Александр Елисеев - Русские в СССР. Потерпевшие или победители? Страница 18

Или взять, к примеру, Г.Е. Зиновьева, возглавлявшего Совет Петрограда. После убийства в. Володарского в июле 1918 года он предотвратил развертывание революционного террора в Питере, чем вызвал негодование Ленина. Последний писал: «Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы… удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров…» Но в августе 1918 года Зиновьев требовал уже массовых и «уличных» расправ над контрреволюционерами. А в сентябре он организует в Питере такой террор, который выделялся даже на общем фоне.

Очевидно, под «мягкотелыми революционерами» Петерс имеет в виду именно таких деятелей, как Зиновьев и Бухарин. Для этих истеричных субъектов был характерен резкий перепад настроения – в зависимости от смены обстановки. Поэтому-то либерализм и сочетался у них с какой-то гипертрофированной жестокостью. Показательно, что в 20-е годы Зиновьев превратится из правого коммуниста в левого, а левацкий идеолог Бухарин, напротив, сделается лидером «правого уклона».

Говоря о красном терроре, нельзя забывать и о терроре антикоммунистическом, который далеко не всегда был ответом на политические репрессии большевиков. Достаточно процитировать самих белых. Да вот хотя бы и А.И. Деникина, который писал в «Очерках русской смуты»: «Нет душевного покоя, – каждый день – картина хищений, грабежей, насилия по всей территории вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи… Я не хотел бы обидеть многих праведников, изнывавших морально в тяжелой атмосфере контрразведывательных учреждений, но должен сказать, что эти органы, покрыв густою сетью территорию Юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская)».

А вот что пишет военный министр колчаковского правительства А.П. Будберг: «Приехавшие из отрядов дегенераты похваляются, что во время карательных экспедиций они отдавали большевиков на расправу китайцам, предварительно перерезав пленным сухожилия под коленями («чтобы не убежали»); хвастаются также, что закапывали большевиков живыми, с устилом дна ямы внутренностями, выпущенными из закапываемых («чтобы мягче было лежать»).

Будберга хорошо дополняет Шульгин, бывший убежденным антикоммунистом и активным участником белого движения. «В одной хате за руки подвесили комиссара, – рассказывает Шульгин, – под ним разложили костер и медленно жарили… человека. А кругом пьяная банда монархистов… выла «Боже, царя храни».

Весьма ценны в данном плане воспоминания редактора «Нового времени» А.С. Суворина, который был всецело на стороне белых: «Первым боем армии, организованной и получившей свое нынешнее название [Добровольческой], было наступление на Гуков в половине января. Отпуская офицерский батальон из Новочеркасска, Корнилов напутствовал его словами: «Не берите мне этих негодяев в плен! Чем больше террора, тем больше будет с ним победы!»

Начальник штаба 1-го (Добровольческого) корпуса генерал-лейтенант Достовалов писал: «Путь таких генералов, как Врангель, Кутепов, Покровский, Шкуро, Постовский, Слащев, Дроздовский, Туркул, Манштейн, был усеян повешенными и расстрелянными безо всякого основания и суда. За ними следовало множество других, чинами поменьше, но не менее кровожадных».

Еще один белый генерал Е.И. Достовалов пишет (в эмиграции): «Ответ на вопрос, за что фактически умирали русские офицеры в рядах Добровольческой армии, дает деникинский Юг, и в особенности врангелевский Крым. «Образцовая ферма», «прообраз будущей России», с его кошмарным воровством, и взяточничеством, и расстрелами, пытками и тюрьмами, с его убогим крестьянским и рабочим законодательством, с его выжившими из ума губернаторами, воинствующими попами, контрразведкой, публичными казнями женщин и подростков, грабежами и насилием и нескрываемым, рвущемся наружу, несмотря на массовые казни и переполненные тюрьмы, негодованием распинаемого народа».

Литератор Г.Я. Виллем, настроенный против большевиков и выступавший за белых, так описывает увиденное им на белом Юге: «Прогнали красных – и сколько же их положили, страсть господня! – и стали свои порядки наводить. Освобождение началось. Сначала матросов постращали… выгнали их за мол, заставили канаву для себя выкопать, а потом подведут к краю и из револьверов поодиночке. А потом сейчас в канаву. Так верите ли, как раки они в этой канаве шевелились, пока не засыпали. Да и потом на этом месте вся земля шевелилась: потому не добивали, чтобы другим неповадно было».

