Марк Твен - Личные воспоминания о Жанне дАрк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря Страница 17

Она умолкла, размышляя, а потом добавила решительно и спокойно:

- Но ведь дело-то правое, и если б понадобилось, я опять поступила бы так же.

Это показалось нам что-то уж чересчур большой тонкостью, но мы ничего не сказали. Если б мы знали ее так, как она знала себя и как она показала себя в дальнейшем, мы поняли бы, что она хотела сказать и насколько она возвышалась над нами. Она готова была пожертвовать собой - и именно самым лучшим в себе, своей правдивостью - ради своего дела, но только ради него: своей жизни она не стала бы покупать ценой лжи; а наша военная этика допускала обман ради спасения собственной жизни и ради любого, пусть даже малейшего, преимущества над противником. Слова ее показались нам тогда незначащими, и суть их ускользнула от нас; сейчас мы знаем, что в них выражался нравственный принцип, делавший их высокими и прекрасными.

Ветер стих, метель прекратилась, и в воздухе потеплело. Дорога превратилась в болото, и лошади едва продвигались по ней шагом. Время тянулось медленно, и усталость так одолевала нас, что мы засыпали в седле. Даже сознание опасности, подстерегавшей нас со всех сторон, не могло разогнать нашу дремоту.

Эта ночь, десятая по счету, показалась нам длиннее других и действительно была самой трудной, - мы все время накапливали усталость, и теперь она достигла предела. Но больше нас никто не потревожил. Когда занялось утро, мы увидели впереди реку,- и узнали Луару; мы въехали в город Жиен и были теперь среди своих, миновав территорию противника. Это было для нас счастливое утро,

Все мы были измучены и забрызганы грязью;

Жанна, как всегда, была бодрее всех и телом и духом. В среднем мы проезжали за ночь по тринадцать лье по скверным дорогам. Это был замечательный поход; он показывает, на что способны люди, когда их ведет вождь с ясной целью и непоколебимой твердостью духа.

Глава V. Мы прорываемся через последнюю засаду.

В Жиене мы отдохнули часа два-три; за это время все успели прослышать о прибытии Девы, которой суждено освободить Францию. Столько народу устремилось поглядеть на нее, что мы предпочли поискать более спокойного убежища и проехали дальше, до маленькой деревушки Фьербуа.

Теперь всего шесть лье отделяли нас от короля, который жил в замке Шинон. Жанна продиктовала мне письмо к нему. В нем говорилось, что она проехала сто пятьдесят лье, чтобы привезти ему добрые вести, и просит дозволения сообщить их лично. Она добавила, что никогда не видела его, но узнает его в любом одеянии.

Оба рыцаря тотчас отправились с этим письмом к королю.

Наш отряд проспал до вечера и после ужина был снова свеж и весел, особенно мы - молодежь из Домреми. Нам отвели общий зал в таверне; впервые за эти томительные десять дней мы отдыхали от страхов, лишений и тягот похода. Паладин снова был таким, как всегда, и расхаживал по комнате, являя собой воплощение самодовольства. Ноэль Рэнгессон сказал:

- Как он нас всех выручил, это удивительно!

- Кто? - спросил Жан.

- Ну кто же, как не Паладин!

Паладин сделал вид, что не слышит.

- Он-то тут при чем? - спросил Пьер д'Арк.

- Как - при чем? Только вера в его рассудительность помогла Жанне сохранить бодрость. По части храбрости она могла рассчитывать на нас и на себя, но осмотрительность - это все-таки главное на войне, это редчайшее и драгоценнейшее из всех качеств; а у нашего Паладина ее больше, чем у любого француза, - да что там - на шестьдесят человек хватит!

- Опять ты валяешь дурака, Ноэль Рэнгессон! - сказал Паладин. - Ты бы лучше обмотал свой длинный язык вокруг шеи да заткнул конец себе за ухо, а не то, гляди, наживешь беды!

- Вот уж не знал, что он так осмотрителен, - сказал Пьер. Осмотрительность - ведь это разум, а я что-то не замечал, чтобы он был умнее нас.

- Ошибаешься. Осмотрительность не имеет ничего общего с умом. Ум тут даже мешает, тут надо чувствовать, а не рассуждать. Чем человек осмотрительнее, тем меньше у него мозгов. Это качество целиком относится к области чувства. Откуда это видно? А вот, например: разум видит опасность там, где она действительно налицо...

- Ну, пошел молоть, идиот! - пробормотал Паладин.

- А осмотрительный человек полагается на чутье. Он может хватить куда дальше, он может увидеть опасность, где ее и не бывало... Помните, как однажды в тумане Паладин принял уши своего коня за вражеские пики, соскочил с него и влез на дерево?

- Это ложь! Ложь от начала до конца! Неужели вы станете верить злобным измышлениям клеветника? Он уже много лет меня порочит, а скоро доберется и до вас, вот увидите! Я слез, чтобы затянуть подпруги, - только и всего. Пускай я умру на месте, если лгу! Хотите - верьте, хотите - нет.

