Борис Тураев - Древний Египет Страница 17

Время XVIII династии было порой высшего подъёма египетской нации, кульминационным пунктом её политического могущества и культурных достижений. Завоевания расширили кругозор народа и преисполнили его национальным самоудовлетворением, стекавшиеся богатства открывали широкие возможности для исполнения художественных задач и поднимали материальное благосостояние; одновременно с этим замечается подъём вкуса и в области литературы, блестящий период развития которой продолжался и в эту эпоху. Религиозное миросозерцание также ощутило на себе мощное влияние переживаемого времени и явило необычайную высоту богословского умозрения. Амон, первоначально местный фиванский бог, сделавшийся, благодаря отождествлению с илиопольским солнечным божеством, космическим, теперь, освободив свой народ от иноземного владычества и очистив страну от варваров, ведёт его от победы к победе и подчиняет ему огромные области, вселяя уважение и страх пред ними в те страны, которые остались вне непосредственного действия египетского оружия. Каким чувством национальной гордости должен был проникаться египтянин, видя на улицах своей столицы постоянные триумфы царей, процессии пленных, посольства с данью покорённых городов и народов и с почётными дарами от великих держав Азии и островов Эгейского моря, иноземные корабли на пристанях, иностранцев — пленных, обращённых в рабов, употребляемых при лихорадочной деятельности по постройкам храмов особенно тому богу, под знаменем которого Египет достиг славы, богатства и центрального положения в мире. Амон получает характер универсального божества, ему строят храмы и за пределами Египта в завоёванных областях, ему должны молиться лояльные вассалы фараона в Сирии и Нубии… Естественно, что египтянам дорог был культ этого божества, тем более, что оно было близко к их религиозным запросам — это был вместе с тем и личный бог, промыслитель мира, слушающий молитвы, согревающий весь мир любовью. Праздники и процессии Амона были настоящими национальными торжествами. «Отверсты врата великого храма; выносят ковчег, Фивы ликуют, клики радости на небе и земле, толпа громогласно ликует, воздавая хвалу Амону-Ра. При виде его статуи, град его ликует, царь сопровождает её, молодёжь веселится. Владыка мой, Амон-Ра, сердце твоё крепче скалы, ты расширил северную и южную страны, ты покорил землю для града твоего… Дай мне быть среди толпы, дай узреть сияние образа твоего». Так отразились в дошедших до нас текстах чувства народа, являвшегося на праздники своего любимого бога. И во время поминальных пиров пели под аккомпанемент арфы хвалу храму Амона, вечно наслаждающегося пребыванием своего бога и его праздником — очевидно, и за гробом надеялись не лишиться участия в торжестве. Итак, фиванский бог сделался универсальным, не переставая быть национальным, и даже городским. Египетской религии оставалось сделать ещё шаг — дойти до идеи мирового божества, не связанного ни с местом, ни с народом, ни с мифологией, божества, одинаково близкого и египтянам, и покорённым народам, и даже не подчинившимся оружию Египта. И этот шаг был сделан.

