Джулия Ловелл - Великая Китайская стена Страница 17

Придя к власти, Чжао Гао и Хухай принялись энергично продолжать самые жестокие начинания Ши-хуанди, выдавливая из населения налоги и используя подневольный труд для завершения работ по строительству огромного царского дворца, заложенного в Сяньяне, и обширной системы дорог. По рекомендации Чжао Гао Хухай, с радостью перебив представителей знати, удалился во внутренний дворец, окунулся в празднества, развлекался с наложницами и актрисами, оставив дела правления (или, точнее, сведения счетов с врагами) своему евнуху-наставнику. Сумев полностью изолировать второго императора, Чжао Гао довел бывшего господина до безумия и самоубийства, прежде чем его самого зарезал Цзыин, старший сын Хухая.

Однако решительный Цзыин правил всего сорок шесть дней. Пока верхний эшелон власти Цинь распадался, бремя мобилизации, налогов и жестокие наказания — основа циньского легистского государства — понуждали все большее число людей к занятию разбоем. Несколько столетий спустя один из ханьских чиновников прямо указывал на пограничную политику как на причину бунтов, описывая тяготы не только солдат на передовой, но также и гражданского населения, пытающегося удовлетворить потребности погрязших в неуемной коррупции поставок:

«Войска находились в дикой местности без крыши над головой в течение более чем десяти лет, и бессчетное число людей умерло… Начиная движение от побережья, партии пищевых продуктов по пути следования до Желтой реки уменьшались со ста девяноста двух тысяч пек [декалитров] до десяти. Мужчины ускоряли сев, но не могли удовлетворить потребность армии в пище; женщины пряли, но не могли удовлетворить потребность в палатках. Люди устали, были бедны и не способны кормить… слабых, чьи трупы валялись вдоль дорог. Из-за всего этого царство Поднебесной начинало бунтовать».

Через год после смерти Ши-хуанди Чэнь Шэ, бывший наемный рабочий, из-за сильного дождя не успел вовремя перевезти свой груз, состоявший из девятисот осужденных, на поселение, за что легисты наказывали смертью. «Сейчас, — размышлял он, — побег означает смерть и заговор тоже означает смерть. Если сравнить эти две смерти, то лучше умереть, создавая какое-нибудь государство». Так, предпочитая быть повешенным за овцу, а не за ягненка, он поднял мятеж, к которому присоединился Лю Бан, будущий основатель династии Хань, и разгромил Цинь.

В одной из легенд об этих низвергавших династии мятежах рассказывается: мятежники вооружились, взломав мавзолей Ши-хуанди, и прежде чем разграбить погребальные помещения, разобрали оружие из рук терракотовых воинов. История вполне правдива: когда терракотовые фигуры обнаружили в 1970-х годах, было похоже, что их разбили в куски некие погромщики. Если так и было, то это должно рассматриваться как одна из величайших насмешек истории: армия, созданная Ши-хуанди и так дорого обошедшаяся его народу, вместо того чтобы защищать его в сомнительном путешествии в другую жизнь, вооружила мятежников, уничтоживших его династию.

Итак, империя Цинь рухнула, а вместе с ней и китайский контроль над районами севернее Желтой реки. В неразберихе, сопровождавшей падение Цинь, китайские рекруты бросили границу, и северные варвары снова заняли свои утраченные территории, сделав циньскую стену бессмысленной как оборонительное сооружение. Сыма Цянь писал:

«После смерти Мэн Тяня феодальные правители подняли мятеж против Цинь, ввергнув Китай в эпоху раздоров и беспорядка. Все осужденные, которых династия Цинь сослала на северную границу, чтобы заселить этот район, вернулись домой. Теперь, когда давление на сюнну ослабло, снова стали проникать к югу от изгиба Желтой реки, пока не расположились вдоль старой границы Китая».

Именно в этот момент истории китайских рубежных стен в Ордосе и Внутренней Монголии появляется новая пограничная сила: сюнну, политически единая и эффективно руководимая армия воинов-кочевников, способная досаждать Китаю больше, чем любое из разрозненных северных степных племен в предшествующее тысячелетие.

