Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века Страница 18

При этом все понимали, что девушки в царской семье всегда династический товар, разменная политическая монета, их выдают замуж за границу, чтобы державе получить с этого «товара» известный политический капитал. А он был так нужен молодой петровской России, только что ворвавшейся под гром победных пушек Полтавы в высшее общество Европы. Это общество было исключительно монархическим, оно напоминало большую недружную семью, чьи члены все состояли в родственных связях, а корни династических дерев европейских монархов переплелись, как корни растущих рядом деревьев. И Петр, женив на инстранке сына Алексея, выдав за герцогов племянниц – Екатерину и Анну, начал переговоры с Версалем: Елизавета Петровна была почти ровесницей юного Людовика XV, и тут явно намечалась выгодная России династическая партия. А о судьбе же старшей дочери, Анны Петровны, император вообще молчал. Видно, жалея любимых дочерей, он все тянул и тянул с их замужеством, вызывая этим недоумение дипломатов и женихов.

Один из них, герцог Голштейн-Готторпский Карл Фридрих, уже три года околачивался в Петербурге в качестве жениха. Первый раз герцог увидел Анну в 1721 году, когда по приглашению Петра прибыл в Россию. Она ему очень понравилась, как, впрочем, и ее младшая сестра. И он долго гадал: какую из дочерей ему дадут в жены – черненькую или беленькую? Обе были прелесть как хороши. Впрочем, все склонялись, что за герцога выдадут Анну, поскольку Елизавету Петр задумал выдать за Людовика XV (хотя, заметим, французам вся эта затея не особенно нравилась – Елизавета, как и Анна, происходила от внебрачной связи царя с простолюдинкой – фи!).

Впрочем, выло заметно, что в брачных переговорах с голштинцами Петр не спешит, казалось, что он проявляет нерешительность. И было от чего: обстановка в Северной Германии, в Голштинии и вокруг нее была непростой, и сказать наверняка, что брак с герцогом принесет пользу России, было невозможно. Все упиралось в так называемый голштинский вопрос. Дело в том, что правители Голштейн-Готторпского герцогства своей главнейшей задачей ставили возвращение отнятой датчанами (союзниками Петра Великого по Северной войне 1700—1721 годов) в самом начале войны герцогской провинции Шлезвиг. Однако положение голштинцев в описываемое время было тяжелым. Собственных сил вернуть Шлезвиг у них не было, тогда как Швеция – главный союзник малолетнего герцога Карла Фридриха (он был сыном старшей сестры и, соответственно, племянником короля Карла XII) – была уже на грани поражения и изнемогала в борьбе с державами Северного союза, среди которых находилась и обидчица голштинцев Дания. А между тем история с заключением русско-мекленбургского политического и династического союза, когда брак герцога Карла Леопольда и Екатерины Ивановны привел к установлению в 1716 году фактического протектората России над Мекленбургом, необыкновенно воодушевляла голштинцев. Они предполагали установление такого же голштино-русского политического и династического союза с тем, чтобы – под русским прикрытием – смело смотреть в будущее и вернуть Шлезвиг. По мнению голштинских дипломатов, союзнические отношения России и Дании недолговечны, в отличие от торговых интересов России как крепнущей морской державы. Развитию же русской торговли в перспективе мешала так называемая зундская пошлина, собираемая датчанами с торговых судов, шедших через Зундский пролив. Поэтому голштинцы носились с планом прорытия стокилометрового канала (будущий Кильский канал), который снял бы для России проблему зундской пошлины. Словом, голштинская дипломатия стремилась втянуть Россию в круг своих интересов, заключить с ней союз, женив Карла Фридриха на одной из дочерей Петра I. Чтобы угодить любознательному русскому монарху, голштинцы расстались со своим знаменитым Готторпским глобусом, увезенным в Петербург.

