Юлиан Семенов - Майор Вихрь Страница 17

Однажды сволочной старичок из Орла, работавший на немцев среди интеллигенции в качестве секретного сотрудника гестапо, говорил Вихрю и двум молоденьким чекистам, допрашивавшим его: "О голодные, истеричные, пронизанные слухами и надеждами рынки войны! Как быстро люди в дни мира забывают вид этих трагичных рынков! Единственная гарантия против войны это людская память. Но ее, людской памяти, нет. Есть память человеческая у каждого своя, и притом, как правило, плохая. Если бы заменить память иным чувством, например завистью, тогда войн не было бы вовсе. Память как погода, она меняется в зависимости от настроения человека. Хорошо ему - он вспоминает хорошее или же о плохом говорит с улыбкой: оно, это плохое, уже миновало и в настоящее время ему, этому человеку, не угрожает. А коли человеку плохо, так все зависит от характера: он или на другого за это "плохо" вину навесит, или будет биться насмерть, чтоб плохое поменять на хорошее, или запьет горькую, или плюнет на все и заглянет в лицо старухе с косой - когда нет выхода. Вспоминают вообще редко. Чаще думают о будущем. Потому и воюют..."

"От старый черт! - как-то удивленно подумал Вихрь, вспомнив старика. Про трагизм базаров он верно говорил. Я почти никогда не вспоминал голод двадцать девятого года, а ведь я его помню... Про зависть и остальное надо было б поспорить. Спор - это вроде точильного камня в поисках истины".

Слепец толкнул Вихря в бок.

Вихрь неторопливо обернулся. Слепец кивнул головой на молодого парня в черной вельветовой куртке, в серых брюках, заправленных в сапоги. Парень держал в руках кульки с кормом для голубей.

ОЧНАЯ СТАВКА

Старик в военной форме теперь был не один. Рядом сидел человек в сером штатском костюме. Коля понял, что этот - из гестапо. Он не ошибся. Старик офицер сказал:

- С вами будет беседовать господин из отдела по перемещению иностранной рабочей силы.

"Знаю я эту рабочую силу, - усмехнулся про себя Коля. - Рожа - кирпича просит".

- Очень приятно, - сказал он, - а то я сижу, уж волноваться начал.

- Волноваться вредно, - сказал штатский, - особенно такому здоровому молодому человеку, как вы.

- Я волнуюсь не по своей воле, - улыбнулся Коля.

- По нашей? - тоже улыбнулся штатский.

- Да уж не по своей.

- Ну, хорошо... Оставим это. Где бы вы хотели работать? В какой отрасли хозяйства нашего народного государства?

- Видите ли, я получил много профессий за последние три года. Я уже их перечислял.

- Да, я в курсе. Вы оборвали цикл занятий на физическом факультете ближе к завершению или в середине?

- В середине. Да, пожалуй, в самой середине.

- А как у вас с языком?

- Скорее плохо, чем хорошо. Я и в школе получал посредственные оценки по немецкому языку.

- Да?

- Теперь жалею. Но у нас плохо учили немецкому.

- Совершенно верно. Мне рассказывали, что в ваших школах вообще не изучают произношение. А ведь у нас есть и берлинское, и баварское, и северное, и швейцарское, и австрийское произношение.

- В том-то и дело. А самому заниматься было трудно: времени не хватало, есть хотелось, а не подхалтуришь - не пошамаешь.

- Пошамаешь? Это что такое?

- Шамать - значит есть, жевать, как говорится, от пуза.

- Вы веселый молодой человек. Вас зовут...

- Андрей...

- Андрей, - повторил немец.

- А отчество?

- Яковлевич. Андрей Яковлевич.

-Яковлевич, - задумчиво протянул немец. - Вообще-то весьма еврейское отчество.

- Яков? Ну что вы... У вас самих много Яковов. У меня был знакомый немец Якоб Ройн, фельдфебель.

- Откуда этот Ройн?

- По-моему, из Берлина.

- А отчество вашего отца?

- Иванович. Яков Иванович.

- Где родились?

- Потомственный москвич.

- Место жительства?

- Мое?

- Отцово.

- Вместе с нами жил.

- Это вы уже написали. Меня интересует, где он жил до того, как вы приехали на вашу квартиру?

- Я не помню... Где-то на Палихе, а точно не помню, не интересовался.

- Скажите мне вот что, - растягивая гласные, сказал гестаповец, - где вы работали в Минске?

- В парикмахерской.

- Их там было много. В какой именно?

- В парикмахерской Ереминского.

- Опишите мне подробно внутренний вид парикмахерской.

- Ну как... Длинная комната, в ней кресла - вот и все.

- Сколько было у вас кресел?