- Вот он всегда так: не может ничего обсуждать спокойно, непременно вспылит и наговорит грубостей. И какая, заметьте, короткая память! Помнит, что слез с коня, а остальное все забыл, даже про дерево. Впрочем, оно понятно. Он запомнил, как слезал с коня, потому что уж очень часто это проделывает - при каждой тревоге, стоит ему услышать бряцание оружия.

- А в тот раз почему? - спросил Жан.

- Не знаю. Он говорит: чтобы затянуть подпруги, а я говорю: чтобы влезть на дерево. Однажды он это проделал девять раз за ночь, я сам видел.

- Ничего ты не видел! Ну как можно верить этому лгуну? Отвечайте! Верите вы этому змею?

Все смутились, ответил только Пьер; он нерешительно произнес:

- Не знаю, право, как тебе сказать. Я в большом затруднении. Не хочется его обижать, раз он говорит так уверенно. И все-таки я вынужден сказать, что не совсем ему верю: не мог ты влезать на дерево девять раз.

- Ага! - вскричал Паладин. - Что ты на это скажешь, Ноэль Рэнгессон? Сколько же раз я, по-твоему, влезал, Пьер?

- Только восемь.

Все захохотали, а Паладин пришел в бешенство:

- Ну подождите же, подождите! Придет время, я со всеми разочтусь!

- Не раздражайте его! - взмолился Ноэль. - Если его раздражить - это сущий лев! Мне это довелось видеть после нашей третьей стычки с неприятелем. Как только все кончилось, он выскочил из кустов и один на один пошел на мертвеца.

- Опять ложь! Предупреждаю тебя честью, что это уж чересчур. Гляди, как бы я не пошел на живого!

- То есть на меня? Вот это обиднее слышать, чем любую ругань. Вместо благодарности...

- Благодарности? Чем я тебе обязан, хотел бы я знать?

- Ты мне обязан жизнью. Ведь это я всякий раз стоял под деревом и отражал сотни и тысячи врагов, которые жаждали твоей крови. И не для того, чтобы показать свою удаль, а только потому, что люблю тебя и жить без тебя не могу.

- Хватит! Довольно мне выслушивать эти гнусности! Я лучше стерплю твое вранье, чем твою любовь. Прибереги ее для кого-нибудь, кто совсем уж неразборчив. А я вот что скажу напоследок: это ведь я ради вас, чтобы вам досталось больше славы, старался совершать свои подвиги незаметно. Я всегда бросался вперед, в самую гущу боя, подальше от вас, чтобы вы не видели, что такое настоящее геройство и как вам до него далеко. Я хотел скрыть это от всех, но вы сами вынуждаете меня открыться. Хотите свидетелей? Они лежат вдоль всего нашего пути. Дорога утопала в грязи - я вымостил ее трупами. Местность была бесплодна - я удобрил ее вражеской кровью. Не раз меня отводили в тыл, - иначе я столько бы нагромоздил трупов, что не проехать. А ты говоришь, негодяй, что я забирался на деревья! Э, да что там!

И он удалился с видом героя: рассказ о мнимых подвигах утешил его и привел в хорошее расположение духа.

На другой день мы двинулись в Шинон. Орлеан, сдавленный английскими тисками, остался у нас в тылу и совсем близко. Скоро с Божьей помощью мы надеялись повернуть и идти ему на выручку. Из Жиена в Орлеан уже долетела весть, что идет Дева из Вокулёра, которой поручено Богом снять осаду. Это вселило в осажденных радость и надежду - впервые за пять месяцев. К королю поскакали гонцы с просьбой не отвергать ее помощь. К этому времени гонцы уже достигли Шинона.

На полпути к Шинону мы еще раз натолкнулись на неприятельский отряд. Он внезапно выскочил из леса и оказался довольно многочисленным. Но теперь мы уже не были новичками, как десять дней назад, и были подготовлены к подобным случайностям. Сердце у нас уже не замирало, и оружие не дрожало в руках. Мы привыкли постоянно быть настороже и были готовы к любой неожиданности. Появление врага смутило нас не больше, чем нашего командира. Не успел враг построиться, как Жанна скомандовала: "Вперед!" - и мы ринулись на него.

Они не могли устоять перед таким натиском. Они повернули и побежали, а мы рубили их, точно соломенные чучела. Это была последняя засада, скорее всего устроенная подлым изменником - королевским министром и фаворитом де Ла Тремуйлем[11].

Мы остановились на постоялом дворе, и скоро весь город сбежался посмотреть на Деву. Ох, уж этот король и эти придворные! Наши славные рыцари вернулись от него, потеряв терпение, и доложили Жанне. При этом и они и мы почтительно стояли, как подобает в присутствии царственных особ и тех, кто вознесен еще выше. Жанна еще не привыкла к таким почестям, - хотя мы неизменно оказывали их ей с того дня, как она предсказала смерть изменнику и он тогда же утонул, - почести смущали ее, и она велела нам сесть. Сьер де Мец сказал Жанне: