Анатолий Чубайс - Приватизация по-российски Страница 17

Конечно, при всем стремлении отторгнуть нашу реформу Верховный Совет не мог “завернуть” приватизацию весной 1992 года. Свежа еще была в памяти

демократическая революция, сохранялся прогрессивный имидж лидеров. Хасбулатов старался представить дело так, что это Верховный Совет борется за приватизацию, а правительство ее всячески тормозит. “Ведь это вы, правительство, отложили приватизацию, а не Верховный Совет”, — сказал он во время обсуждения программы. То есть все должно было выглядеть красиво: это не антиреформаторы борются с реформаторами, а хорошие реформаторы борются с бесчеловечными реформаторами. Ведь тогда слово “приватизация” еще было словом хорошим, добрым, любимым всеми некоммунистами — интеллигенцией, демократами, либералами.

Для Хасбулатова и его окружения важно было принять программу до съезда народных депутатов, который должен был начаться 4 апреля. Он мыслился как некое крупномасштабное политическое действо, в ходе которого правительство “разгильдяев и молодых завлабов” должно быть отправлено в отставку, а на смену ему — прийти правительство “истинных реформаторов”, контролируемое Хасбулатовым. Поэтому съезд обязан был утвердить программу приватизации. Причем утвердить не благодаря молодым завлабам, а вопреки их “бестолковой” деятельности. Одним словом, было понятно, что программу приватизации в целом депутаты заворачивать не будут, но потопчут ее основательно.

20 марта мы официально внесли в Верховный Совет проект государственной программы и набор поправок в закон о приватизации, которые диктовались этой программой. Первого апреля документ обсуждался на сессии.

Все было как обычно: мой доклад, затем обсуждение. В своем достаточно кратком выступлении я напомнил историю вопроса: закон принят в июле прошлого года, приватизация началась в январе после принятия основных положений госпрограммы, эти три месяца позволили накопить практический опыт, получить ряд замечаний с мест, от депутатов, экспертов. Словом, надо делать поправки к закону.

Первая группа поправок касалась самого болевого вопроса — разделения полномочий между Госкомимуществом и Фондом имущества. Разделение в законе было предусмотрено: комитеты имущества занимались подготовкой к приватизации, а фонды на местах осуществляли продажу. Причем вертикаль комитетов подчинялась правительству, а фондов — Верховному Совету.

Такая схема родилась при разработке закона с подачи Петра Филиппова, который руководил подкомитетом приватизации в комитете по экономической реформе и был моей главной опорой в Верховном Совете. Разработчики полагали, что противостояние двух органов приватизации на местах будет способствовать уменьшению коррупции. Филиппов также был убежден, что в момент, когда принимался закон (летом 1991 года), правительство было не в состоянии осуществлять приватизацию. А потому требовалось, чтобы Верховный Совет, опираясь на свои полномочия, подталкивал его в нужном направлении. Не исключалось к тому же, что и сам Петр Сергеевич станет председателем Федерального фонда имущества.

Все это было до поры до времени правильно, но по жизни оказалось, что региональная сеть комитетов имущества формировалась активно, а фондов во многих регионах или не было, или они находились в зачаточном состоянии. Более того, Верховный Совет даже не назначил председателя Федерального фонда. Не так-то просто оказалось найти фигуру, которая устраивала бы всех. В конце концов с подачи Шумейко прошла кандидатура Табеева, что вызвало негативную реакцию демократов. Как бы там ни было, фонд на целый порядок отстал от Госкомитета, и получалось, что документы на приватизацию готовы, а продавать имущество некому. Комитеты не имеют права, а фондов нет.

Ну, и что оставалось делать? Ждать, когда система фондов сформируется? Значит, отложить дело еще на несколько месяцев, а может быть, и больше? Мы решили настаивать, чтобы права продавца передавались комитетам. При этом предлагали оставить за фондами — когда они сформируются — право на продажу ценных бумаг, которые возникнут при преобразовании государственных предприятий в акционерные общества.

Несмотря на такого рода компромисс, предложение вызвало бурю эмоций в первый же день обсуждения. Именно тогда начало формироваться противостояние ветвей власти. Оно ощущалось в бурном протесте депутатов против этой поправки к закону. Апофеозом стало заявление председателя Высшего экономического совета депутата В. Исправникова, который сказал так: “Речь идет о планомерном наступлении исполнительной власти на права представительной власти”.

