Johann Archenholz - История семилетней войны Страница 18

Как ни предан был великий канцлер Бестужев англичанам, как ни старался затруднить сближение между Россией и Австрией, все жe война против короля была для него весьма желанной, так как он ненавидел Фридриха за оскорбительные насмешки; монарх этот действительно отличался тем, что давал волю своим остротам и нередко выражался с большим пренебрежением о всемогущих министрах значительных дворов, будь это Флери или Шуазель, Бестужев или Брюль. Но ненависть русского великого канцлера уступила перед английским золотом, и Апраксин должен был выйти из Пруссии[73]. Поэтому, оставив 10 000 человек гарнизоном в Мемеле, он удалился с остальными войсками через несколько дней после битвы. Отступление его походило на бегство и совершено было так поспешно, что 15 000 раненых и больных, восемьдесят орудий и очень много военных принадлежностей было оставлено. Шли они двумя колоннами, пути которых ознаменованы были огнем, грабежом и всевозможными жестокостями. Все города, местечки и села, куда приходили эти адские полчища, превращались в пепел, а все дороги покрыты были человеческими и конскими трупами. Прусские крестьяне, доведенные до крайнего отчаяния, сопротивлялись и тем увеличивали свое бедствие. Пруссаки, которых они разбили, но не одолели, преследовали русских до самых границ королевства.

При этом отступлении произошел странный случай, а именно: король прусский приобрел союзника, о котором он, конечно, никогда не думал и который освободил его от нескольких тысяч калмыков. Этим деятельным союзником оказалась оспа. Калмыки, не знавшие этой страшной болезни в своей стране, к своему удивлению познакомились с нею здесь. Она стала до того свирепствовать между этими полудикими людьми, что многие из них стали жертвой ее. Тогда ничто не могло удержать их дольше; вся эта дикая орда ушла на родину, и русские полководцы не мешали им; они рады были избавиться от этих извергов, которые были даже хуже казаков и совсем не подчинялись дисциплине. Лишь несколько калмыков, у которых хищничество заглушало все остальные соображения, отстали от своих товарищей и, присоединившись вновь к русской армии, пошли с нею в Германию.

Народ этот, впервые выступивший в поле против немцев, был самым диким врагом Фридриха, настолько же недостойным бороться с культурным государством, насколько не поддающимся никакой дисциплине. Он не в состоянии был облегчить победы войску, которое, напротив, страдало от его опустошений и должно было носить постыдное клеймо за ужасы, совершенные этими полчищами, более походившими на дикарей, чем на варваров. Эти калмыки живут у Каспийского моря и по реке Волге. Это свободный народ, находящийся под покровительством России, за что должны они при всяком требовании выступить в поле против ее врагов. Они не получают жалованья, а только рубль серебром ежегодно и овечий тулуп. Это, собственно, кочевой народ, который не строит ни городов, ни сел. Жилища их составляют войлочные палатки, с которыми они постоянно переходят с места на место, смотря по тому, где найдется больше корма для многочисленных стад, составляющих все их богатство. Они обыкновенно некрасивы и до того похожи друг на друга, что трудно их различить между собой. Лицо у них плоское, почти четырех угольное; глаза, как у китайцев, очень малы и глубоко врезаны в орбитах. Нос широк и приплюснут, рот и уши необыкновенной величины, причем последние отстают от головы. Вооружены они луками и стрелами, которыми не обыкновенно далеко и метко стреляют. Исповедуют они религию Далай Ламы[74].

Казаки сильно разнятся от калмыков. Войска их состоят из 700 000 человек, способных к бою[75]. Это, собственно говоря, пограничная милиция, и назначение ее состоит в том, чтобы защищать южную Россию от нападений татар и других диких народов. Одежда у них польская, но она вечно в клочьях; оружие их составляет изогнутая сабля, винтовка, пара пистолетов и пика, длиною от 10 до 12 футов, снабженная острым железным наконечником. Они православны, говорят по-русски и имеют только одно сословие, почему все у них равны; поэтому одни имеют собственное управление и пользуются известными привилегиями, сильно противоречащими с русским рабством, и которые даже в Европе считались бы значительными. Они живут в больших деревнях, причем занимаются отчасти земледелием, но преимущественно скотоводством, и торгуют лошадьми, которые очень не велики, но крепки, вы дрессированы и отличаются быстротой. Каждый казак ведет с собой в поле двух коней. У этой нации существует также военная честь, вследствие чего ни один казак не потерпит палочных ударов, но безропотно выносит, как почетное наказание, удары кнутом.