Но все же главной соблазнительной приманкой для русских считался сам герцог Карл Фридрих. Как племянник бездетного Карла XII, он был наследником шведского престола. Даже после гибели в конце 1718 года Карла XII и начала правления Ульрики Элеоноры шансы Карла Фридриха занять шведский престол оценивались очень высоко. Возможность заполучить в зятья будущего шведского короля должна была, по мысли голштинцев, увлечь русского царя, распространявшего свое господство на Балтике. Но, против их ожиданий, Петр не спешил заключать такой союз. Дело в том, что к тому времени русско-мекленбургский альянс принес России чувствительное поражение и казался назидательным для царя. Дело в том, что вторжение и укоренение России в Северной Германии крайне обеспокоило соседей Мекленбурга, и прежде всего Ганновер, чей курфюрст в 1714 году стал английским королем Георгом I. Давление могущественной Англии и других держав на Россию оказалось столь сильным, что царь вывел из Мекленбурга свои войска, оставив Карла Леопольда на произвол судьбы. С тех пор в своих письмах к зятю и племяннице он ограничивался лишь советами. Повторять же в Голштинии мекленбургский сценарий Петр явно не желал. Война со Швецией еще не закончилась, вмешательство в голштинские дела привело бы к несомненному разрыву с Данией, а главное – к резкому обострению отношений с Ганновером, читай: Великобританией. Могущество же англичан Петр безусловно признавал и уважал. Поэтому он не спешил приступать к заключению династического союза, а лишь, как говорили в XVIII веке, «манил» голштинцев. В этих целях летом 1721 года он и пригласил в Россию герцога Карла-Фридриха как жениха одной из своих дочерей. Когда же герцог настаивал, Петр отвечал ему, что брак этот он ставит в зависимость от разрешения конфликта Голштинии с Данией. Так, в письме 14 апреля 1722 года он писал: «Что же принадлежит о супружестве, то и в том деле я отдален не был, ниже хочу быть, понеже ваше доброе состояние довольно знаю и от серца Вас люблю, но прежде, нежели Ваши дела в лутчее состояние действительно приведены будут, в том обязатца не могу, ибо ежели б ныне я то учинил, то б иногда и против воли и пользы своего Отечества делать принужден бы был, которое мне паче живота моего есть». Иначе говоря, ты мне приятен, но решай свои дела сам, обязательств дать не могу и ввязываться в конфликт не буду, ибо пользы для России не вижу…

Впрочем, Петр не спешил еще и потому, что очень любил дочерей и не хотел с ними расставаться. Сами девицы тоже, как писал не раз упомянутый наблюдательный французский посол Кампредон, «тотчас принимались плакать, как только с ними заговаривали о замужестве». Все это – верный признак счастливой семьи, которую страшит разлука. Возможно, поэтому все дочери (явные невесты на выданье) последнего императора Николая II и Александры Федоровны и погибли вместе с родителями в страшном екатеринбургском подвале.

Зато какие празднества закатывали для дочерей и с их участием в Зимнем доме Петра! Молодежь особенно любила прерывавшие скучное застолье танцы, которые позволяли гостям размяться после многих часов сидения за столом. Танцы устраивались в Большом зале и были обязательны для всех гостей. Обычно сам Петр с Екатериной открывали действо. Начиналось все с медленных, церемонных танцев: «аглинского» (контрданса), «польского», менуэта. Царственная пара отличалась неутомимостью и, бывало, выделывала такие сложные фигуры, что пожилые гости, шедшие за ними и обязанные повторять предложенные первой парой движения, под конец танца еле волочили ноги. Зато молодые были в восторге. Об одном таком эпизоде голштинский придворный Берхгольц пишет, что старики довольно быстро закончили танец и пошли курить трубки да в буфет закусить (в соседних покоях выставлялись столы с закусками), а молодым не было удержу: «Десять или двенадцать пар связали себя носовыми платками, и каждый из танцевавших, попеременно, идя впереди, должен был выдумывать новые фигуры. Дамы танцевали с особенным удовольствием. Когда очередь доходила до них, они делали свои фигуры не только в самой зале, но и переходили из нее в другие комнаты, некоторые водили (всех) в сад, в другой этаж дома и даже на чердак». Словом, танцы открывали неограниченные возможности для волокитства. Правда, разгоряченным танцорам в помещениях дворца, маленьких и тесных, было невероятно душно. Густые винные пары, табачный дым, запахи еды, пота, нечистой одежды и немытых тел (предки наши не были особенно чистоплотны) – все это делало атмосферу праздника тяжелой в прямом смысле этого слова, хотя и веселой по существу.

Когда за окном темнело, все ждали так называемой огненной потехи. Она начиналась в виде зажженной иллюминации: тысячи глиняных плошек с горящим жиром выставлялись на стенах Петропавловской крепости, других сооружений, очерчивая таким образом в темноте контуры зданий. Но все ждали главного – фейерверка. В день тезоименитства (именин) Екатерины его посвятили императрице, и он был устроен прямо перед Зимним домом на льду Невы. Фейерверк тех времен был сложным делом: синтезом пиротехники, живописи, механики, архитектуры, скульптуры и даже литературы и граверного дела – для каждого фейерверка изготавливалась гравюра, которую уснащали пояснениями различных фигур фейерверка и поэтическими надписями. Эти гравюры играли роль современных театральных программок, которые раздавали (но чаще продавали) зрителям. С этими гравюрами-программками в руках зрители (тогда их называли «смотрителями») выходили на крыльцо дворца или смотрели за огненной потехой из окон.