Лев Карсавин - Монашество в средние века Страница 17

Во взволнованной политической борьбою Верхней Лотарингии вместе с сознанием непрочности земных благ, сознанием, на каждом шагу подтверждаемым действительностью, обнаруживается тяга от мира. Клирики и миряне жадно ищут уединения, духовного мира и блаженства, достигаемого отрицанием себя и созерцанием. Одни скрываются в леса и пустыни; другие бродят с места на место в поисках желанного монастыря; третьи сплачиваются в свободные, быстро распадающиеся, но ещё быстрее возникающие союзы спасающихся или ищущих спасения. Среди многих из этих отвергающих мир в той или иной форме всплывают мысли о реформе монастырей и Церкви.

В Туле архидиакон Эйнольд забыл свои знания и оставил своё имущество, чтобы замкнуться в тесной келье. О нём заботился сам епископ. Эйнольд был не один. Другие предавались ещё более суровой аскезе. Среди них выдвигается Иоанн из Вандьера – прежде принадлежавшей королю виллы, расположенной в тульском и метцском диоцезах. Иоанн учился в Метце и в монастыре святого Михаила на Мозеле, но без особенных, как сознавался потом сам, успехов. Юность его была тяжела: ему пришлось после смерти отца принять на себя заботы о поместье и братьях. Но в то же время Иоанну удалось вступить в близкие отношения с влиятельными духовными и светскими лицами. Эти связи и определили дальнейшую его жизнь. Он возобновил свои занятия под руководством учёного тульского диакона и вместе со своими сёстрами предался одушевленному чтению священных книг. Как аббату-мирянину монастыря святого Петра в Метце, Иоанну пришлось вступить в тесное соприкосновение с духовенством и монашеством. Увлёкшись аскезою, он стал искать соответствующего своему идеалу монастыря. Иоанн посетил Монте-Кассино, Монте-Гаргано и неаполитанское аббатство Спасителя (St. Salvatore). Вернувшись на родину, он испытывал влияния известного уже нам Эйнольда, анахорета Гумберта и, наконец, сам удалился в пустыню. Вскоре мы встречаем его в группе единомышленников, увлечённых его рассказами о монастырях Италии. Не находя себе поддержки в окрестных епископах, они уже думали отправиться в Италию и основать там свой монастырь, как случай отдал им (933 г.) оставленное бежавшими от венгров монахами и растерявшее свои владения аббатство Горцию. Из Горции, первым аббатом которой был Эйнольд, вторым – Иоанн, более строгая монашеская жизнь распространилась и по другим монастырям Верхней Лотарингии.

Характерною чертою всего рассматриваемого движения является его самопроизвольное проявление сразу во многих, часто не связанных друг с другом центрах: Клюни, Флери (в рейнском диоцезе) и реформы, проведённые шотландскими монахами во Франции (Метц, Лаон), монастыри Герарда и Горция в Лотарингии, аналогичные попытки в германии (Рейхенау, трирский монастырь святого Петра, многочисленные анахореты и клюнийские аббатства), Брабанте, итальянские и, в частности, ломбардские течения. Везде основною причиною является подъём религиозности и аскетизма. Но в иных случаях он приводит только к появлению анахоретов и возникновению монастырей, не задающихся иною целью, кроме спасения души своих сочленов; в других с аскетическо-монашеским течением довольно рано сплетается идея реформы монашества вообще, даже чаяния реформы Церкви. В одних случаях, как в Нижней Лотарингии и Средней Италии, движение оформляется вполне самопроизвольно и создаёт самостоятельный центр; в других оно рано поддается влиянию соседних или более энергичных центров, как в остальной части Италии или Верхней Лотарингии, где рано обнаруживается косвенное влияние клюнизма. В дальнейшем развитии периферии отдельных центров движения всё более сближаются, сильнее проявляется взаимодействие, иногда, как в Германии, в монастырском движении конца XI века, исходящем из Гирсау (Вюртемберг), «установления» которого развиты на почве клюнийских, создавая иллюзию переноса движения извне. В смутной форме и неясных очертаниях всплывает обновлённое монашество. Наиболее значительный центр его – Клюни, и клюнизм первый делает попытку сознательного сплочения монастырей, объединения монашества.