Тутмос IV был надолго последним фараоном, которого видали покорённые области севера. Его преемник Аменхотеп III после непродолжительного нубийского похода, мог безмятежно пользоваться плодами трудов своих предшественников, мирно строить храмы, вести блестящую придворную жизнь, располагая несметными богатствами, накопленными и вновь поступавшими с юга и севера. Вассалы его боялись, соседи чтили, к своему собственному народу он стал в более близкие отношения, чем его предшественники — он как бы несколько сошёл с недосягаемого пьедестала божественного достоинства и стал посвящать народ в обстоятельства своей личной жизни. Египет стал приближаться к тому, что мы представляем себе, как новое царство. Видную роль играла его супруга, дочь нетитулованных родителей, Тии, имевшая на него большое влияние и, по-видимому, имевшая своеобразные представления в области религии. При дворе её вспомнили об Илиополе и его солнечном божестве, которое теперь стали представлять не только в виде древнего Ра-Атума, но и под именем Атона, что означало просто «диск солнца». Когда умер Аменхотеп III и вступил на престол её юный сын Аменхотеп IV, она получила ещё большее влияние на дела, и это выразилось, прежде всего, в усилении религиозного движения в сторону Илиополя и Атона. Руководствовались ли носители этого движения исключительно религиозными стимулами, или на их деятельность влияли и политические соображения — желание положить предел опасному развитию материальной и духовной силы жрецов Амона, — мы не знаем, но что движение было угрозой последней, это стало очевидно уже после первых шагов нового царя. В первые пять лет своего царствования он не посягал прямо на фиванские традиции, но начал строить в Фивах, бок о бок с великими храмами, большой храм Атону. Недовольство фиванского духовенства вынудило его вступить в открытую борьбу с ним и его богом. Культ Амона был запрещён; вместе с ним подверглись гонению его Триада — Мут и Хонсу, а также Птах, Хатхор и некоторые другие боги. Были посланы экспедиции по всему Египту для уничтожения культа Амона и даже самой памяти о нём, для чего в надписях изглаживались имена Амона и других богов (иногда даже множественное число — «боги») и заменялось именем Атона. Поднимались на высоту обелисков и спускались в подземелья гробниц, разыскивая и уничтожая ненавистное для царственного богослова имя, не щадя даже имени его отца, ибо оно заключало в себе имя Амона. И собственное свое имя царь отринул, заменив его на «Эхнатон», т. е. «угодный Атону». Он объявил себя верховным жрецом этого бога и принял илиопольский титул, равно как и для храма его нашли илиопольский термин «Дом обелиска», а учение об Атоне царь объявил открытым ему самим Ра. Это учение познал он один и передал его людям, это — «учение жизни», и заключается оно в том, что божество проявляет себя в вещественном солнце, которое является его изображением. Его теплота и свет, изображаемые в виде лучей, оканчивающихся человеческими руками, проникают всю природу до глубины морей и сквозь скорлупу яйца, оживляя и питая всю тварь, которая ликует при его сиянии и подобна мёртвой при его удалении с горизонта. Божество не связано с мифологией и географией — оно одинаково близко и египтянам, и инородцам, оно изливает Египту Нил в виде реки, текущей «из преисподней», а сирийцам в виде дождя с неба. Оно одинаково промышляет о людях всех рас и цветов, ибо цвет кожи обусловлен его волей для различения народов друг от друга. Оно должно быть почитаемо везде, и Эхнатон стал строить ему храмы и за пределами Египта. Но Фивы были слишком связаны с Амоном и традициями. Царь покинул этот город и основал себе новую столицу в самом средоточии Египта, руководствуясь, по-видимому, исключительно этим, чуждым традициям, соображением — в Ермопольском номе, близ нынешней деревни Телль-эль-Амарна. Здесь он отмежевал своему богу участок, ограничив его со всех сторон большими каменными плитами с изображением себя и своей семьи в молитве перед Атоном, и с надписями, в которых давал обет не покидать этого места. Были заложены великолепные храмы, несколько отличающиеся по расположению от обычных египетских и напоминающие древние храмы богу Солнца. С царём переселились и его сподвижники, а также вельможи, искренно или из-за карьерных соображений, принявшие «учение жизни». Они построили себе в новом городе роскошные усадьбы с садами, приготовили гробницы, на стенах которых изобразили и себя, награждаемыми царём золотыми ожерельями (в эпоху войн их давали за военные заслуги), и начертали гимны Атону, в которых выразили основы новой религии и которые являются высшим из того, что нам сохранилось из египетской религиозной поэзии. Справедливо их сопоставляют в некоторых отношениях с 103 псалмом. Такое необычайное достижение религиозной мысли сопровождалось не менее замечательным подъёмом и в области искусства.

