Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы. Страница 17

На многих предприятиях города в 1926–1927 гг. появились рабочие дружины, на «Красном путиловце» дружинникам даже выдали оружие. И следует признать, что рейды по улицам города возымели свое воздействие — к концу 20-х гг. в Ленинграде стало заметно спокойнее. Действительно, к этому времени даже такие твердокаменные коммунисты, как Сольц, прямо заявляли, что «к современному хулиганству не может быть ни добродушного, ни мягкого отношения»[106]. А почти официальное признание хулигана классовым врагом позволило применять к нему и достаточно жесткие правовые меры, подобные тем, что были предусмотрены постановлением СНК РСФСР от 17 июля 1929 г. «О предоставлении комиссиям по делам несовершеннолетних права помещать правонарушителей в возрасте от 14 до 16 лет в трудовые дома для несовершеннолетних нарушителей НКВД СССР». В постановлении, правда, отмечалось, что сначала должны использоваться «медико-педагогические» меры[107]. Но на практике эти меры были сведены до минимума.

Но даже такой подход не приостановил процесса превращения хулигана в характерную фигуру рабочих кварталов Ленинграда. К началу 30-х гг. оформился новый тип нарушителя общественного порядка. Современники писали о нем: «Это человек человеком, чаще всего даже «свой парень». С рабочим номером и профбилетом в кармане». Правда, как подчеркивал журнал «Красная нива» в 1928 г., «его ореол — буза, мат, скандал, мордобой. Его царство — пивная, бульвар, клуб, киношка. Это он — король окраин, гроза темных переулков»[108]. Дальнейшей пролетаризации хулигана способствовала политика форсированной индустриализации и насильственной коллективизации. За 1926–1932 гг. численность населения Ленинграда увеличилась почти в два раза.

Обострилась жилищная проблема. Большинству приезжих, и прежде всего молодым людям, приходилось жить в ночлежках и общежитиях. Ночлежные дома и до революции были скопищем представителей преступной среды. Мало что изменилось и в социалистическом Ленинграде. Обследовав обстановку в одной из ночлежек, бригада ленинградских медиков писала, что там царит атмосфера «пьянства, воровства и преступлений»[109]. В 1935 г. начальник ленинградской милиции в служебной записке на имя председателя Ленсовета И. Ф. Кадацкого называл ночлежные дома города «очагами, где ютится преступный беспаспортный и деклассированный элемент»[110]. Немногим лучше оказалась обстановка и в многочисленных общежитиях Ленинграда. Проведенное в 1937 г. обследование показало, что в этих временных прибежищах многих приезжих «имеет место пьянство, хулиганство, драки, прививается нечистоплотность и некультурность»[111]. Общежития, в первую очередь рабочие, становились питомниками по выращиванию хулиганов в Ленинграде в 30-е гг. Особенно много неприятностей они доставляли окрестным жителям в праздничные дни. Об этом свидетельствуют ежедневные милицейские сводки, поступавшие в обком ВКП(б) начиная с 1934 г. Наряды милиции постоянно дежурили в праздники в общежитиях «Красного треугольника», завода «Большевик», Мясокомбината.

Свой вклад в обострение криминальной обстановки на ленинградских улицах внесли беспризорники. Рост их числа, приостановленный в 1925–1927 гг., возобновился примерно в 1929–1930 гг., то есть с началом коллективизации. Уже в апреле 1929 г. Секретариат ЦК ВЛКСМ предложил отправить 5 тыс. беспризорных подростков на лесоразработки. В октябре 1931 г. постановление «О борьбе с беспризорностью» принял ВЦИК РСФСР, а в феврале 1932 г. вышло специальное постановление СНК СССР с таким же названием. Реализация этого законодательного акта привела к тому, что только в 1932 г. в Российской Федерации работники «выловили» и отправили на ударные комсомольские стройки более 18 тыс. подростков[112]. Однако эти усилия не дали ожидаемого результата. В ноябре 1933 г. городской отдел народного образования в письме, направленном в Президиум Ленсовета, вынужден был констатировать: «Положение с детской беспризорностью становиться угрожающим. За время с апреля по октябрь мес. проведено три общегородских обхода, во время которых было снято с улицы больше 3000 чел. детей… В связи с таким огромным притоком беспризорности мы получили очень серьезное ухудшение положения детдомов… центральный карантинный пункт, рассчитанный на 800 чел., в настоящее время имеет 3300 человек детей, что ставит этих ребят в чрезвычайно тяжелые условия»[113]. Не удивительно, что из детских домов беспризорники бежали и вновь оказывались на улице. В 20-е гг. они чаще всего находили убежище в брошенных зданиях на окраинах города, в 30-х же предпочитали располагаться в подвалах и на чердаках в центральных районах Ленинграда.

В конце 1932 г. на Пушкинской улице, близ Московского вокзала, милиция обнаружила настоящий притон бездомных детей. Там постоянно ночевали восемь 12–13-летних мальчишек и семь их подружек, девочек такого же возраста. Мальчики были беспризорниками со стажем. Они уже успели забыть свои имена и отзывались на клички: «Старуха», «Цыганок», «Корявый», «Рябой», «Цыпленок», «Малышка», «Сынок-Пионер», «Сынок-Шмурат». Промышляли дети мелкими кражами. Притон на Пушкинской не был уникальным явлением в Ленинграде 30-х гг. В декабре 1934 г. арестованный за кражи 12-летний мальчик рассказал сразу о нескольких «воровских малинах» несовершеннолетних. «Там мы собираемся, сносим краденное, играем в карты, пьянствуем и остаемся ночевать, — показал юный воришка на допросе, — собираемся там иногда человек 50–60»[114]. С 1928 по 1935 г. количество задержанных преступников в возрасте до 18 лет увеличилось более чем в четыре раза и намного превысило показатели 20-х гг.[115]

Подростки занимались воровством, посягали и на государственное имущество. Объектом нападений молодежных группировок становились магазины. Из 200 расследованных в 1934 г. магазинных краж 192 были совершены преступниками, не достигшими 18-летнего возраста. При этом, как отмечалось в докладной записке начальника ленинградской милиции в Ленсовет в 1935 г., «в воровской квалификации подростки ничуть не уступали взрослым, применяя специальные инструменты для взлома, взламывая решетки и замки, и нередко совершали даже кражи с проломом капитальных стен, подкопами и т. п. сложными способами»[116]. Беспризорники эпохи сталинских пятилеток не гнушались и грабежами. На долю несовершеннолетних в 1934 г. приходилось 20 % всех преступлений этого вида, зафиксированных в Ленинграде. Грабеж чаще всего совершался с помощью оружия — ножей, самодельных пистолетов и нередко настоящего огнестрельного[117].

Криминальную среду в 30-е гг. пополняли не только беспризорники. В 1934 г. в Петроградском районе были задержаны восемь девочек-подростков, учениц одной из школ. «Веселую» компанию, промышлявшую воровством под видом проституции, то есть «хипесом» возглавляла 14-летняя В. Смирнова по кличке «Толстая Машка» из семьи работницы фабрики «Красное знамя». Подобная компания действовала и в Смольнинском районе. В милицейской сводке 1934 г. отмечено: «Группа нашла способ добычи денег, близкий по характеру к шантажу проституток. Они выходили на Невский, одна из них подходила к какому-нибудь гражданину и предлагала пойти на лестницу. При согласии она шла. а подруга становилась на «стрему». Когда деньги были получены, стоявшая на страже кричала — «дворник», девочка, бывшая с мужчиной, убегала»[118].

Рост подростковой преступности в условиях мирного времени — явное свидетельство социального дисбаланса, во многом связанного с усилением политических репрессий. Не случайно государство до невиданной степени усилило репрессивные меры в отношении малолетних преступников. Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 г. предусматривало применение всех видов наказания, вплоть до расстрела, начиная с 12-летнего возраста. Интерпретируя это постановление, генеральный прокурор СССР А. Я. Вышинский заявил, что органы, призванные ликвидировать преступность, «занимались беспомощным сюсюканьем, сентиментальным увещеванием, ненужной и вредной моралью»[119]. Введение подобной меры социального контроля за преступностью несовершеннолетних демонстрировало стремление государства элиминировать эту форму девиантного поведения сугубо карательными методами без применения разнообразных способов предупредительного контроля. Начиная с 1935 г. в учреждениях НКВД стали появляться заключенные в возрасте от 9 до 17 лет. Только в первой половине 1935 г. из 733 ленинградских несовершеннолетних преступников 572 были направлены в лагеря. Но это не уменьшило беспризорность и преступность.

В 1937 г. бюро ленинградского обкома ВКП(б) разработало ряд мер, которые, как казалось, могли остановить рост этих явлений. В первую очередь решено было организовать борьбу с бродяжничеством детей. Докладная записка начальника ленинградского управления НКВД Л. М. Заковского, представленная в обком ВКП(б), констатировала увеличение числа беспризорников за счет детей раскулаченных, репрессированных и высланных из города. Колхозы ленинградской области старались всеми силами избавиться от лишних ртов, и в особенности от сирот. Им беспрепятственно выдавали справки, предоставлявшие возможность покидать деревню в любое время. В документе эта практика была названа «выжиманием сирот из колхозов»[120]. Прекратить ее решено было чисто по-советски — путем запрещения выдавать детям документы для выезда в города. Но на самом деле приостановить беспризорность не удалось — подростки бежали из колхозов тайно и, естественно, пополняли ряды правонарушителей.