"Они мотали Степку, теперь проверяют на мне. Но Степка говорил, что мотал его один старик, почему пришел штатский? Степка наверняка сидит в темной комнате, они его выдерживают - психологи чертовы. Но почему пришел гестаповец? Неужели Степка погорел? Или погорел я? Не может быть! Он не мог продать меня, не мог!" - быстро думал Коля, машинально отвечая:

- У нас было три кресла.

- Три кресла, - задумчиво повторил гестаповец, - это хорошо, что три кресла... Это отлично, что у вас было именно три кресла...

Он открыл толстую папку, на корешке которой было выведено по-немецки "Минск", и стал рассеянно рыться в бумагах.

"Такие номера у нас не проходят, - подумал Коля, - так пугают только дошкольников..."

- Это просто совершенно великолепно, что у вас было три кресла, - снова повторил гестаповец, - а за каким креслом работали вы?

- Когда как...

- Определенного, своего кресла у вас не было?

- Чаще всего я устраивался возле большого окна: была видна улица... Интересно, знаете ли...

- Девочки, ножки, юбочки...

- В том-то и дело.

- Сколько вам платили в месяц?

- У нас была понедельная оплата. Хозяин платил нам каждую субботу. Это приказ бургомистрата - платить понедельно, разве вы не слыхали?

Гестаповец чуть улыбнулся уголком рта, и Коля понял, что он ведет себя верно: его ловили с разных сторон, и не в лоб, а издалека, через детали.

- Скажите, пожалуйста, - спросил гестаповец, по-прежнему длинно растягивая гласные, - а какой-нибудь рисунок у вас на окнах был?

- Было два рисунка, - сухо ответил Коля. - Вы что, не верите моим документам?

- Какие были рисунки?

- Как всегда на паримахерских. Мужчина и женщина. С фасонными прическами.

- Хорошо... Какой машинкой вы работали? Русской или немецкой?

- Сначала русской, а потом достал немецкую, золингенской стали.

- Какая лучше?

- Конечно, немецкая.

- Почему "конечно"?

- Потому что фирма солидней.

Гестаповец распахнул свой черный портфель и достал оттуда ножницы, гребенку и машинку для стрижки волос.

- Сейчас вы покажете нам свое искусство, - сказал гестаповец.

- Согласны?

И, не дожидаясь ответа Коли, он сухо приказал:

- Пригласите Торопова.

- Сейчас же приглашу, господин Шульц, - ответил старик офицер и вышел из кабинета.

В голову Коли словно ударило: Шульц! Сначала он не понял, отчего его так ударило. А потом ясно услышал Степку, его рассказ про следователя гестапо Шульца - красномордого и здорового, который уговаривал его выступить на процессе как чекиста-связника.

А ГДЕ РАЦИЯ?

Аня проснулась через час. Ей казалось, что она только на минуту закрыла глаза. Аня увидела незнакомый потолок над головой (она всегда запоминала карнизы потолков и могла по ним безошибочно определить высоту комнаты), и все в ней закружилось, заметалось, напряглось. Но так было только одно мгновение, пока она не увидела возле окна Муху. Он сидел в той же позе, что и час назад, - опершись рукой на подоконник, выкрашенный жирной белой краской.

Он сидел, закинув ногу на ногу, - уютно, по-довоенному, нисколько не скованно, будто он вовсе не в тылу у немцев, а в штабном домике после возвращения с задания - сидит себе и отдыхает бездумно.

- Ну, - улыбнулся он, - отдохнула?

- Хорошо отдохнула.

- Я на тебя глядел: красивая ты. Зачем таких посылать? Можно кого поплоше...

- Это почему?

- Так... Если поплоше какая попадется - не жаль.

- Каждый человек - человек... Да и потом, не в вывеске дело.

- Ты про душу-то не заводи, не надо, - сказал Муха, - это мы в школе проходили. Рация где? Надо выходить к нашим, в лесу у местных партизан питание кончилось, они теперь немые.

- За рацией надо идти.

- У верных людей спрятала?

- Я ее закопала.

Муха присвистнул.

- Теперь черта с два найдешь!

Аня улыбнулась:

- Найду. Завтра же найду. Вдвоем пойдем?

- Нет, втроем. Я еще одного местного с собой прихвачу.

- Кто такой?

- Один... парень... Из моей группы.

- Он не наш?

- Раз мне помогает, значит, наш.

- Это понятно. Я спрашиваю: его тоже забросили или он местный?

- Местный. Я его тут вербанул.

- Как мне называть тебя? Мухой как-то неудобно звать.

- Я - Андрей. А ты?

- Аня.

- А по-настоящему?

- Я же не спрашиваю, как тебя звать по-настоящему...

- По-настоящему меня зовут Андрий, вот и вся разница.

Аня быстро глянула на Муху и подумала: "Что он, с ума сошел - настоящее имя говорит?" Она ничего не сказала ему, села к столику и, достав зеркало, стала причесываться.

- А ты чего незавитая? - спросил он. - Сейчас модно, чтоб с шестимесячной.

- Мне не идет.