Владычество гиксосов не прервало художественного развития; и здесь, как и в других сторонах египетской культуры, начало эпохи Нового царства непосредственно примыкает к Среднему, образуя вместе с ним классическое время жизни великого народа. Но огромные материальные средства и мировое положение давали возможность осуществлять грандиозные задания, которые ставила империя, и вкус, изощрённый высокой культурой и широким обменом со странами древних цивилизаций Азии и Эгейского мира. Происходит во славу Амона грандиозное строительство в Фивах, а затем и в других религиозных центрах во имя других божеств. Прежние скромные храмы уже не удовлетворяли новых повелителей и считались не соответствующими величию богов, у ног которых лежал покорённый и почтительный мир. Древние храмы перестраиваются, воздвигаются новые в грандиозных размерах. Появляются у храмов величественные пилоны с обелисками и колоссальными сидящими царскими статуями. Усердие строителей прибавляет двор ко двору, пилоны могут умножаться до бесконечности, и Карнак имеет их 10 в двух направлениях. Двор украшается колоннадами, но верхом архитектурного величия являются ипостильные залы, которые в Карнаке и Луксоре представляют прототипы базилик с рядом средних колонн, возвышающихся над рядами боковых. Наряду с этими колоссальными сооружениями египетские художники создали так наз. перипетральные храмики, представляющие небольшие здания на высоком основании, с портиками по обе стороны. Невольно напрашивается сопоставление этих храмов с греческими. Иной тип представляли храмы пещерные и полупещерные; к числу последних можно отнести знаменитое сооружение царицы Хатшепсут в Дейр-эль-Бахри рядом с погребальным храмом Ментухотепа — святая святых храма высечена в скале; остальные части расположены на трёх террасах с портиками и великолепными барельефами, изображающими экспедицию в Пунт и чудесное рождение создательницы храма. Мы видим египетский флот причалившим к берегу отдалённой африканской страны; изображены свайные постройки её обитателей, встречи последними египтян, царь Пунта, царица и царевна представляются весьма реалистично с, быть может, несколько утрированной африканской неестественной тучностью (стеатопигией). Здесь же и загрузка египетских кораблей драгоценными произведениями страны, между прочим, благовонными деревьями с корнями, предназначенными для посадки на террасах храма, чтобы «создать Амону Пунт в Египте», обезьянами, которые свободно бегают по кораблям, и т. п. Высокой степени художественности достигли в это время и статуи, особенно деревянные статуэтки, а также произведения художественной промышленности. До нас дошло немало изумительных по тонкости работы драгоценностей и туалетных вещиц цариц и их подданных, шкатулок, мебели, оружия, сосудов и т. п., украшающих витрины музеев и вызывающих изумление. Упомянем, например, деревянное с резьбой и инкрустациями кресло из гробницы родителей царицы Тии в Каирском музее, сосуды и флаконы для духов, стилизованные в виде цветов, животных, птиц или представляющих купающиеся фигуры с вместилищами для благовонного вещества в руках (например, два предмета этого рода в Московском музее изящных искусств). Тонкий вкус и развитые эстетические потребности заставляли украшать вещи обычного обихода, как, например, гребни, зеркала, чашки, подставки под голову и т. п. Ручки зеркал стилизовались в виде колонок с растительной капителью или в виде Беса — смешного видом демона, между прочим, ведавшего дамским туалетом; его же фигура украшала подставки под головы, охраняя сон и отгоняя злую силу; блюда и чаши украшались рисунками или рельефами, представлявшими водяную флору и фауну — рыб, лягушек, переданных с неподражаемым реализмом. Одновременно с фиванскими художниками достигли высокой степени художественного совершенства мемфисские. Здесь работала незаурядная школа скульпторов, о которой мы можем составить себе представление, к сожалению, по немногим, случайно уцелевшим от гибели и рассеянным по музеям обломкам дивных барельефов, дошедших из гробниц мемфисских верховных жрецов, и некоторым другим памятникам — например, барельефам из гробницы, приготовленной для себя Харемхебом ещё до его воцарения. На одном из барельефов, украшающих теперь Берлинский музей, изображена погребальная процессия верховного жреца, в которой принимают участие и слуги, и родные, и первые вельможи государства. В то время, как первые и вторые безутешны, а один из слуг даже забыл о своей обязанности