Вадим Кожинов - Россия век XX-й. 1939-1964 Страница 17

Высадка десанта в северной Франции была вообще-то естественной акцией и так или иначе обсуждалась уже в течение длительного времени. Но одно дело – обсуждение и совсем другое – практическое осуществление. Черчилль сообщает в своем сочинении; «Лишь в марте (1944 года – В.К.) Эйзенхауэр… вынес окончательное решение», а «к апрелю наши планы стали принимать окончательную форму»75. В свою очередь Эйзенхауэр в опубликованных им мемуарах свидетельствовал; «7 апреля (1944 года. – В.К.) генерал Монтгомери (командовавший британской частью войск. – В.К.)… был готов детально доложить план наступления»76.

Представляется по меньшей мере странным, что реальный план столь значительной военной операции (к тому же единственной по своим масштабам в действиях США и Великобритании в 1941-1945 гг.) явился на свет за столь краткий срок до ее начала (только 7 апреля Монтгомери был готов доложить о британской части плана!). Напрашивается объяснение, что именно выход войск России на государственную границу заставил действительно принять решение о вторжении во Францию – и по сути дела не для разгрома Германии, но для спасения как можно большей территории Европы от России.

Стоит привести здесь очень характерные суждения Уильяма Буллита, который в 1933-1936 годах был первым послом США в СССР, а затем стал послом во Франции. В мае 1938 года, когда так или иначе выявилась вероятность войны между Германией и Италией и, с другой стороны, Великобританией и Францией, он обратился к Рузвельту с призывом примирить враждующие стороны ради спасения Европы:

«Вы можете лучше, чем кто-нибудь другой, использовать тот факт, что мы являемся выходцами из всех наций Европы, а наша цивилизация – результат слияния всех цивилизаций Европы… что мы не можем спокойно наблюдать приближение конца европейской цивилизации и не предпринять последней попытки предотвратить ее уничтожение…» Ибо, заключал Буллит, «война в Европе может окончиться только установлением большевизма от одного конца континента до другого», а осуществленное Рузвельтом примирение европейских держав «оставит большевиков за болотами, которые отделяют Советский Союз от Европы. Я думаю, что даже Гитлер… примет Ваше предложение»77.

Именно такое геополитическое сознание определяло и стратегию Черчилля. Начавшаяся война между Германией и СССР-Россией, как показано выше, бесконечно радовала его, поскольку рождала надежды и на ослабление соперника по первенству в Европе, и на обезвреживание главного врага – России.

Однако, когда к 1944 году стала очевидной близкая победа СССР, Черчилль выдвинул «программу», которой он и придерживался в созданной СССР-Россией ситуации – согласно определению его самого – «уничтожения военной мощи Германии»:

«Решающие практические вопросы стратегии и политики… сводились к тому, что:

– во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой;

– во-вторых, надо немедленно создать новый фронт (выделено мною. – В.К.) против ее стремительного продвижения (в этом и заключалось истинное назначение созданного в июне 1944-го «второго фронта»! – В.К.);

– в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить, как можно дальше на Восток» и т. д.78

Как уже говорилось, до июня 1944 года Великобритания и США по сути дела не воевали с Германией. В частности, при любом возможном отношении к Сталину нельзя не признать справедливость его характеристики боевых действий 1943 года в южной Италии, изложенной им 28 ноября этого года на Тегеранской конференции: «…итальянский театр важен лишь в том отношении, чтобы обеспечить свободное плавание судов союзников в Средиземном море… но он не представляет какого-либо значения в смысле… операций против Германии»79.

Незадолго до этого, 10 августа 1943 года, – то есть уже после вторжения в Италию, – военный министр США Генри Стимсон докладывал Рузвельту: «Не следует думать, что хотя бы одна из наших операций, являющихся булавочными уколами (выделено мною. – В.К.), может обмануть Сталина и заставить его поверить, что мы верны своим обязательствам»80.

Итак, только через три года после 22 июня Великобритания и США начали реальную войну, но из процитированной программы Черчилля ясно, что в истинном своем смысле это было противостояние не уже потерявшей свою боевую мощь Германии, а, как определил сам Черчилль, «стремительному продвижению» России, ставшей «смертельной угрозой» для Европы.

