История усталости от Средневековья до наших дней - Жорж Вигарелло Страница 17

Он порой находил время, чтобы снять напряжение, всегда сопровождающее работу министра. Больше всего он любил упражняться после еды, но он не хотел, чтобы его заставали врасплох при этом занятии. <…> Ему нравилось прыгать в высоту вдоль стены большой галереи Пале-Рояля304.

Угроза усталости, появившаяся в классическую эпоху, кажется престижной и часто выставляется напоказ, демонстрируются выносливость и «работоспособность». Вот портрет нового персонажа, кичащегося своим «изнеможением», остроумно созданный Лабрюйером:

Вам смешны попытки помечтать в карете или, возможно, отдохнуть в дороге? Скорее возьмите в руки книгу или деловые бумаги, читайте, приветствуйте путешественников, едущих в каретах вам навстречу, лишь легким кивком головы; так они сочтут вас очень занятым и скажут: «Вот трудолюбивый, неутомимый человек; он читает и работает даже в дороге». Знайте, что самый неизвестный адвокат должен казаться заваленным делами, хмурить брови и о чем угодно задумываться очень глубоко и уметь отказываться от еды и питья…305

Таким образом, в городе эпохи классицизма появляются как усталость, так и неутомимость.

Королевский двор

Двор – еще одна сфера, где в классическую эпоху складывается особый тип усталости. Новизна зависит в первую очередь от широчайших социальных перемен: концентрация власти, усиление государства, исчезновение локальных вотчин, средневековых баронств, прекращение военных конфликтов между ними. Вместе с этим складывается доселе небывалое общество, в центре которого находится суверен; появляются новые ритуалы. Устанавливается «порядок», декретированный династией Валуа в конце XVI века, согласно которому «король желает царствовать при дворе»306. Этикет закрепляет ранги, церемониал фиксирует пространство и время. Отсюда – ощущение распорядка, сложного и в то же время навязанного, повседневной дисциплины, определяющей любые действия и поведение каждого человека. К тому же должна была очень обостриться чувствительность, чтобы всё, чему прежде, вероятнее всего, внимания не уделяли, превращалось в усталость.

В XVII веке появилось выражение, используемое самими действующими лицами, – «придворная усталость». Маркиза де Ментенон, вспоминая «распухшие ноги» мадемуазель де Жарнак, из‐за которых той «трудно было привыкнуть к придворной усталости»307, превратила это выражение в лейтмотив. Оживленный тон мадам де Моншеврёй демонстрирует, что она «прекрасно переносит усталость»308, а болезнь маршальши де Рошфор говорит о том, что «она не привыкла к усталости»309. Сама маркиза до такой степени «удручена заботами, визитами, подготовкой к путешествиям»310, что видит во всем этом «настоящую пытку»311, вплоть до того, что находит «утомительным» птичий вольер в Фонтенбло, «в котором со вчерашнего дня стоит шум, какого никогда не было»312. Так же удручают различные церемонии, когда нужно очень подолгу стоять, поиски «буфета, на который можно было бы опереться», чтобы «немного отдохнуть»313. Это «стояние на ногах» Жан-Франсуа Сольнон называет «ужасной судьбой придворных»314. А в случае с кардиналом Куаленом можно говорить о полнейшем изнурении: «этот несчастный человек был очень тучным и сильно потел; когда он стоял в прихожей, одетый в мантию, пот тек с него ручьем, в результате чего на паркете вокруг его ног образовывалась лужа»315.

Однако правила превыше всего; следует «быть усердным и усидчивым»316, терпеливым, показывать свою «постоянную незаменимость»317, иначе говоря, противостоять «скуке и томности»318. Красноречивый пример постижения действующими лицами эпохи новоявленной и совершенно особой «придворной усталости» – маркиз Дантен, «законный сын» мадам де Монтеспан, часто упоминаемый в мемуарах Сен-Симона:

Его крепкое тело отвечало духу. И хотя он мало-помалу растолстел, он был неутомим. Брутальный по своему темпераменту, он был нежен и вежлив, приветлив, спешил всем нравиться и все приносил в жертву самолюбию и богатству. <…> Это был один из самых умелых и утонченных придворных своего времени, который в то же время проявлял непостижимое усердие. Он без устали старался одновременно быть повсюду, проявлял неслыханное усердие и заботу, что бросалось в глаза всем, был гибок, ловок, неумеренно льстив; от его внимания ничто не ускользало, он был бесконечно угодлив, на протяжении двадцати лет для него не было невозможного, ничто его не отталкивало, и все ради знакомства с людьми, которых со свойственной гасконцу наглостью он при первой возможности мог опорочить.

Он был в высшей степени услужлив по отношению к детям своей матери, с бесконечным терпением сносил грубые отказы и умел невероятно искусно скрывать нанесенные жизнью оскорбления319.

В те времена для того, чтобы заполучить и приумножить привилегии, плелись закулисные интриги, часто незначительные до смехотворности, но весьма действенные и ценимые. Множество примеров тому находим у Жана-Франсуа Сольнона: «право ехать в карете [а не идти пешком] в резиденцию короля и право на подушечку в Церкви представляют собой почести, оказываемые в Лувре»320. «Право табурета», возможность сидеть в присутствии монарха, также является в высшей степени важной привилегией, которую имеют герцогини; этих дам «называют „сидящими дамами“ или попросту „табуретами“»321. При этом качество сиденья было различно: внуки и внучки Франции (то есть внуки и внучки короля) имели право на стул со спинкой, принцы крови (то есть те, кто потенциально мог унаследовать престол) – на кресло322. Это право оспаривалось, случались ошибки, которые сразу же исправлялись. Вот как вспоминает аудиенцию у королевы мадам де Севинье: «Собралось множество герцогинь, среди прочих прекрасная молодая Вантадур. В течение какого-то времени ей не приносили этот божественный табурет. Я повернулась к гроссмейстеру и сказала: „Что же? Пусть ей его принесут. Это право дорого ей обходится“. Он со мной согласился»323. Или другой пример: «права на табурет» нет, но в то же время оно «согласовано»: это случалось, когда королева позволяла многим дамам сесть «без церемоний», хотя не должна была этого делать. Принцы и герцоги «в большом количестве» недовольно реагируют на подобное и, по общему решению, «от имени знати просят отменить эти табуреты»324. С этого момента «усталость» декларирует и усиливает иерархию и ее особенности.

Дух

В диверсификации усталости, начавшейся в Новое время, заметно более пристальное внимание к сознанию, совести, более интимной стороне жизни. Появляется глубина, вспоминается состояние души, усталость «мысли». Декарт сигнализирует об «усталости духа»325, свойственной духовным лицам, людям, склонным к размышлениям, писателям, ученым.