Соломон Волков - История культуры Санкт-Петербурга Страница 18

В феврале 1855 года Николай, согласно официальной версии, заболел гриппом и в несколько дней умер. (До сих пор некоторые историки предполагают, что это было самоубийство.) Призвав перед смертью в свои личные покои в Зимнем дворце сына Александра, император признался: «Сдаю тебе свою команду не в порядке». Последним напутствием императора наследнику было: «Держи все-все», сопровожденное энергичным, несмотря на приближение предсмертных судорог, жестом сжатой в кулак руки. Даже на смертном одре (его роль исполняла простая железная кровать с серой солдатской шинелью вместо одеяла) Николай остался верен себе.

Петербуржцы, запуганные 30 годами царствования «Дон Кихота самодержавия», сначала отказывались верить известию о его кончине. «Я всегда думал, да и не я один, что император Николай переживет и нас, и детей наших, и чуть не внуков», – записал один из них в дневнике.

Иван Сергеевич Тургенев, человек любопытствующий и общительный, отправился в Зимний дворец, чтобы проверить слухи, и подошел к часовому: «Правда ли, что наш Государь скончался?» Солдат, покосившись, смолчал. Но упрямый Тургенев продолжал приставать к часовому, пока тот наконец не буркнул: «Правда, проходите». И, видя, что Тургенев все еще не верит, добавил: «Кабы такое сказал, да было бы неверно, меня бы повесили» – и отвернулся. Только это убедило Тургенева…

Волею судьбы и по личным склонностям Николай сыграл уникальную роль в развитии петербургской культуры. Он и пестовал ее, и душил. «Плетью гонят нас к просвещению, плетью наказывают слишком образованных», – заметил Александр Герцен. Николай, как и Сталин 100 лет спустя, персонально вмешивался во все области культуры: в литературу, музыку, живопись, театр – драматический, оперный и балетный, архитектуру.

Это Николай издал указ, согласно которому жителям Петербурга запрещалось строить дома выше 23,5 метра, то есть высоты карниза Зимнего дворца. В его царствование и под его личным наблюдением были завершены величественные ансамбли Дворцовой и Сенатской площадей, практически доведен до конца грандиозный Исаакиевский собор и возведены блистательные архитектурные комплексы, вроде знаменитых Театральной и Михайловской улиц. Большинство из этих проектов принадлежали любимому архитектору Николая, родившемуся в 1777 году в Петербурге, сыну итальянской балерины Карло Росси. Николай благоволил к Росси не только за его артистический гений, но также и за его честность, решительность и ответственность за свою работу.

Росси, проектируя здание императорского Александринского театра, предложил перекрыть огромный зрительный зал специальной системой металлических конструкций-ферм – идея по тем временам рискованная. Николай усомнился в их прочности и отдал приказ о приостановке строительства. Тогда самолюбивый Росси написал ему письмо, в котором предложил, если с проектируемой крышей случится какое-нибудь несчастье, немедленно повесить его, архитектора, в пример другим, на одной из стропил театра. Подобная аргументация всегда на Николая действовала, и он разрешил достроить здание. В этом театре, одном из красивейших в городе, спектакли идут и в наши дни. С крышей ничего не произошло.

Люди оказывались не такими прочными, и они в царствование Николая ломались один за другим. «Писатель в России должен жить долго» – эту максиму критика Корнея Чуковского не исполнили ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Гоголь. Николаю было все равно. Начав свое царствование с аудиенции Пушкину, к концу его Николай садистски лишил Достоевского возможности писать. Такова была эволюция отношения императора к русской культуре.

Профессор Петербургского университета Константин Кавелин писал 4 марта 1855 года своему приятелю в Москву: «Калмыцкий полубог, прошедший ураганом и бичом, и катком, и терпугом по русскому государству в течение 30-ти лет, вырезавший лицо у мысли, погубивший тысячи характеров и умов… Это исчадие мундирного просвещения и гнуснейшей стороны русской натуры околел…» И добавил, словно комментируя формулу шефа секретной полиции Бенкендорфа о «прошлом, настоящем и будущем» России: «Если б настоящее не было бы так страшно и пасмурно, будущее так таинственно, загадочно, можно было бы с ума сойти от радости». Обитатели Петербурга боялись, что при новом императоре, Александре II, будет еще хуже.

