Валерий Шубинский - Гапон Страница 17

НАЧАЛО ИГРЫ

Разговоры в доме у Цепного моста — своего рода рубеж в жизни Гапона, начало участия в Большой Истории. Каким же предстает Гапон к этому дню на основании не столь уж многочисленных и не столь уж многословных источников — свидетельств, документов?

Тридцать два года. Малороссийский, южный красавец. Сильный, но болезненный. Любимец детей и девушек. Харизматический «батюшка», умеющий возбуждать толпу. Сам нервно возбудимый, беспокойный (харизматики часто такими бывают). Склонный к актерству и порой «заигрывающийся». Не чуждый пафоса, иногда безвкусного. Легко расстающийся с деньгами и необходимыми вещами, не собственник, но иногда по-детски падкий на какую-нибудь бесполезную мелочь (в дни своих светских успехов купил казацкую бекешу и щеголял в ней — потомок Быдака!). Искренне любопытный и небрезгливый к людям любого состояния. Читающий книги, но в меру. Презирающий абстрактные умствования. Умеющий находить покровителей и использовать их. По-крестьянски хитрый. По-казацки простодушный. Нежный к своей семье (старикам-родителям и малолетним детям), но издалека. Властный. Тщеславный. Тянущийся к любой организационной работе. Способный быть очень храбрым и очень трусливым.

Образ противоречивый? Да, как любой человек. Но примечательно: к этому портрету ничего не придется добавлять. К началу своей деятельности Гапон вполне проявил свои черты. Дальше он, кажется, существенно не менялся. Только окружающие видели его в новом свете. А главное — неуемная Большая История ставила его все в новые положения. Как и других игралищ неведомой игры.

А что знал о Гапоне Зубатов к моменту их первой встречи? Если верить его воспоминаниям — немного. Он даже не прочитал босяцкий прожект. (Ему было неинтересно: ведь босяки не были и не могли стать серьезным отрядом революции. В этом было коренное отличие Зубатова от Гапона: первый был государственным деятелем, второй — общественным. У Сергея Васильевича была одна цель: спасти державу от потрясений. В сущности, его не так уж интересовало, как живут московские металлисты, минские портные или одесские портовые грузчики. Он только не хотел, чтобы их бедственным положением воспользовались социалисты.) «Местная администрация» рекомендовала Зубатову полезного человека, он и пригласил его к себе.

Свое общение Гапон и Зубатов описывают по-разному. Неудивительно: Георгий Аполлонович, находившийся в революционной фазе, всячески старался показать, что его отношение к полиции с самого начала было враждебным, что он шел в дом у Цепного моста только для того, чтобы обмануть сатрапов и использовать их в интересах рабочего класса. А Зубатов видел в Гапоне человека, который овладел созданным им, Зубатовым, делом, присвоил его и погубил.

Так или иначе, с первого взгляда священник и сыщик, очевидно, понравились друг другу. Общение продлилось на другой день. Зубатов пустил в ход свои привычные демагогические ходы, назвавшись, между прочим, «конституционалистом». А вот Тихомиров, по его словам, — за самодержавие (кстати, он дал Гапону почитать знаменитое сочинение Тихомирова «Как я перестал быть революционером»).

Гапона Зубатов свел со своим, из Москвы привезенным помощником, Ильей Сергеевичем Соколовым. Эта парочка — Гапон и Соколов — ежедневно в утренние часы, до службы, являлась к Зубатову и делилась с ним своими теоретическими разногласиями. Полицейский гуру разрешал их споры, и Гапон, как верный ученик, записывал его слова. В теории рабочего движения студент Духовной академии был совсем не подкован. Зубатов давал ему книги, в том числе «свеженькую нелегальщину», до которой батюшка был лаком. Во вторую же встречу он, по собственному признанию, выпросил у Зубатова номер «Революционной России» с сочинениями Кропоткина и всю ночь читал их. Разумеется, в качестве противоядия полагался Бернштейн, которым несколькими годами раньше Зубатов привлек на свою сторону юных бундистов.

Со своей стороны Гапон мог предложить то, чего у москвичей не было, — живые связи в рабочей среде, сохранившиеся с василеостровских дней. Как брюзгливо замечал Зубатов, «простота его поведения с рабочими доходила до неприятного». Гапон катался с ними на лодке, пел песни, плясал, подоткнув рясу. Чиновник презирал… но и завидовал отчасти, возможно. Он бы так не мог.

