Фрэнсис Гарт - Кресси Страница 16

Дойдя до гостиницы, он с удивлением увидел, что еще только одиннадцать часов. Никто еще не возвращался, во всей гостинице оставались только бармен и вертлявая горничная, которая поглядела на него недоуменно и с сожалением. Он почувствовал себя как-то глупо и готов был раскаяться, что не остался пригласить на танец миссис Трип или хотя бы просто постоять, смешавшись с толпой зрителей. Торопливо пробормотав что-то насчет срочных писем, он взял свечу и поднялся к себе. Но в своей комнате он почувствовал, что не в силах терпеть холодное равнодушие, с каким знакомые стены встречают нас после какого-нибудь важного события в нашей жизни. Трудно было поверить, что он вышел из этой самой комнаты всего каких-нибудь два часа назад, - так незнакомо было в ней все, так чуждо его новым переживаниям. А между тем вот его стол, книги, кресло, его постель, все в том же виде, в каком было оставлено, даже липкий огрызок пряника, выпавший из кармана Джонни. Он еще не достиг той стадии всепоглощающей влюбленности, когда образ любимой может жить во всем, что нас окружает; в его тихой комнате для нее еще не было места. Он даже думать о ней здесь не мог; а думать о ней должен был непременно, пусть не здесь, он может и уйти. Ему пришла в голову мысль выйти и походить по поселку, покуда тревожная греза не отпустит его, но даже в своем безумии он ясно понимал всю сентиментальную глупость такой затеи. Школа! Вот куда он может пойти. Это будет всего лишь приятной прогулкой, ночь так прекрасна; и к тому же можно будет забрать миртовый букетик из стола. Он слишком красноречив или слишком драгоценен, - чтобы его там оставить. А потом он ведь не посмотрел как следует, может быть, в букетике или на столе есть еще какой-нибудь не замеченный им знак, намек, след. Сердце у него учащенно забилось, но он твердил себе, что в нем говорит лишь инстинкт осторожности.

Воздух был мягче и теплее, чем всегда, хотя в нем и сохранялась безросная прозрачность, обычная для здешних мест. Трава еще хранила солнечное тепло долгого дня, и в сосняке перед школой еще стоял смолистый знойный дух. Высоко в небе светила луна, отбрасывая в чащу божественный полумрак теней, питавший его сладкие грезы. Совсем уже скоро наступит завтра, и он без труда сможет отозвать ее сюда на перемене и поговорить с ней. Что он ей скажет и для чего он хочет с ней говорить - об этом он не задумывался; как не задумывался и о том, что все, чем он располагает, это ее красноречивый взгляд, взволнованное лицо, многозначительное молчание и несколько слов о том, что она его ждала. Он не задумывался, много ли все это значит, при всем том, что ему известно о ее прошлом, о ее нраве и привычках. Сама неубедительность убеждала и завораживала его. От любви всегда ждут чудес. Мы можем с недоверием отнестись к самому постоянному чувству, но никогда не подвергнем сомнению привязанность ветреницы, разлюбившей кого-то ради нас.

Он подошел к школе, отпер дверь и снова запер ее за собой - не столько от людей, сколько от летучих мышей и белок. Луна, стоявшая теперь почти в зените, ярко освещала двор и лесные поляны, но не доставала отвесными лучами внутрь школы - только бледные отсветы дрожали высоко на потолке. Отчасти из предосторожности, отчасти же просто потому, что здесь ему все было так хорошо знакомо, учитель не стал зажигать свет, а уверенно подошел в темноте к своему столу, пододвинул стул, сел, отпер ящик, нашарил в нем букетик мирта и его шелковистую перевязь, снова ощутив прилив восторга, и под покровом темноты храбро поднес его к губам.

Чтобы освободить для него место в нагрудном кармане, понадобилось вынуть несколько писем, в том числе и то старое письмо, которое он перечитывал сегодня утром. Со смешанным чувством раскаяния и облегчения он подумал о том, что оно принадлежит прошлому, и уронил его на дно ящика, и оно упало с легким, полым стуком, словно комок земли на крышку гроба.

Но что это?

Звуки шагов по гравию на дворе, тихий смех, три тени на освещенном потолке, голоса - мужской, детский и... ее голос!

Возможно ли? Не чудится ли ему? Но нет! Мужской - это голос Мастерса, детский - Октавии Дин, а женский - ее.

Он замер в темноте. Тропа, по которой она должна возвращаться с бала к себе на ранчо, проходит недалеко от школы. Но почему она свернула сюда? Может быть, они заметили, как вошел он? Что, если они следили за ним и все видели? Голос Кресси и шорох приподнимаемой оконной рамы убедили его, что страхи его напрасны.

- Ну вот так довольно. Теперь вы отойдите. Тави, отведи его вон туда к забору и не пускай сюда, покуда я не влезу. Нет, сэр, благодарю, я сама. Не в первый раз. Случалось мне лазить через это окошко, верно, Тави?