Этими народами правила императрица Елизавета, которая проводила жизнь между любовью и благочестием и дела правления совершенно предоставила министрам. Благодаря беспрестанным жертвам, приносимым ею богине любви, характер ее отличался необыкновенной кротостью и человеколюбием. Она поэтому не любила войны, и только оскорбленная гордость в связи с придворными интригами, воспламенявшими ее жажду мщения, могли побудить ее к объявлению таковой королю прусскому. К тому же министры, подкупленные Австрией и Францией, победили ее добродушие религиозными соображениями, говоря, что ее обязанность состоит в принесении помощи угнетенному польскому королю. Они уверяли, что для русских война обойдется без большого кровопролития и не будет долго длиться, так как осажденный со всех сторон король прусский скоро принужден будет уступить. Так говорили граф Шувалов, любовник императрицы, пользующийся ее особенной милостью, и Бестужев, который, хотя был совершенно предан англичанам, но считал себя вправе по многим причинам не смотреть серьезно на союз их с Фридрихом в начале войны. Поэтому он последовал за своим желанием отомстить Пруссии, и таким образом судьба несчастного королевства была решена.

Призывая русскую армию обратно, Бестужев, кроме английского золота, имел на то иные причины. Фридрих имел могущественного друга в Петербурге – великого князя Петра, наследника престола, который весьма недоволен был этой войной, высоко чтил Фридриха и ненавидел датчан. Он опасался, что стесненный герой соединится с этими его врагами, и обещал ему всякую возможную помощь, если он не заключит с ними союза. Фридрих согласился на это, и Петр склонил на свою сторону Бестужева, который, желая угодить будущему своему государю, ненавидевшему его, наметил Апраксину операционный план. Этим объяснилось загадочное выступление русских из Пруссии. Но французский и австрийский послы, находившиеся в Петербурге, от крыли причины этого пристрастия великого канцлера, которого разгневанная Елизавета тотчас же лишила всех его чинов и сана. Апраксин лишился также звания главнокомандующего армией и был посажен в Нарв скую крепость.

Фридрих, полагая, что русские ушли совсем, вызвал фельд маршала Левальда из Пруссии и отдал ему приказ идти против шведов, которые сняли наконец свою личину. От времени до времени они высылали войска в Штральзунд и на запрос прусского посла в Стокгольме, графа Сольмса, отвечали уклончиво, уверяя при том, что не выставят ни одного человека в поле против короля прусского. Но, переправившись в Германию, вся шведская армия[76] перешла через маленькую речку Пэну, отделяющую прусскую Померанию от шведской, и завладела Анкламом, Деммином, Пазевальком и другими городами, не имевшими гарнизонов. Но главной целью их был значительный город Штеттин, который нетрудно было взять, так как он располагал ничтожным гарнизоном. Шведы издали тогда манифесты, в которых, называя себя завоевателями прусских земель, пограничных с Померанией, освобождали подданных от присяги, принесенной прусскому королю, и приглашали их к союзу с Швецией, которая, по их словам, в качестве блюстительницы Вестфальского мира[77], должна непременно принять участие в этой войне.

Эта союзница французов {Швеция} располагала тогда 22-тысячной армией. Война была предпринята ею вопреки уставам шведской конституции, которая допускала войну лишь в случае утверждения ее рейхстагом. Но француз ский посол Гавринкур разыгрывал теперь важную роль правителя Швеции и руководил сенатом совершенно по-своему. Итак, война была начата, и шведский посол выехал из Берлина одновременно с прусским, проживающим в Стокгольме. Несмотря на это, шведский сенат хотел иметь своего агента в столице Пруссии, чтобы тем удобнее было осведомляться обо всем необходимом для операций, – невероятное политическое бесстыдство. Секретарь при посольстве, барон Нолькен, был избран для этого дела. Но Фридрих, удивленный такой странной выходкой, написал, чтобы секретарь удалился, так как он не потерпит присутствия шпиона в своей столице после открытия войны. Нолькен протестовал, ссылаясь на приказания своего двора, и хотел непременно остаться в Берлине; тогда вынуждены были выселить его за границы Пруссии в сопровождении солдат. Все это происходило как раз в том месяце, когда заключена была конвенция при Севенском монастыре; таким образом, Фридрих, теряя своих немецких союзников, приобретал нового врага в лице шведов, с которыми так часто боролись его коронованные предки.