Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3) Страница 16

Ход сообщения нырнул под елочки небольшой рощицы на холме и закончился. Дальше можно было идти по мягкой хвойной подстилке. Дождь превратился в мокрый снег. В темноте возник бесформенный бугор, от которого потянуло печным дымком.

Еще несколько шагов, и ниже уровня земли забрезжил слабый свет, пробивавшийся через щель неплотно прикрытой двери. Восемь ступенек вниз, привычный поклон в три погибели перед низкой дверцей, и приятное тепло сразу охватывает Федора. Первая комната штаба батальона - для телефонов и пешей связи. Потолок довольно высок - самый рослый человек его не касается даже в папахе. На дощатом столе - четыре фонических телефона беспрерывно пищат "ти-ти-ти", телефонист при них спокойно читает засаленную книжку.

Два свободных от дежурства телефониста и четыре солдата связи спят на нарах у противоположной стены. Денщик и два других солдата возятся у чугунной плиты, ставя чайники, разогревая большую кастрюлю с супом из офицерской кухни. Один из солдат подошел к поручику помочь ему снять мокрую и грязную накидку и влажную шинель, другой солдат и денщик на миг оторвались от плиты, вытянувшись перед офицером по стойке "смирно". "Продолжайте!" кивнул им Федор.

За тонкой дощатой перегородкой - собственно штабная комната, она же обиталище командира. Яркая пятнадцатилинейная керосиновая лампа заставляет жмуриться всех входящих. От этого Федор не сразу разглядел, кто здесь уже собрался. Но глаза быстро привыкли, а слух еще раньше уловил короткие словечки "даю", "углом", характерные для азартного "шмен-де-фера", а попросту "шмоньки". Над чистым сосновым столом, с которого были убраны топографические карты, возвышалась грузная фигура лихого картежника капитана Орлова, с несколько покрасневшим и припухшим от поклонения Бахусу лицом. Рядом с ним казались мелкими и щуплыми капитан Крылов, командир роты Шишкина, подпоручик Чепоров и прапорщик Злюкин, оба 4-й роты. Подпоручик Чепоров был тоже страстный игрок и гуляка, но ему не везло ни в картах, ни в чинах. Он регулярно спускал в "шмоньку" все свое жалованье. Что же касается производства, то он уже дважды был ранен, обретался по нескольку месяцев в лазаретах и из-за этого пропустил несколько сроков выслуги.

Прапорщик Злюкин, бывший присяжный поверенный, только недавно прибыл из Москвы, из Александровского училища, где прошел такой же ускоренный четырехмесячный курс, как и Федор. Но его характер вполне отвечал фамилии, и установить с ним приличные отношения Федор так и не сумел, хотя по возрасту был к нему ближе всех.

Командир батальона, подполковник Румянцев, словно добрая хозяйка, сидел подле другого стола у ярко начищенного медного самовара, уютно пыхтевшего, и ждал ужина. Еще двое-трое офицеров свободно расположились на табуретах в разных концах комнаты. Особенный уют ей придавала походная кровать командира, застеленная ковром, из-под которого выглядывали белоснежная подушка и простыня. Крахмальное белье в этой низкой землянке с дощатыми стенами, отстоящей всего на полверсты от окопа, над которым посвистывали пули, сразу вызывало мысли о том, другом мире, где люди их круга по-прежнему обедают в ресторанах, пользуются комфортом квартир и гостиничных номеров, развлекаются в театрах и синема.

Денщик принес на тарелках колбасу, коробочку сардин и хлеб.

- Господа, кто желает ужинать? - гостеприимно повел рукой подполковник. Федор невольно сглотнул слюну, и Румянцев заметил это.

- Тарелку поручику, - приказал он денщику. Остальные стали ждать только чая.

Пока с щелканьем ложились на деревяшку карты, среди сошедшихся вокруг самовара офицеров завязался разговор о недавних событиях в Петрограде, когда в ночь на 17 декабря в юсуповском дворце был убит Распутин. Хотя еще велось дознание, но в воздухе уже носились самые разнообразные слухи об убийцах графе Феликсе Юсупове, великом князе Дмитрии Павловиче и Пуришкевиче.

- Действительно, собаке собачья смерть! - со смаком высказался командир 2-й роты штабс-капитан Курицын.

- Противно все это! - отрываясь от только что принесенного супа, сказал подполковник. - Я не верю во влияние Распутина...

- Так, по-вашему, Распутин не причинил зла монархии? - всплеснулся от карт Орлов. Как истинный игрок, он мог обдумывать свои ходы и одновременно вести застольную беседу. - Я вас не понимаю, Александр Александрович! щелкнул он картой.