У Форда перехватило дыхание. Прозвучал смешок, послышались два удаляющихся голоса, окно вдруг померкло, белой пеной колыхнулись юбки, мелькнула тонкая лодыжка - и Кресси Маккинстри легко соскочила на пол.

Она быстро пошла по лунной дорожке между парт. И вдруг остановилась. В то же мгновение учитель встал из-за стола и протянул руку, предупреждая возглас испуга, который, он был уверен, должен сорваться с уст Кресси. Но он плохо знал свою ученицу. Она не издала ни звука. И даже в тусклых лунных отсветах он различил на лице ее лишь то же ясное понимание, что и раньше, на балу, только нечаянная радость чуть растворила ее спокойные губы. Он шагнул ей навстречу, руки их встретились; она быстро и многозначительно пожала ему руку и метнулась обратно к окну.

- Тави, - лениво прозвучал ее томный голос.

- А?

- Ступайте подождите меня там на тропе. Чтобы люди вас не заметили возле школы. Слышишь? Я сейчас.

Она стояла у окна, предостерегающе подняв руку, пока двое ее спутников не скрылись за соснами. Потом повернулась навстречу приблизившемуся учителю, и отраженный луч луны блеснул в ее глазах и на ее светящемся ожиданием лице. Тысячи вопросов готовы были сорваться с его губ, тысячи ответов - с ее. Но ни один из них не был произнесен, ибо в следующее мгновение с полузакрытыми глазами она качнулась вперед навстречу поцелую.

Она первая опомнилась и, держа в ладонях его лицо, повернула его к свету, сама оставаясь в жаркой лунной тени.

- Они думают, что я пришла забрать одну вещь, которую забыла у себя в парте, - быстро проговорила она. - Они пошли со мной так, для смеха. Я и вправду думала взять одну вещь, но не со своей парты, а с твоего стола.

- Вот это? - шепотом спросил он, вынимая мирт из кармана.

Она выхватила букетик с тихим возгласом, поцеловала сама, потом прижала к его губам. Потом снова сжала его лицо в своих мягких ладонях, повернула к окну и сказала:

- Смотри не на меня, а на них.

Вдали по тропе медленно двигались две фигуры. Он смотрел в окно, а сам крепко прижимал ее к груди, и задать вопрос, вертевшийся у него на языке, казалось ему святотатством.

- Это еще не все, - говорила она, то приближая его лицо к своему, то отстраняясь, словно вдыхала в него жизнь. - Когда мы вошли в рощу, я сразу почувствовала, что ты здесь.

- Почувствовала и привела сюда его? - спросил Форд, отстраняясь.

- Отчего же? - отозвалась она безмятежно. - Если б он и увидел тебя, я все равно могла бы сделать так, чтобы дальше меня провожал ты.

- Но разве это было бы справедливо? Понравилось бы это ему?

- Ему-то? - лениво переспросила она.

- Кресси, - проговорил он, серьезно вглядываясь в ее затененное лицо. - Ты давала ему повод считать себя вправе вмешиваться? Ты понимаешь меня?

Она помолчала, будто соображая что-то.

- Хочешь, чтобы я его позвала? - спросила она спокойно, без малейшего намека на кокетство. - Хочешь, чтобы он пришел сюда, или мы можем выйти туда, к нему? Я скажу, что ты только что пришел и я встретилась с тобой в дверях, когда уходила.

Что мог он на это ответить?

- Кресси, ты меня любишь? - спросил он почти резко.

Нелепостью было об этом спрашивать сейчас - если да; и просто злодейством - если нет.

- Я, наверное, полюбила тебя, когда ты только приехал, - медленно ответила она. - Оттого, наверно, и обручилась с ним, - добавила она просто. - Я знала, что люблю тебя, и когда уезжала, только о тебе и думала. И назад приехала, потому что тебя любила. И в тот день любила, когда ты приходил и говорил с матерью, хоть и подумала, что ты пришел сказать насчет Мастерса и не хочешь брать меня назад в школу.

- Но ты не спрашиваешь, люблю ли я тебя?

- А я знаю, ведь ты теперь уже не можешь не любить меня, - отозвалась она убежденно.

Что еще ему оставалось, как не ответить столь же нелогично, еще крепче прижав ее к груди, хотя легкая дрожь, словно холодок из открытого окна, пробежала у него по коже. Верно, и она это почувствовала, так как сказала:

- Поцелуй меня, и я пойду.

- Но мы должны еще поговорить с тобой, когда... когда никто не будет ждать.

- Ты знаешь дальний овин у межи? - спросила она.

- Знаю.

- Я, бывало, туда по вечерам уходила с учебниками, чтобы... чтобы побыть с тобой, - прошептала она. - Отец не велел никому близко подходить, когда я там. Приходи туда завтра перед самым закатом.