Вольдемар Балязин - Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых Страница 17

Монс — не Глебов и запираться не стал. На вопросы он отвечал пространно, чистосердечно признаваясь во всем. Писавший протокол Черкасов фиксировал далеко не все вопросы Петра и ответы Монса. Виллим Иванович подробно перечислил все подарки и подношения, которые брал за заступничество перед царем и царицей, за представление им челобитных и иных бумаг. Затем допрашивали его сестру Матрену Ивановну Балк. И ей предъявили обвинения во взяточничестве, и она тоже во всем чистосердечно призналась.

Число взяткодателей оказалось столь велико и многообразно, что Петр приказал пройти по улицам Петербурга отряду преображенцев с барабанами. С ними шли бирючи-глашатаи, они призывали жителей столицы дать чистосердечные признания: давал ли кто из них взятки Виллиму Монсу и его сестре. За утайку и плутовство обещалось строгое наказание. Страх перед Петром был столь велик, что до самой смерти императора, случившейся через два месяца, к санкт-петербургскому полицмейстеру Девиеру приходили с повинной множество лиц всех состояний. Больше было представителей высшей знати — царевны Анна Ивановна и Прасковья Ивановна, князья Репнины, Троекуровы, Вяземские, и даже от самого светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова тоже пришла повинная.

Верховный суд, не разбирая всех материалов, ограничился установлением трех бесспорных фактов мздоимства. А так как по Указу от 25 октября 1723 года взяточничество на государственной службе каралось смертью и конфискацией имущества, то Монс был приговорен к смертной казни, его сообщники — к наказанию кнутом и ссылке. Петр приговор утвердил.

Пятнадцатого ноября Монса, Столетова, Балакирева и Матрену Балк перевели в Петропавловскую крепость. Сообщников Монса приговорили к наказанию кнутом и ссылке. Ивану Суворову удалось оправдаться.

В ночь перед казнью Виллим Монс написал стихи на немецком языке. Их подстрочный перевод звучит так:

Итак, любовь — моя погибель,В груди моей горел огонь страстей,И он — причина моей смерти…Моя гибель мне известна,Я отважился полюбить ту,Которую должен был лишь уважать.И все же я пылаю к ней страстью.

Даже если бы Монс не оставил этих стихов, современники и потомки вряд ли считали бы казнь Монса борьбой со взяточничеством; было понятно, что это прежде всего акт мести за прелюбодеяние с императрицей.

Вильбуа записал со слов одной из фрейлин, оказавшейся невольной свидетельницей возвращения царя из Петропавловской крепости после допроса Монса: «Приступ гнева Петра против Екатерины был таков, что он едва не убил детей, которых имел от нее». Далее Вильбуа писал: «Он имел вид такой ужасный, такой угрожающий, такой вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом. Он был бледен как смерть. Блуждающие глаза его сверкали. Его лицо и все тело, казалось, было в конвульсиях. Он несколько минут походил, не говоря никому ни слова, и, бросив страшный взгляд на своих дочерей, он раз двадцать вынул и спрятал свой охотничий нож, который носил обычно у пояса. Он ударил им несколько раз по стенам и по столу. Лицо его искривлялось страшными гримасами и судорогами. Эта немая сцена длилась около получаса, и все это время он лишь тяжело дышал, стучал ногами и кулаками, бросал на пол свою шляпу и все, что попадалось под руку. Наконец, уходя, он хлопнул дверью с такой силой, что разбил ее».

Вильбуа утверждал, что Петр хотел казнить и Екатерину, поступив с нею «так, как поступил Генрих VIII, английский король, с Анной Болейн». Петра отговорили от этого А. И. Остерман и П. А. Толстой. Они сказали, что если казнить Екатерину за супружескую неверность, то встанет вопрос о том, кто подлинный отец ее дочерей. И тогда ни один из европейских принцев не сможет жениться на русских великих княжнах.

А именно в эти дни шли переговоры о женитьбе голштинского герцога Карла-Фридриха на какой-либо из дочерей Петра и Екатерины. Этот резон Петр посчитал для дела решающим и сумел смириться.

Шестнадцатого ноября 1724 года всех обвиняемых привезли на Троицкую площадь к только что выстроенному эшафоту. Монс, одетый в нагольный тулуп, шел твердым шагом и спокойно поднялся на эшафот.

Он отдал сопровождавшему его пастору золотые часы с портретом Екатерины на крышке, снял тулуп и лег на плаху. Когда отрубленную голову красавца камергера воткнули на заранее приготовленный высокий шест, внизу поставили сестру казненного Матрену и, обнажив ей спину, пять раз ударили кнутом; кровь с головы брата в это время стекала по шесту на ее плечи.