3. Клюни с самого начала стояло близко к папству, и не только потому, что, изъятое из ведения местных церковных властей, находилось под покровительством Рима, но и в силу постоянных связей с Римом, поддерживаемых чуть ли не ежегодными приездами в него клюнийских аббатов. Это поставило клюнийцев в связь с самым центром церковной жизни, равно как и близость их к германским императорам. Четвёртый аббат Клюни Майол был одним из влиятельнейших лиц при императорском дворе. Оттон, говорят, думал о том, чтобы подчинить ему немецкие и итальянские монастыри. В таких широких размерах мысль Оттона была неосуществима, но в реформе многих монастырей Майол принимал деятельное участие. Ещё влиятельнее был его преемник Одилон, при котором и французская королевская власть в лице Роберта поддается влиянию монашества, оттесняющего белое духовенство даже при дворах мелких государей. Везде наряду с клиром поднимается монашество, сбросившее в значительной части своей узы местного епископата, тянувшее к крупным и влиятельным аббатствам. Уже Сильвестр II заявлял аббату Клюни: «Пока сильно наше положение, ваше преуспеяние не потерпит никакого ущерба». Его преемники ещё более слили интересы Церкви с интересами монашества. Монашество обращалось к Риму как к естественному покровителю в борьбе за свою самостоятельность с местным клиром, и этим способствовало росту самосознания папства. А Рим, взращивавший идею реформы Церкви и своего примата, всё более понимал, что его опора в монахах. Монашество казалось истинным носителем христианского идеала. Так думали Папы, так думал Генрих II и так же думали отдельные представители местного клира, видевшие в Одилоне святого и мудреца, «архангела монахов». Монахи были людьми дня. Их можно было встретить повсюду: и во главе реформаторских начинаний, и в политических делах государей.

Естественным путём выдвинулись и росли отдельные центры монашества. Росло и Клюни. Но до Одилона в его расширении не было определённого плана, строгой руководящей мысли, хотя тенденция к централизации уже обнаружилась и вызывала протесты отдельных монастырей. Одилон планомерно добивается объединения под властью Клюни всех его посадок. Он подводит под свою власть многие монастыри во Франции и Германии, не смущаясь встречаемым сопротивлением и упорно стремясь к своей цели. Когда Одилон был избран аббатом, от Клюни зависело только 37 монастырей. Одилон (†1048 г.) довёл их число до 65. При его преемнике Гугоне (†1109 г.) «конгрегация» Клюни приняла свой окончательный вид, охватив около 200 монастырей, некоторые из которых сами были довольно значительными центрами (так, St. Gérald стоял во главе 65 монастырей, La Charité sur Loire – 52 и так далее). Аббат Клюни надзирал за подчинёнными ему монастырями, за соблюдением в них устава; утверждал избираемых ими аббатов, назначал или утверждал поставляемых аббатами приоров. Новиции приносили обеты ему самому и должны были проводить первые три года своей монашеской жизни в Клюни. При Петре Достопочтенном (1122–1156 гг.) конгрегация достигла наибольшего расцвета: её монастыри появились на востоке – в долине Иосафатской, на горе Табор – и рассеялись по всей Западной Европе. Одновременно приняли окончательную форму и «клюнийские установления».

Только Клюни удалось создать такую большую и крепкую организацию. Рядом с ним осталось существовать много мелких местных центров, и параллельно с действием объединяющих тенденций замечаются обратный процесс дробления крупных образований и непрестанное появление всё новых монастырей. Рост Клюни, нашедший себе выражение и во внешнем блеске его монастырей, в импульсах, данных им средневековой архитектуре, сопровождался ростом его влияния в Церкви, и понятно, какое значение для папской политики имело появление подобной организации, влияние которой распространялось далеко за пределы непосредственно входящих в неё монастырей. Не меньшим значением для Церкви и папства обладало и всё монашеское движение эпохи, и тем не менее не следует преувеличивать этого значения.

4. Монашество способствовало росту папской идеи. В Рим стекались монахи и аббаты, твёрдо веруя в спасительную для души силу святого паломничества, посещения «дома апостолов» и папских отпущений. Озабоченные мыслью о своём спасении, монахи верили в великую власть вязать и разрешать, переданную Христом своему наместнику. Папа для них был главою всей Церкви, решения которого обязательны для всех и не подлежат критике. И индивидуальный интерес каждого монастыря, каждой конгрегации подводил реальный фундамент под эти идеи. Рим оказывался самою надежною опорой в борьбе с местными силами. И поэтому защита непогрешимости папского декрета была вместе с тем защитою собственного монастыря. Естественно, что в борьбе за свободу и идею папства сочувствие монашества было на его стороне. Клюнийцы радостно приветствовали попытки императоров обновить само папство, не задумываясь над антиномией папства и империи. Монашеству в целом была чужда та дилемма, которую поставил Григорий VII, и не всегда на стороне великого Папы были симпатии клюнизма, для которого благо Церкви и Папа – покровитель монашества были важнее теоретического спора, а вмешательство императоров в выборы понтификов не нарушало идеи папского верховенства. Папство росло, опираясь на клюнизм и поддерживаемое им, но не клюнийским монахом был Гильдебрандт. Отдельные монахи и аббаты примыкали к нему и становились в первые ряды бойцов, но не монашество в целом.