Режин Перну - Алиенора Аквитанская Страница 17

Усталость и волнения (а может быть, и горе) на некоторое время лишили Алиенору той беспредельной выносливости, которой она отличалась до тех пор. Она заболела и, оберегая ее, обратный путь разбили на короткие переходы, с долгой остановкой в знаменитом бенедиктинском монастыре Монте-Кассино.

Папа Евгений III был в курсе злоключений, выпавших на долю армии крестоносцев, и знал о том, что королевская чета прибыла в Италию. Разумеется, знал обо всем и Сугерий, к которому периодически являлись гонцы с письмами от короля. В ответных письмах он посылал Людовику множество мудрых советов: при нынешних обстоятельствах королю не следует принимать никаких решений, пусть он прежде всего вернется в свое королевство, где его присутствие делается все более необходимым; разногласия между ним и его супругой могут оказаться всего лишь следствием усталости и перенесенных опасностей. И настоятель Сен-Дени поспешил обратиться к папе и сообщить ему о том, через какие испытания пришлось в то время пройти королевской чете.

Евгений III, несмотря на суровый вид, был добрым и чувствительным человеком, он сам благословил молодых супругов перед тем, как они отправились в этот поход, полный опасностей, тягот и разочарований. Разволновавшись при мысли о том, сколько испытаний выпало им на долю за эти два года, он пригласил Людовика и Алиенору в свою резиденцию в Тускуле: он не мог в то время жить в Риме, охваченном мятежом, который поднял захвативший город известный бунтарь Арнольд Брешианский.

Король и королева Франции добрались туда только к середине октября. Встретили их как нельзя лучше. У папы с каждым из них состоялась долгая беседа: он всей душой стремился к тому, чтобы воссоединить молодую чету, помочь ей вернуться к той совместной жизни, которую они обязались вести на благо своих народов, выслушивал их взаимные жалобы, старался успокоить и помирить их. Что касается этой истории с родством, папа уверил, что беспокоиться не о чем — Церкви известны подобные случаи, и она вполне допускает их брак.

Людовик испытал от этого явное облегчение: его чувствительную совесть, вне всякого сомнения, смущала эта вполне реально существовавшая проблема родства — прабабка Алиеноры, Одеарда Бургундская, была внучкой Роберта Благочестивого, его предка. По гражданским законам это было родством девятой степени, но, если считать по каноническим нормам, они состояли в четвертой или пятой степени родства, что влекло за собой недействительность брака. А он по-прежнему, несмотря на обиду, которую затаил после антиохийских событий, был влюблен в Алиенору.

К концу этой встречи супруги, казалось, помирились. Папа проводил их в спальню, которую велел для них приготовить: это было роскошная комната, затянутая шелком, — ему известны были вкусы Алиеноры, — с одной-единственной кроватью. Супруги провели в Тускуле несколько дней, после чего уехали, осыпанные подарками и добрыми словами понтифика. «Когда они прощались, — рассказывает летописец Иоанн Солсберийский, — этот человек, несмотря на всю свою суровость, не мог сдержать слез. Перед отъездом он благословил их самих и все французское королевство».

К дню святого Мартина (11 ноября) Людовик и Алиенора вернулись на берега Сены, и в следующем, 1150 г. — весомое доказательство примирения королевской четы — у них родился второй ребенок. Но не наследник престола, появления которого они оба так желали: как и в первый раз, это была девочка, ее назвали Алисой.

Для Алиеноры началась безрадостная полоса жизни: Сена после Оронта; вместо лимонных садов — берег, усыпанный опавшими листьями, которые уже начали гнить под моросящим ноябрьским дождем; вместо дворцов, уступами расположившихся на берегах Золотого Рога, — старая добрая резиденция французских королей посреди маленького островка Сите. Вокруг нее сгущалась атмосфера недовольства, которую она постоянно чувствовала после разгрома в Кадмоских горах и особенно — после Антиохии; и в утешение — всего лишь неизменно галантный и любезный муж, чье доверие она, похоже, утратила безвозвратно. Еще на обратном пути во Францию он недвусмысленно дал ей понять, что отныне намерен править один. Вскоре после перехода через Альпы он покинул свиту и поспешил в Оксерр. Там его встретил Сугерий, двинувшийся ему навстречу, чтобы сообщить о состоянии дел в государстве. Они вдвоем вернулись в Париж и, чтобы вознаградить верного советника за его преданность, Людовик велел провозгласить во всех своих владениях, что Сугерий заслужил титул «отца родины».