Антикоммунистам не лишним будет ознакомиться и с воспоминаниями еще одного поборника белого дела З.Ю. Арбатова: «…Контрразведка развивала свою деятельность до безграничного, дикого произвола; тюрьмы были переполнены арестованными, а осевшие в городе казаки продолжали грабеж… Государственная же стража часто выезжала в ближайшие села, вылавливала дезертиров и не являвшихся на объявленную добровольцами мобилизацию. Как-то вернулся из уезда начальник уезда полковник Степанов и, рассказывая журналистам о своей работе в уезде, отрывисто бросил: «Шестерых повесил…» Результаты быстро и катастрофически дали себя почувствовать. Негодование крестьян росло с неописуемой быстротой… В городе контрразведка ввела кошмарную систему «выведения в расход» тех лиц, которые почему-либо ей не нравились, но против которых совершенно не было никакого обвинительного материала. Эти люди исчезали, и, когда их трупы попадали к родственникам или иным близким лицам, контрразведка, за которой числился убитый, давала стереотипный ответ: «Убит при попытке к бегству…» Жаловаться было некому. Губернатор Щетинин вместе с начальником уезда Степановым, забрав из города всю государственную стражу, поехал на охоту за живыми людьми в леса Павлоградского уезда… губернатор со стражей сгонял на опушку леса сотни крестьян, бежавших от мобилизации, и косил их пулеметным огнем».

Губернатор Енисейской и части Иркутской губернии генерал С.Н. Розанов, особый уполномоченный Колчака, приказывал:

«1. При занятии селений, захваченных ранее разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличии таковых имеются, – расстреливать десятого.

2. Селения, население которых встретит правительственные войска с оружием, сжигать; взрослое мужское население расстреливать поголовно; имущество, лошадей, повозки, хлеб и так далее отбирать в пользу казны.

Примечание. Все отобранное должно быть проведено приказом по отряду…

6. Среди населения брать заложников, в случае действия односельчан, направленного против правительственных войск, заложников расстреливать беспощадно».

А вот каким был приказ коменданта Макеевского района, подчинявшегося атаману П.Н. Краснову: «Рабочих арестовывать запрещаю, а приказываю расстреливать или вешать. Приказываю всех арестованных рабочих повесить на главной улице и не снимать три дня».

И ведь, что показательно, белые готовили широкомасштабный террор в случае своей победы. Так, 24 ноября 1919 г. Особое совещание при Деникине приняло закон, в котором смертной казни подлежали все, кто содействовал советской власти, участвовал «в сообществе, именующемся партией коммунистов (большевиков), или ином обществе, установившем власть Советов раб., сол. и кр. депутатов». «Таким образом, – замечает историк Ю.И. Семенов, – смертная казнь угрожала не только всем членам компартии… но и всем рабочим, которые участвовали в национализации фабрик и заводов или содействовали ей, входили в состав профсоюзных организаций и т. п., всем крестьянам, которые участвовали в разделе помещичьих земель и их обработке, всем, кто служил в советских организациях, воевал в составе Красной армии и т. п., т. е. большинству населения Советской России» («Белое дело против красного дела»).

Свой, причем немалый, вклад в развязывание массового террора внесли и «демократические» социалисты, которые лицемерно осуждали «зверства большевизма». «Роль правых эсеров и меньшевиков в становлении белого террора можно наглядно проследить на примере событий, развернувшихся летом-осенью 1918 г. в Ижевске, где произошло самое мощное за всю советскую историю антибольшевистское рабочее восстание, – пишет Д.О. Чураков. – …Уже начало переворота связано с кровавым эпизодом – бессмысленной расправой, учиненной толпой над разъездом конной милиции… После первых успехов мятежа началась кровавая расправа. По свидетельству военного лидера повстанческой армии полковника Федичкина, мятежники, среди которых было немало рабочих, в течение 12 часов ловили и расстреливали большевиков. В первые же дни восстания зверская расправа состоялась над начальником милиции Рогалевым, одним из лидеров максималистов Т. Дитятиным, был выведен из госпиталя и растерзан Жечев – и этим список жертв мятежа далеко не исчерпывается… Картины бессудных расправ наблюдались в те дни во всех заводских поселках и деревнях Прикамья, захваченных повстанцами. На большевиков и всех сторонников советской власти устраивалась настоящая охота. Как показывают исследования современных ижевских историков П.Н. Дмитриева и К.И. Куликова, очень часто речь шла вовсе не о стихийных вспышках насилия, а о вполне продуманных, целенаправленных акциях новой повстанческой власти. Арестами и содержанием под стражей первоначально занималась специальная комиссия по расследованию деятельности большевиков, а затем – созданная на ее основе контрразведка. Арестам подвергались не только деятели большевистского режима, но и члены их семей. Так, были арестованы отец заместителя председателя Воткинского Совета Казенова, а вслед за ним и 18-летняя сестра, которая пыталась передать брату посылку. Через несколько дней они были расстреляны. Был схвачен и расстрелян проявлявший сочувствие к большевикам священник Дронин, многие другие. С течением времени репрессивные меры распространились на все более широкие слои населения Ижевска, всего Прикамья. Даже сами повстанческие авторы признают колоссальный размах осуществляемых ими репрессий. К примеру, один из них пишет о сотнях арестованных в импровизированных арестных домах. Около 3 тысяч человек содержалось на баржах, приспособленных под временные тюрьмы. Этих людей называли «баржевиками». Примерно такое же количество арестованных находилось в Воткинске, не менее тысячи их было в Сарапуле» («Роль правых социалистов в становлении системы белого террора»).