Но высокий, как и его отец, красивый голубоглазый Александр, о котором тот же язвительный Тютчев замечал, что когда император разговаривает с умным человеком, то у него вид ревматика, стоящего на сквозном ветру, все-таки постепенно отпускал туго натянутые вожжи. Началось с мелочей. При Николае бороды решительно не поощрялись. Теперь, когда чиновники одного из министерств запросили, можно ли им отрастить хотя бы усы, новый император ответил: «Пусть носят хоть бороды, только бы не воровали».

Тютчев назвал новое время «оттепелью» – за 100 лет до того, как начитанный Илья Эренбург определит этим же словом эпоху хрущевских реформ после смерти Сталина. Александр II помиловал выживших декабристов и участников кружка Петрашевского, среди последних и Достоевского. Писатель вернулся в Петербург в ореоле мученика. Почти сразу он опубликовал задуманный еще в ссылке роман «Униженные и оскорбленные» – еще одну вариацию прославившего его романа «Бедные люди».

В нем – та же, что и в «Бедных людях», увиденная точным взглядом внимательного наблюдателя картина столицы со знакомыми, почти стереотипными деталями: черный, как будто залитый тушью купол северного неба, под которым угрюмые, сердитые и промокшие прохожие исчезают в туманной перспективе петербургской улицы, освещенной слабо мерцающими в сырой мгле фонарями.

«Униженные и оскорбленные» читающей публикой были встречены с энтузиазмом. А между тем Достоевский продолжал бродить по Петербургу, жадно вглядываясь в изменявшиеся на глазах, словно искажавшиеся в чудовищной гримасе черты города. Огромное влияние на облик Петербурга оказал манифест Александра II от 19 февраля 1861 года, провозгласивший освобождение крестьян.

Историческое и далеко идущее решение об отмене крепостного права Александр принял вопреки сопротивлению большинства своих приближенных. В день объявления манифеста в Петербурге с утра по Невскому проспекту патрулировали конные жандармы: ожидали волнений, даже мятежа.

В столице действительно царило необычайное возбуждение, но, скорее, радостного характера: по всему городу обыватели, собираясь толпами, обсуждали ошеломляющую новость, обнимались и плакали. Кто-нибудь начинал читать манифест вслух, его подбадривали криками «да здравствует Государь Император!», запевали национальный гимн «Боже, царя храни». Александр II с облегчением записывал в дневнике: «День совершенно спокойный, несмотря на все опасения».

Волны освобожденных крестьян хлынули в столицу на заработки. Уже Петербург 1858 года, с его почти полумиллионным населением, был четвертым по величине, после Лондона, Парижа и Константинополя, городом Европы. В 1862 году в Петербурге было 532 тысячи жителей, а в 1869-м, согласно данным первой большой переписи населения, – 667 тысяч.

На окраинах города лихорадочно возводились фабрики и заводы, здесь же селились новые обитатели столицы. В этих районах процветали пьянство, драки, преступления, проституция. По городу плодились кабаки и дома терпимости. Петербургская газета «Голос» сокрушалась в 1865 году: «Пьянство в последнее время приняло такие ужасающие размеры, что невольно заставило призадуматься над этим общественным несчастьем…»

Другая газета так описывала «мекку» петербургских алкоголиков: «В Столярном переулке находится 16 домов (по 8 с каждой стороны улицы). В этих 16 домах помещается 18 питейных заведений, так что желающие насладиться подкрепляющей и увеселяющей влагой, придя в Столярный переулок, не имеют даже никакой необходимости смотреть на вывески: входи себе в любой дом, даже на любое крыльцо, – везде найдешь вино». На соседнем Вознесенском проспекте разместилось 6 трактиров, 19 кабаков, 11 пивных и 16 винных погребов.

Тут же шлялись дешевые проститутки, пьяные и размалеванные. Это были так называемые одиночки, причем самые потрепанные и опустившиеся из них. Их более удачливые молодые товарки работали на Лиговском и Невском проспектах, а самые преуспевающие поступали в наиболее респектабельные из 150 петербургских публичных домов.

Николай I с его манией порядка во всех областях без исключения стремился поставить под контроль и проституцию. Он создал систему полицейского и медицинского контроля над древнейшей из профессий в 1843 году, на 20 лет раньше Англии. Во времена Достоевского в Петербурге было зарегистрировано около 2 тысяч проституток (больше, чем в Берлине или Марселе, но меньше, чем в Париже и Нью-Йорке). Разумеется, незарегистрированных, без официальных так называемых желтых билетов, было много больше.