Светлана Кузьмина - История русской литературы ХХ в. Поэзия Серебряного века: учебное пособие Страница 17

Для раскрытия пути России, который проходит под знаком ее женственной и жертвенной души, – «Какому хочешь чародею / Отдай разбойную красу…» – Блок синтезирует различные уровни бытия: конкретно-исторический, символический и метафизический. Образы «разбойной красы» и «острожной тоски» сливались у поэта с чувством и ужаса, и любви:

Россия, нищая Россия,Мне избы серые твои,Твои мне песни ветровыеКак слезы первые любви!

Русская душа многолика и неуловима: «Грешить бесстыдно, непробудно, / Счет потерять ночам и дням, / И, с головой, от хмеля трудной, / Идти сторонкой в божий храм…». Говоря о купце, отмаливающем грехи, поэт знает, о чем мечтает его «герой»: «…И на перины пуховые / В тяжелом завалиться сне…»:

Да, и такой, моя Россия,Ты всех краев дороже мне.

Поэт хочет до конца пройти путь, не боясь всех испытаний, вместе с родиной:

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?Царь, да Сибирь, да тюрьма!Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…Вольному сердцу на что твоя тьма?

Современникам была близка поэзия Блока и особенно его основной лейтмотив – Родина и Прекрасная Дама, в ее многочисленных ликах и даже личинах. Поэт угадал нечто глубоко спрятанное в русской душе, ее принципиальную антиномичность – свободу, переходящую в мятеж и грабеж, и возвышенную любовь, заканчивающуюся кощунством. Сам Блок в конце жизни о России сказал трагические слова:

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,И обливаясь черной кровью,Она глядит, глядит в тебяИ с ненавистью, и с любовью.

Свою философию творчества и символистское миропонимание Блок выразил в статье «О современном состоянии русского символизма» (1910), на которую гневно обрушился Брюсов. Эта статья является образцом художественно-символистского мышления. «Символистом можно только родиться», – утверждает Блок. И поэтому правильно понять символиста может только символист. Солнце «наивного реализма» уже закатилось и «осмыслить что бы то ни стало вне символизма нельзя». Быть настоящим художником, по Блоку, «значит выдержать ветер из миров искусства, совершенно не похожих на этот мир, только страшно влияющих на него; в тех мирах нет причин и следствий, времени и пространства, плотского и бесплотного, и мирам этим нет числа» [84]. Для Блока эти миры не иллюзия, а реальность, которой и живет художник.

Блок выделяет две стадии символизма, которые онтологически противостоят друг другу. Символисту позволено все, он совершенно свободный творец-теург, т. е. «обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие» [85], он вдохновляется лучезарным взором, или золотым и лазурным мечом, пронзающим все миры и достигающим сердца поэта. Это взор соловьевской «Лучезарной Подруги», имя которой дал сам «учитель» (так Блок называет Вл. Соловьева), взор Софии Премудрости Божией. Миры, пронизанные взором-мечом, окрашены для поэта в пурпурно-лиловые тона. «Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно – и пронзает сердце теурга». Но этой встрече мешают другие силы, «как будто кто – то, ревнуя теурга к Заревой ясности… внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствовать в сердце». Вторая стадия символистского действа-творчества противоположна первой. Гаснет пурпур, все застилается «сине-лиловым сумраком». Этот цвет, по мнению Блока, символизирующий особое состояние сознания и души, потерявшей путеводную нить, передал в своих живописных полотнах М. Врубель. Если бы, говорит Блок, он сам имел дар живописца, то переживание этого момента он изобразил бы так: «…в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз» [86]. Происходит подмена, дьявольское обольщение, живое заменяется мертвым подобием. Ужас этого состояния и составляет главный страх поэта-символиста. Волшебный, полный значений и смыслов мир превращается в балаганчик, населенный двойниками-оборотнями, жизнь становится искусством (искусственной), появляется Незнакомка – «красавица-кукла, синий призрак, земное чудо».

О Незнакомке Блок пишет так: «Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначено» [87]. Таково современное состояние символизма, художник творит «не живое, не мертвое».