Тем временем зубатовская деятельность в столице первоначально разворачивалась по московским лекалам. Уже 10 ноября в трактире «Выборг» на Финляндском проспекте состоялось первое собрание рабочих (с участием Соколова), а 13 ноября на имя градоначальника было подано ходатайство о разрешении основать Общество взаимного вспомоществования рабочим механического производства г. Санкт-Петербурга.

Эти собрания выразительно описаны в воспоминаниях одного из их участников, Н. М. Варнашёва. Между прочим, он дает портрет Соколова: «Шатен. Серьезное, сосредоточенное, умное и, пожалуй, характерно-красивое лицо. Общее впечатление, что это человек, который знает, чего хочет и что делает». Не в пример другим ораторам, в том числе председателю В. И. Пикунову, соратник Зубатова говорил кратко, логично и по существу. Выступал и представитель московской организации, некто Красивский: «Как оратор, он произвел не только на меня, но и на собрание громадное впечатление».

На первом собрании Гапон появился лишь в качестве гостя, «знакомого Соколова». Но он знакомился с рабочими, вступал с ними в беседы, обменивался адресами.

В конце декабря, видимо, сразу после Рождества, Гапон был командирован в Москву для изучения тамошнего передового опыта. Председатель московского общества, рабочий Михаил Афанасьевич Афанасьев, жил, по словам Гапона, «в роскошных апартаментах», и слуга его (слуга!) заставил Гапона долго ждать. После этого энтузиастические рассказы Афанасьева об успехах союза («Мы имеем теперь не только механиков, но и красильщики, и текстильщики поступают в большом количестве») не вызвали у петербуржца большого энтузиазма. Московская интеллигенция, с представителями которой Гапон тоже встретился, не скрывала своего разочарования. Жаловались на установившуюся в союзе атмосферу доносительства, на то, что полиция без церемоний арестовывает «наиболее интеллигентных и передовых» участников собраний. 6 января, на Крещение, он присутствовал на богослужении в Вознесенском соборе, где были Трепов и другие высшие чины. Служба не понравилась ему своей помпезностью.

По результатам поездки Гапон написал отчеты на имя Зубатова, градоначальника Клейгельса и митрополита Антония. По словам самого Гапона, в этих докладах говорилось, что «единственный путь, который может действительно улучшить условия рабочего класса, есть тот, который усвоен в Англии, т. е. создание организации совершенно независимых и свободных союзов». Проверить эти слова невозможно — доклады не сохранились. Едва ли эти слова, в такой форме сказанные, понравились бы кому-то из начальства.

Но… кто был начальством? Кто командировал отца Георгия в Москву? На кого он работал? Пока оставим этот вопрос без ответа.

Тем временем Клейгельс все больше проявлял недовольство Зубатовым и его деятельностью.

3 января градоначальник в разговоре с главным фабричным инспектором раздраженно заметил, что рабочие организации нужны, но «вопрос необходимо обсудить с представителями всех ведомств. Нельзя допустить в этом деле руководства со стороны одного какого-нибудь административного органа, особенно со стороны Департамента полиции, деятельность которого в силу особых условий, ему присущих, может вызвать в обществе совершенно незаслуженные инсинуации».

Не прошло и недели, как разгорелся первый большой скандал — в том же духе, что прежде в Москве. К фабричному инспектору Якимову явились 30 подручных Невской бумагопрядильной мануфактуры. Они требовали поднять жалованье подручного с 50 до 75 процентов от жалованья квалифицированного рабочего. Растерянный инспектор через свое начальство обратился к градоначальнику. Тот пытался выяснить, «идет ли движение на Невской мануфактуре от союза», то есть от полиции, но Зубатов не взял телефонную трубку.

Капиталисты жаловались, как в Москве, в Министерство финансов. Витте, раздраженный неуемной деятельностью Зубатова, списывался с Плеве. Плеве сам все меньше благоволил к своему подчиненному, и тот пытался через голову министра внутренних дел найти общий язык с Витте. В марте Зубатов попросил Гапона написать доклад Витте о рабочих собраниях — причем он «должен быть написан так, как будто сами рабочие его составляли».

У Гапона это не очень получилось. Доклад (он сохранился и опубликован) начинается следующим пассажем: «Мы убеждены в полной возможности, не сходя с законной почвы, серьезно улучшить положение наших товарищей путем развития среди них сословной самодеятельности и взаимной помощи…»