строить лёгкую кущу для поминальных даров, вельможи сохраняют величие и даже делятся друг с другом новостями, а один из них даже играет своим париком; на другом барельефе удивительно изображена скорбь привратника, только что проводившего из врат дома дорогое тело, а на московском памятнике из этой серии мы имеем необычайное по экспрессии и чуждое шаржа изображение дикого горя, плача по погребаемому — плачущие пали на землю, протянув вперёд руки, другие причитают, стоя на коленях и подняв руки вверх, иные хватаются за голову. Фигуры расположены в красивых группах и имеют индивидуальные черты. Художник, которому принадлежат эти шедевры искусства, был незаурядным наблюдателем; он одинаково умел изображать и дикое горе, и тихую скорбь, он обладал и чисто египетским юмором. Его произведения, равно как и дошедшие до нас из гробницы Харемхеба, выделяются и свободой движения, и индивидуальностью, и с этой стороны отличны от аналогичных фиванских произведений, которые, при всём своём изяществе, всё-таки более условны — достаточно, например, сопоставить изображения фиванских погребальных процессий. Нетрудно предвидеть, в какую сторону склонятся симпатии телль-амарнского мыслителя, который не только распространял своё «учение жизни», но и «сам учил» своих придворных художников особому искусству его величества. Если его приверженцы о нём говорили, что «он живёт правдой и для него мерзость неправда», то эту «правду» следует понимать в широком смысле — это не только нравственная правда, но и чуждая всяких условностей естественность. И в области художественного творчества он следовал ей так же, как в религии и в быте. И обстоятельства благоприятствовали его стремлениям. Новая столица была ближе к северу, да и в самом Ермопольском номе, где она была основана, работала школа такого же направления, оставившая нам ещё в эпоху Среднего царства интересные образцы своих произведений. Конечно, ко двору устремились художники из северной половины Египта, и раскопки в Телль-Амарне обнаружили целый ряд мастерских, и также гробниц художников, имена которых до нас дошли, например, двух архитекторов Бакта и Маанехтуфа, скульптора Юти, может быть, мемфисского происхождения и др. И в развалинах мастерских, и в гробницах царя и вельмож найдены замечательные произведения рельефа и круглой пластики, указывающие на старательное наблюдение природы и умение быть ей верным в искусстве. Придворные скульпторы предшествующего поколения при изображении царей и их семейств, при всём стремлении передать индивидуальные черты лица и при всём умении владеть резцом, всё же были связаны этикетом и традициями. Теперь, с переселением в Ахет-Атон, «Горизонт Атона», как назвал царь свою новую столицу, пали все эти стеснения, и художники стали воспроизводить точный портрет Эхнатона со всеми его странными чертами, до сих пор представляющими загадку — с отвисшим подбородком, уродливо вытянутою вперёд шеей, толстым, также отвисшим, животом и т. п. Вся его семья, состоявшая из царицы Нефертити и нескольких маленьких дочерей, изображалась сходным образом. И более ранние произведения этого стиля представляют настоящие шедевры искусства — особенно луврский бюст, берлинская голова царицы Тии и статуи, найденные германской экспедицией 1911–1912 гг. не будучи стеснены в выборе тем, и поощряемые с высоты престола, художники изображают царя не только как повелителя страны и верховного жреца, сидящего на колеснице в храме своего бога, при сиянии которого ликует вся природа и при царской молитве которому присутствуют представители всех народов, но и в виде нежного супруга и любящего отца в кругу своей семьи, в её радости, горе и ежедневной обстановке. Исключительный интерес представляют барельефы в гробнице самого царя, изображающие смерть одной из маленьких царевен. Царь и царица присутствуют при последних минутах дочери и стоят безутешные у её бездыханного тела; Эхнатон, уже не царь и не жрец, а муж и отец, жмёт своей плачущей супруге руку; стоящие за ними женщины также предаются горю, выражая его слезами, жестами и телодвижениями, подобно современным египтянкам; одна из женщин выносит ребёнка из комнаты умирающей; в суматохе повалены столы с фруктами… Другие картины, в гробницах вельмож, представляют царя с семейством у окна дворца пред собравшимся народом или награждающим из окна своих верных сподвижников золотыми ожерельями в присутствии их родных и слуг, плясками выражающих свою радость. Наконец, в гробнице царя уцелела