Николай Соколов - Убийство царской семьи. Полная версия Страница 17

Самой типичной чертой его натуры, поглощавшей все другие, была доброта его сердца, его душевная мягкость, утонченнейшая деликатность. По своей природе он был совершенно не способен причинить лично кому-нибудь зло.

Этим своим свойством он оставлял почти у всех людей одно и то же впечатление: очарования.

Было два свидетеля, вынужденных всей своей ролью около Царя давать отрицательное о нем толкование. Это – Керенский и князь Львов.

Первый видит в Царе скрытность, недоверчивость к людям, презрение к ним, ограниченность интеллекта, не отрицая, однако, у него “какого-то чутья к жизни и к людям”.

Князь Львов говорит о Царе как о “лукавом византийце”.

И в то же время оба они: и Керенский, и князь Львов, характеризуя Царя, употребляют одно и то же выражение. Керенский говорит о его “чарующих глазах”. Львов говорит об “очаровании”, которое он производил на людей.

Эта черта его натуры приводила к тому, что люди в общении с ним забывали в нем Императора.

По своему душевному складу он был живым отрицанием идеи самодержавия.

Государыня Императрица Александра Федоровна основной чертой своего характера являла резкую противоположность Императору. На ней была написана властность, величественность. Никогда она не теряла сознания своего положения, разве только в детской. Такой она осталась до самого конца и не перестала казаться людям Царицей даже в заключении.

Многим она казалась гордой. Это было не так. Она была слишком умна, чтобы быть в состоянии понимать значение этого недостатка в ее положении. Она не была гордой и в тайниках ее души. Но мне кажется, что ее доброта, смирение шли не от сердца, а от разума, являясь последствием размышления.

Она была религиозна. И эта черта наложила основной фон на все ее мышление. Здешний мир – это лишь преддверие. Жизнь начнется там, а все, что здесь, это лишь приготовление. Смерть – это только переход в другой мир. Нужно подготовляться к такому переходу и открыть смерти “ворота” своей души со спокойствием христианина.

Церковь была для нее самым большим утешением, но она снова подходила к ней не просто с чувством, а с размышлением. Здесь в церковных догматах она воспитывала самое себя и отсюда черпала объем “должного”.

Властная и вспыльчивая по природе, сдержанная и замкнутая в силу воспитания, она в религиозных нормах находила для себя правила своего личного поведения и личного для себя принуждения.

Англичанин Гиббс говорит о ней: “Она была самоуверенная. Она не была гордая в грубом значении этого слова, но она постоянно сознавала и никогда не забывала своего положения. Поэтому она всегда казалась Императрицей. С ней я никогда не мог себя чувствовать просто, без стеснения. Но я очень любил быть с ней и говорить. Она была добрая и любила добрые дела. Без цели она никогда не работала…”

Битнер показывает: “В ней самым ее характерным отличием была ее величественность. Такое впечатление она производила на всех. Идет, бывало, Государь, нисколько не меняешься. Идет она, обязательно одернешься и подтянешься. Однако она вовсе не была гордой. Она не была и женщиной с злым характером, недобрым. Она была добра и в душе смиренна”.

Она много отдавала своей души чужому горю, когда узнавала о нем. Письма ее к графине Анастасии Васильевне Гендриковой ярко рисуют ее духовный облик.

Она пишет графине:

5 апреля 1912 года, утешая ее после смерти отца:

“Милая крошка Настенька, мое сердце переполнено состраданием, любовью ко всем Вам. Не могу не написать Вам хотя несколько строк. Не смею беспокоить Вашу бедную Мама; мои молитвы и мысли с нею. Ужасно подумать о всем Вами переживаемом. Я так чувствую Ваше горе, испытав ужас потери возлюбленного отца. И такой внезапный удар, как у Вас.

Но я всегда думаю, что светлые пасхальные молитвы приносят много утешения душе, даруя нам уверенность в том, что настоящая наша жизнь там, где ожидают нас дорогие наши.

Не могу себе представить, как устроится теперь Ваша жизнь без отца, советника и руководителя, но Всемогущий Бог Вас не оставит. Он даст силы и мужество достойно продолжать Вашу жизнь, полную самоотречения, и благословит Вас полностью за всю Вашу любовь.