Алиеноре больше не суждено было править; отныне Людовик будет почтительным супругом, исполненным нежности и предупредительности, но непреклонным королем. Но ведь именно супруг перестал к этому времени нравиться Алиеноре — если она вообще когда-нибудь его любила — и вместе с тем теперь она чувствовала, что способна править, не позволяя себе, как было раньше, руководствоваться при этом своими женскими прихотями. Она поняла, какую опасность таит в себе власть и какую ответственность она за собой влечет. Ее отстранили от совета именно в тот момент, когда она окончательно осознала свою роль и могла бы занять в нем подобающее ей место. Эта полная трудностей и опасностей поездка на Восток, должно быть, осталась в памяти Алиеноры ослепительным видением жизни, какую она могла бы прожить. И почему она отдала свою руку не Мануилу Комнину: она чувствовала, что лучше императрицы сумела бы пленить и удержать этого человека, более всего напоминавшего героя эпической поэмы, и вполне могла бы вести вместе с ним тонкую дипломатическую игру, благодаря которой Византия оставалась Византией несмотря на все старания арабов, турок и латинских королевств. И если бы она хотя бы могла призвать трубадуров, которые завораживали ее в юности, чтобы они сочинили рассказ о ее восточном походе, наподобие тех, какие сочиняли для ее деда.

Но французский двор становился все более и более суровым. Людовик, сразу после своего возвращения, совершил искупительное паломничество в тот самый город Витри, который теперь назывался Витри-Сожженный; он собственными руками посадил рядом с заново отстроенным городком привезенные из Святой Земли кедры, потомки которых и сегодня еще удивляют нас на фоне пейзажа Шампани. Он делил свои дни между исполнением религиозного долга и многочисленными трудами феодальной жизни: управлял своими владениями, вершил правосудие, а иногда делал достаточно неопределенные вооруженные вылазки, к которым Алиенора особого интереса не проявляла. До чего убогими казались ей споры из-за жалких клочков земли после неудачи великолепного похода на Восток!

Тем не менее, она и представить себе не могла, какой интерес вскоре станут вызывать у нее эти споры. Людовик поссорился с одним из наиболее могущественных своих вассалов, Жоффруа Красивым, графом Анжуйским. В августе 1150 г. дело приняло серьезный оборот, и король начал собирать войска на берегах Сены, между Мантом и Меланом. Любому, кто недостаточно хорошо разбирался в делах королевства, могло показаться странным, что ссора с графом Анжуйским влекла за собой нападение королевской армии на Нормандию. На самом же деле это означало, что король задумал крупную операцию против своего вассала и намеревался помешать осуществлению замыслов, которые тот лелеял. Жоффруа Красивый, — его прозвали Плантагенетом из-за веточки дрока, которой тот украшал капюшон, отправляясь на охоту, — был женат на дочери английского короля Генриха Боклерка, Матильде, которую продолжали называть императрицей, поскольку в первом браке она была супругой германского императора Генриха V. Эта незаурядная и наделенная безграничной энергией женщина, которая была на пятнадцать лет его старше, принесла ему в приданое притязания на наследство своего отца, короля Англии и герцога Нормандии. У английского короля не было других потомков, кроме нее, но, тем не менее, нашелся человек, который принялся оспаривать ее право наследования: Стефан, граф де Блуа, который по своей матери Адели также был внуком Вильгельма Завоевателя. Стефан даже опередил Матильду в этой погоне за английской короной и сумел захватить власть. Он жил в Англии, где некоторые из баронов приняли его сторону, другие же поддерживали Матильду; из-за этого соперничества страна находилась в состоянии непрекращавшейся гражданской войны, все больше и больше погрязала в анархии, а борьба тем временем переместилась на континент. В 1150 г. Жоффруа торжественно передал герцогскую власть в Нормандии своему старшему сыну Генриху, которому в то время было семнадцать лет. Направив свои войска в Мант, король Франции, до сих пор занимавший между двумя своими могущественными вассалами положение арбитра, тем самым показал, что принимает сторону Стефана де Блуа. Он тем более считал себя вправе это сделать, что Генрих, ставший нормандским герцогом, казалось, вовсе не спешил принести оммаж королю Франции и признать его своим сюзереном.