Затем пятнадцать ударов кнутом получил Егор Столетов, а шестьдесят ударов батогами получил Балакирев. Однако Петр не был бы самим собой, если бы сразу и решительно предал забвению происходящее. Граф Генниг-Фредерик Бассевич в своих «Записках» утверждал, что император привозил Екатерину на место казни Монса и заставлял смотреть на его отрубленную голову.

Через несколько дней Столетова и Балакирева отправили в крепость Рогервик (ныне — эстонский город Палдиски), а Матрену Балк — в Тобольск.

Эта история имела продолжение. Петр приказал отрубленную голову камергера положить в банку со спиртом и привезти к нему во дворец. Там он принес свой трофей Екатерине и поставил на столик в ее спальне. Петр долго гневался на Екатерину и перестал спать с ней в одной постели.

Так продолжалось несколько дней, пока Екатерина, заплакав, не упала перед мужем на колени, во всем винясь и прося прощения. Утверждают, что она простояла на коленях три часа и сумела вымолить у него отпущение грехов. И только после этого голова Монса была отправлена в Кунсткамеру, где и оказалась рядом с головой Марии Даниловны Гамильтон.

Головы эти хранились в подвале в особых банках, куда время от времени наливали новый спирт. В 1780 году, более чем через полвека после происшедшего, президент Академии наук княгиня Екатерина Романовна Дашкова заинтересовалась, куда уходит так много спирта? И получила ответ, что спирт идет на сохранение двух человеческих голов — Гамильтон и Монса.

Дашкова рассказала об этом Екатерине II, и та велела принести и показать ей эти головы. Все видевшие их удивлялись тому, что головы хорошо сохранились, но еще более — их необыкновенной красоте.

После этого Екатерина II приказал предать головы земле.

Новелла 10

Последние дни первого императора

А в 1724 году сановный и родовитый Санкт-Петербург уже жил другой новостью — 22 ноября был подписан брачный контракт между голштинским герцогом Карлом-Фридрихом и великой княжной Анной Петровной, а еще через несколько дней состоялось их обручение.

Торжества сопровождались балами и фейерверками, зваными обедами в домах вельмож и Зимнем дворце. Петр и Екатерина, показываясь вместе, производили впечатление спокойных, веселых и любящих супругов. Казалось, тучи развеялись и ничто не грозит более их союзу и семейному покою. Однако судьбе было угодно решить иначе. Еще во время коронационных торжеств Екатерины Петр простудился и болел с перерывами до глубокой осени. И все же он вел прежний образ жизни — много пил, ел все, что ему хотелось, и почти не слушал докторов.

Дело Монса и вовсе подорвало его здоровье. Казалось, что он сознательно ищет смерти. 21 ноября — на пятый день после казни Монса — Петр первым в столице, рискуя, переехал по льду через Неву, вставшую лишь накануне. Начальник береговой стражи Ганс Юрген хотел арестовать нарушителя, но им оказался сам император.

Двадцатого декабря Петр участвовал в грандиозной попойке, устроенной по случаю избрания нового князь-папы «Всепьянейшего Собора», потом, в январе 1725 года, бурно отгулял на свадьбе своего денщика Василия Поспелова и на двух ассамблеях — у графа Толстого и вице-адмирала Корнелия Крюйса. Особенно же поразил всех больной император, когда 6 января, в мороз, прошел во главе Преображенского полка маршем по берегу Невы, затем спустился на лед и стоял в течение всей церковной службы, пока святили Иордань. Все это привело к тому, что Петр слег, сильно простудившись, и с 17 января стал испытывать страшные мучения.

Простуда усугублялась застарелыми недугами. Французский посол в России Кампредон сообщал в Париж, что царь призвал к себе одного итальянского врача (доктора Азарити), с которым посоветовался наедине. Далее Кампредон писал, что, по словам Азарити, «царь страдал задержкой мочи, а она является следствием застарелой венерической болезни, от которой в мочевом канале образовалось несколько небольших язв».

Лечивший Петра врач Блюментрост был против хирургического вмешательства, а когда хирург-англичанин Горн операцию все же провел, то было уже поздно, и у Петра вскоре начался антонов огонь (гангрена). Последовали судороги, сменявшиеся бредом и глубокими обмороками. Последние десять суток если больной и приходил в сознание, то страшно кричал, ибо мучения его были ужасными.