Почти сразу после падения Цинь, когда морализирую-" щее конфуцианство заменило прагматичный легизм в качестве общей политико-теоретической основы китайского государства, династия стала олицетворением тирании, ее история — и ее стена — предметным уроком того, как не нужно управлять Китаем. В остро критическом эссе, озаглавленном «Ошибки Цинь», ханьский ученый Цзя И (201–160 годы до н. э.) развивал следующую идею: государство Цинь развалилось, так как «не сумело продемонстрировать гуманность и добродетельность или понять существующую разницу между военной и консолидирующей силами». Император Цинь «верил в душе, что при мощи столицы за проходами и металлическими стенами, протянувшимися на тысячу миль, он заложил власть для своих потомков на десять тысяч поколений». В глазах более поздних китайских политических мыслителей и историков крах Цинь являлся идеальной иллюстрацией главного заблуждения сего абсолютного правителя, будто сила — огромные армии, страшные законы и длинные стены — без добродетели способна отстоять империю.

Не то чтобы это как-то остерегло ханжей Хань и фактически все другие династии после нее проводить ту же самую пограничную политику: как только становилось возможным, а зачастую когда этого себе и позволить было никак нельзя, они строили длинные, дорогие и в конечном счете столь же ненадежные стены.

Глава третья

Ханьские стены: Plus да change

Примерно в 209 году до н. э. Тоумань, шаньюй, или межплеменной вождь монгольских сюнну, столкнулся с дилеммой наследования. Отдавая предпочтение младшему сыну перед законным наследником, Маодунем, он хотел устранить старшего сына и поставить у власти своего любимца. Явно не желая слышать ни о каких не по-родственному жестких мерах вроде убийства, он решил отослать Маодуня в соседнее племя юэчжи в качестве заложника, а затем напал на них в надежде, что соседи в отместку убьют его сына. Как оказалось, к несчастью для Тоуманя, Маодуню удалось украсть одного из их самых быстрых скакунов, бежать и в конце концов вернуться домой. Восхитившись его отвагой и дерзостью, отец дал ему под начало десять тысяч всадников.

Как только Маодунь снова оказался среди сюнну, Тоумань понял, что поступил в высшей степени немудро при выборе врага. Чтобы оградить себя от повторения недавних событий, Маодунь немедленно принялся создавать собственную базу власти, превратив отданных ему солдат в непоколебимо преданную личную стражу. Он ввел жесткую воинскую дисциплину, в основе которой лежала готовность солдат без раздумий следовать за господином. «Стреляйте туда, куда летит моя поющая стрела! — приказывал он. — И любой, кто не выстрелит, будет зарублен на месте!» Маодунь выстрелил в своего лучшего коня, затем в свою любимую жену и в лучшего коня отца, казнив всех, кто не последовал его примеру. Наконец, «он пустил поющую стрелу в своего отца». «Все его последователи нацелили луки в том же направлении и убили шаньюя». До того как Маодунь возглавил племя, сюнну, казалось бы, были почти окружены. На юге китайцы прогнали их с земель предков, из Ордоса; на западе юэчжи, располагавшиеся в современной Ганьсу, брали у них заложников, а на востоке дун-ху (дословно «восточные варвары») относились к сюнну с явным высокомерием, требуя от них, когда вздумается, лучших лошадей и женщин. Однако в течение нескольких лет после узурпации власти в 209 году до н. э. Маодунь вернул земли, отнятые генералом Мэн Тянем, лишил циньскую Длинную стену пограничного значения. Он также разгромил дун-ху и юэчжи, предприняв ряд стратегически умно распланированных и отличавшихся безжалостностью военных операций. После победы над первыми Маодунь сделал выразительное дипломатическое назидание всем: использовал череп вождя дунху, пытавшегося отобрать часть земель сюнну, в качестве кубка для питья. После поражения от Маодуня юэчжи перебрались из Ганьсу в северо-западном Китае намного дальше на запад, на территорию современных Киргизстана и Таджикистана. Их миграция будет иметь важные последствия для ханьского стеностроительства.

До падения Циньской династии китайцы господствовали на северной границе, особенно после того, как лишили, кочевников их единственного, но громадного преимущества, переняв у степняков кавалерийскую технику. Побеждать в пограничных столкновениях китайским государствам помогало политическое единство: их способность находить эффективные пути организации и использования населения для политических и военных целей. Степные же племена были слишком разобщенными, чтобы предпринять что-либо масштабное против китайцев, и слишком политически дезорганизованными, чтобы завоевывать и контролировать новые территории. Объединенные китайцы оставались в Ордосе; разобщенные сюнну откатились в северную Монголию. Все переменилось после того, как Маодунь смог навязать разрозненным кочевникам беспрецедентную сплоченность. Создав трехуровневую иерархию управления в своих владениях — наверху шаньюй, имперские губернаторы и местные племенные вожди внизу, — Маодунь сумел подчинить и удержать степную империю. Таким образом он превратил сюнну в одну из самых страшных враждебных сил в истории китайской границы.