- Но ведь все ясно, господа! - отложил ложку в сторону Румянцев. - Убив Гришку, господа гвардейцы ничему не помогли... Положение в тылу ухудшается с каждым днем. В Петрограде - серьезные заминки с продовольствием, график на железных дорогах нарушается... Довольствие в войсках все хуже и хуже... То, что называют "чехардой министров", этим актом не остановить, ибо государь не имеет к так называемой общественности никакого доверия... А тузов, способных к управлению Россией, в колоде, которая там, в Питере, - не найти, хоть двадцать раз ее перетасуй...

- Но это позор, позор, позор, когда монархия гибнет из-за сибирского конокрада и хлыста! - вдруг взвизгнул начальник команды гренадеров поручик Розанов. Худой, с испитым лицом, лысый в свои тридцать лет, он иногда как-то неожиданно вскидывался и начинал бурно излагать свои мысли.

- Извините, пожалуйста! А что же вот так сидеть и ничего не делать, как мы, когда монархия гибнет?! Но теперь... теперь я вам говорю, что монархия гибнет и мы вместе с нею, а с нами Россия! Вы знаете, что в Петрограде запретили давать в синема фильму, где показывалось, как Георгиевская дума возлагает на государя Георгиевский крест? Потому что едва начнут показывать, как из зала, из темноты, обязательно голос: "царь-батюшка с "егорием", а царица-матушка с Григорием!.."

Подпоручик Чепоров тоже отвлекся от карт и хотел сказать свое, но Розанов не дал:

- Подождите, я знаю, что вы скажете... Вы скажете, что все это неправда, про царицу и Гришку Распутина! Знаю, знаю, что неправда! Неправда! Только пошлые дураки могут поверить в то, что ее истеричное величество могла спать с этим вонючим мужиком... Но не все ли равно, я вас спрашиваю?! Кто будет доказывать истину Кая Юлия: "Жена Цезаря вне подозрений!"? А тут не подозрение, тут... - Он вскочил со своего табурета и опять упал на него. Так просто сидеть нельзя, мы все идем к пропасти...

- Чего ты разбушевался, Николаич? - спокойно и рассудительно изрек Крылов, обернувшись от стола с картами. - Ну и убили Гришку! Завтра мы во второй линии должны идти в наступление, может, кого из нас недосчитают... Он истово перекрестился.

- Вот, если эту карту убьют, и меня завтра убьют! - заявил Злюкин с глубоким убеждением и верой в мистику.

Орлов держал банк. Он рявкнул командно на прапорщика:

- Ты мне заупокойной службы не устраивай! Я тебе карты не дам, фендрик ты этакий! Я вот три войны прошел и только один раз ранен, а никогда не загадывал... Смерть и жизнь в воле человека, а не карточного черта... Захочешь жить и будешь жить! А нюни распустишь, как баба, так сразу и пойдешь на тот свет! Ну, давать, что ли, карту? Только без дураков!..

- Давай!

- Без приметы?

- Давай без нее!

Орлов выбросил ему карты. Злюкин открыл "дамбле" и взял банк.

- Во! Жив буду! - с облегчением сказал он. - Я ведь все-таки загадал!

- Ну и дурак! - рассердился Орлов. - Как баба старая! - и в сердцах рассыпал колоду.

Картежники поднялись наливать себе чай из самовара. Федор уже давно, под разговор, не заметил, как съел суп и ковырял вилкой котлету. Политика не занимала его теперь так страстно, как в шестнадцать лет, и он решил посвятить себя целиком службе. Но жизнь властно вторгалась в затхлую армейскую аполитичность бунтами солдат, братаниями целых частей с немцами и австрийцами, крамольными слухами и разговорами о целях этой войны. Поручик чувствовал недовольство своих солдат, он знал о появлении нелегальной литературы в окопах и в резервных частях, видел, как бурлил офицерский корпус, как размывались монархические устои. Все чаще и чаще он задумывался над словами большевика Василия, сказанными на той памятной ему сходке у Шумаковых: военную науку надо изучать для революции, для классовой борьбы.

"Где-то теперь Василий?.. Неужели приблизилось то великое и грозное, к чему готовили себя социал-демократы, большевики?! - думал Федор. - Ведь тогда сразу придется выбрать, на какую сторону баррикады вставать - с рабочими, солдатами и крестьянами или с офицерством, не желающим революции, перемены устоявшихся порядков..."

Мысли Федора, как и весь застольный разговор, прервал дежурный телефонист. Он открыл дощатую дверь из дежурки и обратился к Румянцеву:

- Ваше высокоблагородие, вас командир полка к телефону просят!

Подполковник вышел. Через минуту он вернулся с недоумевающим выражением лица.

- Непонятно, что происходит?.. Командир полка спрашивает, все ли батальоны выйдут, как намечено, сегодня в девять к исходным позициям у мызы для атаки? Я ему: "Так точно! Офицеры все у меня, сейчас пойдут поднимать роты к походу", а он опять заладил: "Выйдут ли точно?" Нет! Что-то там у них в штабе нечисто... Почему-то не первый полк, а наш должен начинать атаку завтра...