гаврила кинулся в княжескую опочивальню. Никита не спал, но и вставать не собирался, лежал, отвернувшись к стене и рассматривал обои с таким пристальным вниманием, словно травяной орнамент вдруг зацвел и населился всякими букашками и прочими мотыльками.

- Добрый день, Никита Григорьевич! - торжественно провозгласил Гаврила.- Изволите умываться?

- Изволю,- ворчливо отозвался Никита, с кряхтеньем перевернулся на спину, потом сел и принялся с прежним вниманием рассматривать свои босые, торчащие из-под рубашки ноги.

Казачок тем временем принес кувшин ключевой воды, поставил его на умывальню и исчез, повинуясь движению Гавриловых бровей.

- Что холод собачий? Забыли протопить?

- Дак май на дворе,-укоризненно отозвался Гаврила.

- А если в мае снег пойдет?

Этого Гаврила уже не мог перенести и ответил отстраненным, словно с кафедры, голосом:

- Дерзаю напомнить, сударь мой, температура в спальном помещении должна не в ущерб здоровью поддерживаться умеренной

Никита проворчал что-то бранное, но спорить больше не стал, ополоснул лицо ледяной водой, поморщился - гадость какая! Самодовольный вид камердинера раздражал его несказанно.

- Язык у тебя, Гаврила, после Германии стал какой-то... суконный, лакейский. Раньше ты вполне сносно по-русски изъяснялся.

Гаврила хмыкнул что-то в том смысле, что если и учиться где-то русскому языку, то именно у дворни, а никак не у разряженных господ, что знай по-французски лопочут или по-английски квакают. Никита отлично понял этот бессловесный протест.

- Раньше ты был эскулап, человек науки, людей лечил, а теперь помешался на этих лапидариях,- продолжал Никита.- Накопил денег мешок, вот и не знаешь, что с ними делать!

- Да можно ли мне такие обвинения строить, Никита Григорьевич? Грех это... Драгоценные камни врачуют не только тело, но и душу, а от хвори врачуют лучше всяких трав.

- Что ж ты Луку своими камнями не пользуешь? Боишься, что прикарманит? Не жаль старика?

Речь шла о старом дворецком, который серьезно занемог и уже более года лежал в маленькой комнатенке при кухне.

- Не примите за противное, но болезнь Луки называется старость, а оное неизлечимо.

- Тьфу на тебя! - вконец обозлился Никита.- Полотенце давай! Кофе... чтоб много и горячий! Есть ничего не буду. И никаких слов о вреде и пользе нашему замечательному здоровью!