Бедная, милая Мама. Поцелуйте ее нежно от меня. Я посылаю ей маленький пасхальный образок. Надеюсь, что она примет в память того, кого мы так любили в продолжение 17 лет. Мы его никогда не забудем. А Вам с сестрой Вашей – цветы, собранные моими детьми в саду. Поставьте несколько из них в вазочку возле постели Вашей мама. Они так сладко пахнут весной и говорят о Воскресении. В этой чудной обстановке еще явственнее чувствуется близость Бога. Птички поют, воспевая Господа Бога нашего, а цветы поднимают головки после зимнего сна, просыпаясь к расцвету и возвеличивая Создателя своего. Все умирает в этом мире, чтобы проснуться к жизни вечной на том берегу, – все пути ведут нас рано или поздно туда. Прощайте, дорогая моя девочка. Благослови, защити и утешь Вас Бог. Я всех Вас целую со всею нежностью.

Любящая Вас Александра”.

24 апреля 1914 года:

“Держитесь ради нее (матери). Она так страшно страдала все эти годы. Нельзя желать продолжения страданий. Но Вашу скорбь при мысли, что она уже недолго останется с Вами, тяжело переносить. Невыносимо больно убеждаться в том, что любимое существо ускользает из рук. Но Вы будьте храбры и помогите ей силой Вашей веры до конца. Когда наступит тяжелый час – утешайте ее, будьте веселы, улыбайтесь. Ворота ее души наконец широко раскрываются, и это дает ей новое чувство спокойствия и изменяет ее душевное состояние. Конечно, бывают минуты угнетения и отчаяния – физические страдания так ослабляют. Не удручайтесь мыслью, что Вы не знаете, как ей помочь. Дайте любви, светлое лицо – несмотря на страдания Вашей бедной души, говорите ей о Боге…”

22 октября 1916 года:

“Мне жаль, что Ваше настроение опять понизилось, но такие моменты неизбежны. Если бы мы могли всегда сохранять душевное равновесие (как нам бы следовало), то мы достигли бы совершенства. Это наитруднейшая задача. А когда физическое состояние неважно, то настроение падает еще, и тогда благодать Божья на время покидает нас. Но не тревожьтесь – с помощью молитвы Вы снова подниметесь. Было бы слишком легко жить, если бы благодать всегда сопутствовала нам – приходится ее добиваться, вырабатывать собственный характер. Минуты гнева должны подавляться. Надо много трудиться для достижения совершенства. Бодрствуйте и молитесь, как нам указано. Зло всегда стремится завладеть нами и беспокоить нас в минуты упадка духа. Жизнь – вечная борьба, но Бог Всемогущий поможет нам победить, если мы смиримся перед Ним и покорны Его воле”.

Черпая свой жизненный долг в цикле религиозных идей, она здесь же, конечно, искала и обоснование власти Царя. Власть Самодержца – от Бога. Государь не может отказаться от нее, ибо, вступая на Престол, он дал клятву самому Богу блюсти власть самодержавия. Эти взгляды она упорно защищала в спорах с другими.

Немка по крови, она никогда не была немкой по духу. Только одна черта выдавала ее национальность: хозяйственная расчетливость. Англичанин Гиббс говорит о ней: “Она была более бережлива, чем англичанка”.

Я не знаю, можно ли вообще говорить о преобладании в ее натуре каких-либо иноземных черт. Если можно, то у нее преобладало исключительно английское влияние, что явилось результатом ее воспитания.

Если сравнить ее с Государем в их отношениях к немецким настроениям, то нельзя не признать, что в царской семье наиболее резким противником немецких симпатий была Государыня.

Она гнала из жизненного уклада все немецкое, как нелюбимое ею.

Наследник русского Престола, будущий Царь России, не знал ни одного слова по-немецки: его не хотели учить этому языку. Им плохо владели и Княжны.

В ее отношении к главе немецкого народа императору Вильгельму лежало чувство презрения, которого она не только не скрывала, но и передала детям. “Комедиант”, “фальшивый человек”, “презренный человек, унизившийся до таких приемов борьбы: до общения с большевиками” – это ее слова о нем.

И такое чувство было у нее давно, потому что дети, выражая настроение матери, не желали иметь подарков от германского императора и отдавали их прислуге.

Она была совершенно искренне и глубоко уверена, что простые массы русского народа понимают ее, как и она их; что ее религиозные настроения находят в них полный отклик. Нельзя было причинить ей более сильной обиды, как сказать, что она не знает и не понимает русского народа. Она как бы жила с закрытыми глазами, не видела, что проделывали около нее обольшевичившиеся солдаты, и не хотела видеть в них плохих людей. Однажды на эту тему между нею и учительницей Битнер, винившей в большевизме русский народ, произошел горячий спор. Императрица расплакалась и, указывая на проходивших по улице красноармейцев, кричала: