Вячеслав Никонов - Код цивилизации. Что ждет Россию в мире будущего? Страница 17

Британия стала первой глобальной экономической империей и самым успешным экспортером своей культуры. Английский образ жизни активно копировали во всем мире. Пушкинский Евгений Онегин увидел свет, «как денди лондонский одет». Из Англии пошли почти все виды спорта.

К середине II тысячелетия расширяющаяся торговля и технологические достижения заложили основу для эры глобальной политики. Спорадические контакты между цивилизациями уступили место непрерывному, всепоглощающему воздействию Запада на все остальные. Окончание реконкисты на Пиренейском полуострове – последних мавров выбили из Испании в 1492 году – совпало с датой отплытия Колумба под покровительством испанских монархов в морское путешествие с целью найти западный путь в Индию: сухопутные пути в то время находились под прочным контролем мусульман. Вместо Индии Колумб открыл Америку. Началось активное проникновение в обе Америки испанцев, а португальцев в Азию. Вслед за ними вскоре устремятся Англия, Франция и Голландия. Военная сила стала главным фактором успехов колониальной политики. «В значительной степени, – замечал военный историк Джофри Паркер, – подъем Запада обусловливался применением силы, тем, что баланс между европейцами и их заокеанскими противниками постоянно склонялся в пользу завоевателей… Ключом к успеху жителей Запада в создании первых по-настоящему глобальных империй послужила именно их способность вести войну, которую позже назвали термином «военная революция»[78].

Население Мезоамерики в начале XVI века составляло, по некоторым оценкам, около 25 млн человек. Местные жители европейцев сначала приветствовали. Но военная культура, видевшая доблесть в том, чтобы подставлять себя опасности и нападать с намерением убить, была за пределами понимания аборигенов. Гости были лучше вооружены (было огнестрельное оружие и лошади), организованы и дисциплинированы. Из Европы в Новый Свет были завезены и новые, ранее не знакомые ему болезни. В результате через полвека население сократилось до 9 млн. Высочайшие цивилизации ацтеков и инков были полностью уничтожены. Аборигенное население Северной Америки до прихода европейцев было поменьше – 6—12 млн человек. Сейчас – меньше одного миллиона. Аборигены представлялись европейцам либо неисправимыми примитивными дикарями, либо «гордыми дикарями».

В Азии, где европейцы встретили просвещенные общества с высокоразвитой экономикой, они поначалу лишь создавали укрепленные поселения, которые становились торговыми центрами для приобретения специй, кофе, чая и тканей. На американском континенте основные доходы принесли драгоценные металлы, а в странах Карибского бассейна – сахарные и табачные плантации. Именно начало производства сахарного тростника в Вест-Индии привело к возникновению работорговли, которая стала масштабным и прибыльным бизнесом. Положение белых как свободных людей, а черных – как рабов законодательно закрепили англичане, и вскоре это стало нормой для остальной Америки. Процветание Виргинии, Северной и Южной Каролины в XVIII веке, строительство роскошных поместий и городских усадеб было профинансировано доходами от табака, кофе и риса, которые выращивали рабы. К моменту отмены рабства США производили три четверти мирового хлопка. В Британской империи рабство было отменено в 1833 году, и еще одно поколение оно существовало в Соединенных Штатах – до 1863 года. Лорд Маколей как-то заметил, что «нет ничего более нелепого, чем британская публика в периодических порывах морализаторства»[79].

Имперские идеи в течение пяти веков пронизывали всю жизнь, политику и психологию народов метрополий – от аристократа до простолюдина. Само слово «империалист» произносилось с уважением, было овеяно романтикой. Сесиль Родс в конце XIX века был идолом едва ли не подавляющей части английского общества именно как человек, сделавший Британию империей, над которой никогда не заходит солнце. «Мы являемся лучшей расой в мире, и чем большую часть Земли мы заселим, тем лучше для человеческой расы», – под этими его словами подписывался едва ли не каждый англичанин[80].

Хантингтон подвел сухой остаток колониальной политике: «Европейцы или бывшие европейские колонии (в обеих Америках) контролировали 35 % поверхности суши в 1800 году, 67 % в 1878 году, 84 % к 1914 году. К 1920 году, после раздела Оттоманской империи между Британией, Францией и Италией, этот процент стал еще выше… Лишь русская, японская и эфиопская цивилизации смогли противостоять бешеной атаке Запада и поддерживать самодостаточное независимое существование»[81].

Вестфальский мир

Возникновение международной системы с западным доминированием было важнейшим событием мировой истории после 1500 года. Но осуществляя экспансию вовне, западные государства взаимодействовали друг с другом, ощущая свое единство и стремясь выработать общие правила игры. В середине XVII века была предпринята первая и значимая до настоящего времени попытка упорядочить европейскую систему. Императоры Священной Римской империи германской нации все меньше желали видеть себя подчиненными Ватикана, особенно в условиях распространения протестантской реформации, которая реально угрожала их власти. Результатом стала опустошительная Тридцатилетняя война, которая охватила Германию и в которую вступили Дания, Швеция и, наконец, Франция. Поднимавшиеся государства Европы поняли, что нуждаются в каком-то новом принципе легитимации, нежели благословение или воля Священного престола (особенно когда некоторые из них преставали быть католическими).

Такой принцип предложил один из наиболее влиятельных политиков того времени кардинал Ришелье – высший государственный интерес (raison d’etat), понимаемый в русле современной концепции национальной безопасности, который оправдывает применение любых средств для ее обеспечения. Именно этот принцип лег в основу Вестфальской модели мира, которая родилась на четырехлетних переговорах между Священной Римской империей германской нации и Францией в Мюнстере, а также между Империей, с одной стороны, и Швецией вместе с другими германскими государствами – с другой, в Оснабрюке. Подписанные в 1648 году два мирных договора, положившие конец Тридцатилетней войне, получили название Вестфальского мира, коль скоро и Мюнстер, и Оснабрюк расположены в Вестфалии. Священная Римская империя утратила свое господство в Европе, превратившись фактически в конгломерат более 300 независимых государств, германские правители получили статус королей. Франция, Швеция, выдвинувшиеся в европейские лидеры, и их союзники, напротив, добились немалых территориальных приобретений и права на вмешательство в дела Империи. Голландия и Швейцарская конфедерация получили государственный суверенитет. Были признаны права и свободы за лютеранами и кальвинистами. Доминирование одного центра сменило равновесие сил и принцип суверенитета.

Как минимум с начала XVIII века – с битвы под Полтавой, где Петр I разгромил шведскую армию Карла XII, сильнейшую на тот момент в Европе, – частью этого сообщества и одной из наиболее влиятельных континентальных держав стала и Россия. Немецкий философ Лейбниц в тот день написал: «Теперь царь привлечет внимание Европы и будет играть роль в ее общих делах… Многие говорят, что царь будет представлять опасность для всей Европы, что он будет турком Севера»[82]. К западу от наших границ Россию никогда не было принято считать европейской страной. Как и Оттоманскую империю, которая контролировала до четверти того, что было принято называть Европой.

Баланс сил был кардинальным образом нарушен войнами Наполеона, который попытался осуществить один из самых амбициозных в истории Европы проектов создания универсального государства. Причем не только силой оружия. «Наполеоновская программа объединения Европы выглядит такой современной не только из-за того, что она написана на французском языке, – иронизировала Маргарет Тэтчер. – Например, одной из целей Бонапарта было, как он выразился, создание «валютного единства по всей Европе». Позже он заявил, что его кодекс общего права, система университетского образования и денежно-кредитная система «превращают Европу в единую семью. Никто не будет покидать дома, путешествуя по ней». Президент нынешнего Европейского центрального банка вряд ли мог сформулировать идею лучше»[83].

После падения Наполеона Европа озаботилась созданием общеевропейской системы безопасности, что нашло воплощение в Европейском концерте держав. Он родился, как писал Генри Киссинджер, «из трансформации идеалистических предложений русского царя Александра I об отказе от применения силы и разрешении конфликтов путем арбитража великих держав в более практичную концепцию, основанную на балансе сил»[84]. На Венском конгрессе 1815 года возникла своего рода дипломатическая олигархия, которая взялась совместно поддерживать международную стабильность и статус-кво. Сначала это были четыре великие державы, внесшие наибольший вклад в победу над Бонапартом – Россия, Великобритания, Австрия и Пруссия. После скорого возвращения на международную арену Франции (против которой первоначально во многом и создавался Концерт) квартет превратился в «пентархию», а с присоединением королевства Италии – в «гекзархию», своеобразную «большую шестерку». Знаменитый французский историк Антонэн Дебидур в конце XIX века так описывал современную ему европейскую систему: «Перечисленные государства не всегда жили в полном согласии. Иногда между некоторыми из них возникали жестокие конфликты. Одни из этих государств усилились и приобрели большее влияние, чем прежде, другие пришли несколько в упадок и утратили прежний авторитет. Но ни одно из них не претерпело такой утраты сил, чтобы другие могли уничтожить его или исключить из своего объединения. Все они продолжают существовать, порою гарантируя спокойствие в одинаковой мере своим соперничеством, как и своим согласием»[85]. Во многом, благодаря существованию Концерта, XIX век оказался самым мирным в человеческой истории. Он не предотвратил лишь крупные Крымскую и Франко-прусскую войны, остальные же столкновения шли на европейской и колониальной периферии.