Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Айзенштадт Владимир Борисович Страница 17

Прекрасен здесь вид Эльбы величавый, Роскошной жизнью берега цветут; По ребрам гор – дубрава за дубравой, За виллой вилла – летних нег приют[40].

Вяземский приехал в «Зонненштейн» в 1853 году, а почти за 25 лет до него эту лечебницу посетили братья Н. И. и А. И. Тургеневы. Их приезд был связан с беспокойством по поводу состояния здоровья поэта Батюшкова. Тургеневы прекрасно знали врача клиники, находились с ним в переписке.

Батюшков лечился в клинике с 1824 по 1828 год. Поэтому такой печалью пронизаны воспоминания Вяземского, посетившего клинику летом 1853 года:

Я предан был другому впечатленью, — Любезный образ в душу налетал, Страдальца образ, – и печальной тенью Он красоту природы омрачал…[41]

С 1833 года Батюшков жил в Вологде под присмотром родных. Он умер от тифа 7 июля 1855 года и похоронен в пяти верстах от города, в Спасо-Прилуцком монастыре. Почти полжизни в сумеречном состоянии…

Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу… —

это, конечно, Данте, но уж о нем ли?

В одно из недолгих своих просветлений Батюшков ответил на вопрос кн. Вяземского о своих произведениях так: «Что писать мне и что говорить о стихах моих? Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди, узнай теперь, что в нем было!…»[42]

И все же попробуем узнать, что нес и что внес Батюшков в русскую литературу. Без чего ни Тютчев, ни Гоголь, ни Тургенев, ни даже Пушкин не были бы такими, кем они были – они все начинали бы с более низкого уровня, чем тот, на который поднял их Константин Николаевич Батюшков!

Обратимся к автору предисловия к изданию сборника Батюшкова «Мои пенаты» Кириллу Васильевичу Пигареву[43].

В дружеском послании к Жуковскому и Вяземскому «Мои пенаты» (1811–1812 гг.) Батюшков описывает:

Отечески пенаты, <…> Где странник я бездомный, Всегда в желаньях скромный, Сыскал себе приют. <…> В сей хижине убогой Стоит перед окном Стол ветхий и треногий С изорванным сукном. В углу, свидетель славы И суеты мирской, Висит полузаржавый Меч прадедов тупой; Здесь книги выписные, Там жесткая постель — Все утвари простые, Все рухлая скудель! Скудель!.. Но мне дороже, Чем бархатное ложе И вазы богачей!..

Под влиянием «Моих пенатов» Пушкин написал свое лицейское послание «Городок»:

Живу я в городке, Безвестностью счастливом. Я нанял светлый дом, С диваном, с камельком; Три комнатки простые — В них злата, бронзы нет, И ткани выписные Не кроют их паркет…

Батюшков:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390}) Отеческие боги! Да к хижине моей Не сыщет ввек дороги Богатство с суетой, С наемною душой. <…> Но ты, о мой убогой Калека и слепой, Идя путем-дорогой С смиренною клюкой, Ты смело постучися, О воин, у меня, Войди и обсушися У яркого огня.

Пушкин:

Здесь добрый твой поэт Живет благополучно, Не ходит в модный свет; Лишь изредка телега Скрыпит по мостовой, Иль путник, в домик мой Пришед искать ночлега, Дорожною клюкой В калитку постучится…

Батюшков:

И ты, моя Лилета, В смиренный уголок Приди под вечерок, Тайком переодета! Под шляпою мужской И кудри золотые, И очи голубые, Прелестница, сокрой! Накинь мой плащ широкой, Мечом вооружись И в полночи глубокой Внезапно постучись… Вошла – наряд военный Упал к ее ногам, И кудри распущенны Взвевают по плечам, И грудь ее открылась С лилейной белизной: Волшебница явилась Пастушкой предо мной!

И в 1818 году Пушкин пишет стихотворение «Выздоровление», конечно же, под влиянием этих стихов:

Тебя ль я видел, милый друг? Или неверное то было сновиденье, Ты ль, дева нежная, стояла надо мной В одежде воина, с неловкостью приятной? Так, видел я тебя; мой тусклый взор узнал Знакомые красы под сей одеждой ратной, И слабым шепотом подругу я назвал…

Впоследствии Пушкин говорил, что стихотворение «Мои пенаты» «дышит каким-то упоеньем роскоши, юности и наслажденья – слог так и трепещет, так и льется – гармония очаровательна». «Что за чудотворец этот Батюшков!»

Гоголь, сравнивая Батюшкова и Жуковского, говорит, что некая сила равновесия в нашей поэзии, храня ее от крайностей, создала этих двух поэтов затем, чтобы в то время, как один (Жуковский) станет приносить звуки северных певцов Европы, другой (Батюшков) обвеял бы ее ароматическими звуками полудня, познакомив читателя с Ариостом, Тассом, Парни, Петраркою и нежными отголосками древней Эллады. А затем, считает Гоголь, эти противоположности соединились в «средине» – Пушкине[44].

Пушкинский «солнечный» дар как бы затмил былую славу Батюшкова, но как говорит замечательный исследователь жизни Батюшкова Л. Н. Майков, «при блеске солнца меркнет бледная луна; но в божьем мире всему есть свой час и свое место»[45].

Очень интересный взгляд на вклад писателя в развитие языка высказан самим Батюшковым в очерке «Вечер у Кантемира».