По Блоку, искусство – «ноша», «искусство есть Ад». «Из мрака этого Ада выводит художник свои образы», и в этом же мраке и темноте, он, тоскуя по угасшему золотому лучу, «сходит с ума и гибнет» [88]. Блок вспоминает об участи М. Лермонтова, Н. Гоголя, М. Врубеля, В. Комиссаржевской. Современники Блока знали и о безумии Ф. Ницше. Предельная эстетизация, по сути, апокалипсических настроений, предчувствие конца искусства и жизни были свойственны эпохе в целом (трактат об искусстве Л.Н. Толстого; судьба ушедшего «в народ» и растворившегося там поэта-символиста А.М. Добролюбова).

В сокровенных напевах музы Блок слышал «Роковую о гибели весть». Уже в 1908 г. Блок отмечал: «…в сердцах людей последних поколений залегло неотступное чувство катастрофы, вызванное чрезмерным накоплением реальнейших фактов, часть которых – дело свершившееся, другая часть – дело, имеющееся свершиться… во всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы, разрыва» [89]. Символисты, убежден Блок, «пережили безумие иных миров, преждевременно потребовав чуда», и наказаны за это. Поэт призывал своих собратьев по перу к подвигу мужества и послушания, трезвению духа: «Мой вывод таков: путь к подвигу, которого требует наше служение, есть – прежде всего – ученичество, самоуглубление, пристальность взгляда и духовная диета. Должно учиться вновь у мира и у того младенца, который живет еще в сожженной душе» [90].

Блок глубже всех символистов вскрыл главное противоречие символистского метода и способа мышления: противоборство в душе художника двух начал – божественного и демонического. Эту антиномичность знали и французские символисты. Эллис писал, что Ш. Бодлер умел прозревать во всех явлениях «два ряда отражения, отражения двух ликов, лика Мадонны и лика Сатаны» [91].

В поэме «Возмездие» поэт выразил свое творческое кредо и цель творчества:

Жизнь – без начала и конца.Нас всех подстерегает случай.Над нами – сумрак неминучий,Иль ясность божьего лица.Но ты, художник, твердо веруйВ начала и концы. Ты знай,Где стерегут нас ад и рай.Тебе дано бесстрастной меройИзмерить все, что видишь ты.Твой взгляд – да будет тверд и ясен.Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен.

В «Итальянских стихах» (1909) нашли отражение поездки в Западную Европу и любимую им Италию. Символически-романтическая драма «Роза и крест» (1913) отражает поиски Блоком синтеза надреальных и исторических смыслов в духе французского символизма и средневекового мышления с отголосками розенкрейцерства. Песня Гаэтана «Радость – страданье одно» отражает и стремление в создаваемом мифе о рыцаре включить мысль Ф. Достоевского о страдании как (необходимом моменте в достижении человеческого достоинства (и тем самым возможного счастья на земле), и осознание трагедии человека-рыцаря.

Многоцветная палитра и музыкальна ткань блоковской поэзии, насыщенная смелыми метафорами и вечными образами-символами, возвышенность романтически настроенной души, чутко улавливающей все обертоны мировой и космической жизни, сменяются трагическим гротеском и автоиронией. Цикл «Пляски смерти» – апофеоз «страшного мира», который лишь притворяется живым: «Как тяжко мертвецу среди людей / Живым и страстным притворяться!» В этот цикл вошло известное стихотворение «Ночь, улица, фонарь, аптека» о мертвенном круговращении: «Умрешь – начнешь опять сначала, / И повторится все, как встарь». Космическая жизнь лишена смысла: «Миры летят. Года летят. Пустая / Вселенная глядит в нас мраком глаз. / А ты душа, усталая, глухая, / О счастии твердишь, – который раз?».

В 1916 г. Блок был призван в армию. Служил в Белоруссии, на Полесье. Н. Гумилев об этом сказал: «Это то же самое, что есть жареные язычки соловьев». После февральской революции 1917 г. в качестве редактора поэт входил в Чрезвычайную комиссию по проверке политических преступлений царского правительства. По следам этой работы им было написано документальное исследование «Последние дни старого режима» (1919) [92]. Октябрьский переворот воспринял как космически необходимую очищающую грозу. Драматизм его восприятия отражен в поэме «Двенадцать», произведении, которое завершает русскую классическую литературу и открывает первую страницу истории русской советской литературы.