часть изображения погребальной процессии — фигуры плачущих могут быть поставлены рядом с мемфисскими, на московском барельефе. Таким образом, ясно, что так наз. телль-амарнское искусство не было неожиданностью в художественном творчестве Египта и не стоит в нём обособленно, не является оно и продуктом чужеземных влияний, но представляет собой последнюю степень достижения национального искусства, ускоренную чрезвычайными историческими условиями, среди которых видная роль приходится на долю царя-мыслителя. Это ускорение как в области религиозной мысли, так и в художественной деятельности не могло пройти безнаказанно. Культура тысячелетий не могла допустить в своём развитии скачков, а народ, её создавший, нельзя было насильственно вдруг поднять на уровень, которого он ещё не мог достигнуть. Дело Эхнатона было обречено на крушение, и мы видим, что к концу его царствования его религиозная политика становится всё нетерпимее, а его искусство теряет свои привлекательные черты и вырождается в шарж, подчёркивающий, например, до уродливости некрасивые черты царя и стилизующий их, как нечто обязательное для двора и даже подданных, свобода и сила движения также утрируются и подвергаются неудачной стилизации. Навязать это искусство всему народу было так же невозможно, как и заставить его забыть своих исторических богов, особенно Амона, с именем которого соединялись слава и величие, и измена которому повлекла за собой крушение великой Египетской империи. Из документов телль-амарнского архива мы узнаём, что небрежение внешней политикой не прошло безнаказанно для космополитически настроенного Эхнатона. Сирия, предоставленная сама себе, раздиралась внутренними смутами и подвергалась нашествиям со всех сторон: с юга и востока напирали «хабири» — новая волна семитов, тождественная с евреями в широком смысле; донесения верного фараону князя Абдхипы из Иерусалима представляют непрерывный вопль о присылке помощи изнемогающему в неравной борьбе, когда кругом другие вассалы уже изменили и передались на сторону врагов. С севера двигаются хетты, имея своими агентами царей вновь возникшего аморейского государства, которые напирают на финикийское побережье и особенно на г. Библ, давно уже бывший в культурной и религиозной связи с Египтом чрез культ Адониса, и теперь управляемый верным вассалом Рибадди, 67 писем которого также безуспешно взывают ко двору о спасении от врагов. Амореи овладели Финикией и северной Сирией и, в конце концов, передались окончательно на сторону хеттского царя, а хабири беспрепятственно хозяйничали в Палестине. Цари великих держав, недовольные скупостью Эхнатона, нуждавшегося в золоте для своих внутренних предприятий и реформ и обиженные его неумением вести внешние сношения, также стали к нему во враждебное положение. «Боги отвратились от этой земли. Если ходили в поход, чтобы расширить пределы Египта, никогда не имели успеха. Если взывали к богу, чтобы вопросить его оракула, он не приходил…» — так объяснял народ внешние неудачи и внутренние настроения, и выразителем этого мнения народа, оскорблённого в своих национальных и религиозных чувствах, явился уже второй преемник безвременно в цветущем возрасте угасшего Эхнатона — муж одной из его дочерей Тутанхатон, которому пришлось очень скоро переделать своё имя в Тутанхамон, переселиться в Фивы и начать реставрацию старины. Жрецы Амона победили, опираясь на народ, тосковавший о личном, национальном, близком к нему боге, Карнаке, и дороживший Осирисом и его эсхатологией, к которой новое учение не обнаруживало интереса. Память Эхнатона и его троих преемников была предана проклятию, их годы причислялись ко времени царствования следующего фараона, считающегося последним царём XVIII династии — Харемхеба, уже известного нам вельможи, бывшего сподвижником Эхнатона и его преемников. Возведением своим на престол он обязан, по-видимому, и родственным связям, но ещё более своим дарованиям и расположению, которым он пользовался и у военных как «великий генерал», совершивший, по-видимому, уже при Тутанхамоне, удачный поход в Сирию, и у жрецов. Он оправдал и тех и других, начав более достойную Египта внешнюю политику и взявшись более энергично за истребление следов эхнатоновской «ереси». Одновременно с этим шли заботы об исправлении нравов бюрократии и судей, злоупотребления которых за предшествующее время возросли, и об упорядочении дипломатических и торговых сношений был заключён договор с Хеттами и возобновлены экспедиции в Пунт.