Я пытался образумить депутатов. Если мы не дадим комитетам права продавца, то через три-четыре месяца вы же меня спросите, где приватизация, а я скажу: документы подготовлены, но продавать не имеем права. Однако доводы мои никакого действия не возымели. В итоге стало ясно, что этот пункт надо сдавать, что мы и сделали. Но с хитрыми оговорками.

Именно тогда у нас стала стихийным образом формироваться тактика, которую мы потом много раз применяли. Она состоит в том, что на согласование выносится документ радикальный, со специально вставленными в него акцентами, рассчитанными на заведомо отрицательную реакцию оппонентов. Сосредоточиваясь на этих частях документа, они забывают об остальных разделах, после чего ты вырезаешь самые радикальные места и получаешь работоспособный документ. Так мы поступали десятки раз, а тогда это случилось впервые. Мы записали разумную компромиссную схему о том, что Фонд имущества вправе передавать полномочия продавца комитетам на местах, но только в тех случаях, если там нет еще сформированных фондов.

Вот как проходило обсуждение. После страстного выступления Исправникова, неприятие документа залом стало еще более острым. Интересно, что сделал в этот момент Хасбулатов? Он полностью поддержал выступление Исправникова. С удовольствием пнул правительство, которое докатилось до того, что пытается отнять полномочия у Верховного Совета, нарушить нашу святую конституцию. И тут же прервал обсуждение, перенеся голосование на завтра, прекрасно понимая, что если бы он немедленно поставил вопрос на голосование, документ обязательно провалили бы. Ему же, с одной стороны, нужно было зафиксировать негативную позицию по отношению к Госкомимуществу и правительству, но, с другой — ни в коем случае не допустить провала документа. Что и было сделано очень грамотно, надо отдать ему должное.

Тогда же под председательством Шумейко была создана комиссия, которая, проработав весь вечер и почти всю ночь, довела документ до нужных кондиций. На следующий день на заседании комиссии мы убедились, что наиболее сильные оппоненты перешли на нашу сторону. Их вполне удовлетворил отказ от полномочий по продаже и некоторые другие компромиссы, и мы на радостях допустили серьезную тактическую ошибку: решили, что после такого мучительного согласования сможем проголосовать документ сразу, без обсуждений. Для этого была разработана соответствующая тактика.

На трибуну вышел Шумейко, рассказал о проделанной большой работе — изменили то-то и то-то, в итоге вот документ, который можно принять. Его поддержал Исправников, сказав, что он серьезно возражал против документа, но с учетом доработок призывает всех поддержать его. Казалось, все решено, остается голосовать. Но не тут-то было, Верховный Совет — зверь серьезный. Один, другой депутат выступают с возражениями. К микрофону прорываются коммунисты. И пошло-поехало…

Депутат Тарасов живописует ужасы экономики: развал финансовой системы, дефицит, инфляция, развал производства. “Что в таких условиях будет иметь наш народ после так называемой приватизации?” А депутат Любимов без обиняков обращается к залу: “Убедительно прошу непарламентским языком провалить данный, так сказать, согласительный текст и данную программу”.

Обсуждение продолжалось полдня. Звучали первые предгрозовые раскаты будущих бурных противостояний с Верховным Советом. В ход шли первые обвинения в том, что Госкомимущество — это правительство в правительстве (эта тема потом здорово развивалась самим Хасбулатовым). Требовали остановить приватизацию.

Я сижу в зале, время от времени выхожу к микрофону, что-то поясняю, отвечаю на вопросы. Личной ненависти к себе, которая появилась потом, тогда я не ощущал. Чувствовалось скорее эдакое легкое пренебрежение к юноше, пытающемуся что-то доказать. Между тем этот юноша к тому времени уже не один десяток часов провел на трибуне Мариинского дворца в Санкт-Петербурге, где приходилось учиться работать с Советом. В Ленсовете я практически не проиграл ни одного голосования по ключевым вопросам. Иными словами, я уже представлял себе, что такое депутатский зал и как с ним надо работать. В результате мы победили: 175 проголосовавших за нас, 30 — против, 20 — воздержались. Это была победа тем более важная, что она состоялась в преддверии съезда народных депутатов. Мы не знали, что произойдет на съезде: свергнут нас или нет, а первый реальный результат уже имелся.