Разумеется, бои шли с германскими войсками, но, как недвусмысленно признал Черчилль, ради того, чтобы войска Великобритании и США продвинули свой «новый» фронт «как можно дальше на Восток».

Во многих сочинениях о войне затронута тема разногласий между Великобританией и США, – в частности, в вопросе о «втором фронте». Разногласия действительно были, но они не касались главного. Еще 1 апреля 1942 года Рузвельт одобрил доклад начальника штаба армии США Маршалла, в котором осуществление высадки войск в Европе «ставилось в зависимость от двух условий:

1) Если положение на русском фронте станет отчаянным…

2) Если положение немцев станет критическим…

Как многозначительно уже одно это различие побуждающих вступить в войну «положений» – «отчаянное» и всего только «критическое»! В 1944 году положение немцев стало очевидно «критическим» – и именно и только потому США начали реальную войну, ничем не отличаясь в этом отношении от Великобритании.

Изложенные выше представления, согласно которым реальное вступление США и Великобритании в войну в июне 1944 года было направлено не столько против Германии, сколько против СССР-России, встретят, вполне вероятно, следующее возражение. Если дело обстояло таким образом, почему США и Великобритания все же воевали с германской армией вплоть до ее капитуляции, а не вступили в союз с ней против СССР-Россией?

Вопрос этот особенно существен потому, что – как давно и точно известно – глава стратегической разведки США в Европе Аллен Даллес (в 1953-м он станет директором ЦРУ) еще с 1943 года вел тайные переговоры с представителями спецслужб Германии, – в том числе с одним из высших руководителей СС, обергруппенфюрером Карлом Вольфом81. Это вроде бы означает, что возможность союза с Германией имела место, но США все-таки отказались от него.

Однако этот отказ вовсе не являлся выражением «доброй воли»; в силу целого ряда причин союз с Германией был, строго говоря, невозможен. Едва ли ни главная из этих причин заключалась в том, что США и Великобритания отнюдь не были уверены в своей способности даже и совместно с германскими войсками победить нашу армию. Хорошо осведомленный Алан Тейлор позднее писал о выводе, который «союзники» сделали к концу войны: «…в случае вооруженного конфликта с русскими победа маловероятна, даже если использовать на своей стороне германские силы»82.

Далее, США были кровно заинтересованы в том, чтобы Германия потерпела полный крах и никак не могла восстановить свое первенство в Европе, ибо, отказавшись от своей традиционной «изоляционистской» геополитики, США сами имели теперь цель первенствовать и господствовать в Европе (да и в мире в целом), – из-за чего даже не раз возникали достаточно острые коллизии с Великобританией, полагавшей, что верховная роль в Европе после разгрома Германии достанется ей.

Нельзя не учитывать также, что к 1940-м годам приобрели очень весомую экономическую и политическую силу лидеры еврейской части (более 5 млн. человек) населения США, требовавшие полного сокрушения Германии и возмездия за ее беспрецедентные злодеяния по отношению к евреям (см. приложение «Война и евреи» в конце этой части книги). Один из ближайших и влиятельнейших сподвижников Рузвельта, министр финансов США в 1934-1945 годах Генри Моргентау83, еще в сентябре 1944-го разработал «план аграризации Германии, имевший целью превращение ее в страну „полей и пастбищ“… „Моя программа ликвидации угрозы германской агрессии, – указывал Моргентау, – заключается в своей простейшей форме в лишении Германии всей ее тяжелой промышленности“. Рузвельт и Черчилль одобрили план Моргентау»84. Правда, на Крымской конференции в феврале 1945 года этот план по инициативе СССР был отвергнут, но сам факт его одобрения главами США и Великобритании многозначителен.

Можно назвать и ряд других причин невозможности союза США и Великобритании с Германией, но, надо думать, достаточно и указанных. Впрочем, несмотря на эту невозможность, экспансивный сэр Уинстон все же готовил в конце войны своего рода «запасной вариант»: как сообщает тот же Алан Тейлор, Черчилль «приказал Монтгомери (командующий британскими войсками. – В.К.) держать в сохранности немецкое оружие на случай, если его придется применить против русских»85 (цит. соч., с. 538), – разумеется, вернув это оружие сложившим его ранее немцам…