Альфред Хаттон - Меч сквозь столетия. Искусство владения оружием Страница 18

Вскоре после этого с ним снова происходит не менее похвальная история. На этот раз гнев де Вито пал на некоего Гонельо, любимчика короля, и вполне заслуженно — ибо тот, по слухам, жульнически убил младшего брата нашего героя, пятнадцатилетнего юношу, которому прочили большое будущее. И вот яростный барон, узнав, что убийца с тремя друзьями держит путь к себе в Пикардию, поскакал вслед в сопровождении лишь одного своего друга — молодого Бусико, догнал преследуемого на равнине возле Сен-Дени и сразу же убил безо всяких церемоний. Король, очень любивший Гонельо, был в бешенстве, и, поймай он барона, тому пришел бы конец. Но наш достойный рыцарь успел сбежать в Италию и так и не вернулся до того самого дня, когда злой рок свел его с Милло, у которого было достаточно причин ненавидеть барона, чтобы сразу же бросить ему вызов.

Вот два противника встречаются в сельской местности под Парижем, с ними — секунданты, призванные следить за тем, чтобы ни на одном из противников не было скрытых доспехов или магических амулетов для обретения нечестного преимущества. Оба разделись до рубашек, секундант Милло подходит к барону, а секундант барона — к Милло, тот расстегивает рубашку и показывает, что под ней ничего нет. Дуэлянты становятся в стойку и обмениваются серией быстрых ударов, после которых острие рапиры барона оказывается погнутым. Но погнуться оно могло и об эфес шпаги противника; тогда де Вито мгновенно наносит два укола сопернику в грудь так, что тот отскакивает шага на три-четыре, но больше никакого эффекта удары не оказывают. Де Вито начинает что-то подозревать и принимается атаковать «эстрамасонами».

Эстрамасон, как называет этот удар Брантом, — это необычный отвесный удар, наносимый в голову, но не с целью прямо проткнуть ее, а проколоть голову сверху вниз, от лба до подбородка. Милло парирует эти удары, что можно уверенно сделать шпагой и кинжалом одновременно, подняв их кверху и скрестив близко к рукоятям — так называемое «двойное» парирование, и, воспользовавшись предоставленной возможностью, тут же наносит барону мощный колющий удар в корпус, а за ним — еще один, и еще, и еще, и приканчивает противника, не дав ему даже попросить пощады. Барон поубивал много народу, в том числе — отца Милло, и недруги говорили, что победы свои де Вито одерживал нечестно, с помощью жульничества. Милло об этом знал и прибег к советам некоего синьора Ферроне, итальянца из Асти, который обучил его не только фехтовальным приемам своих соотечественников, но и другим, не столь рыцарским по природе, приемчикам тоже. Итальянцы в то время считались самыми хитрыми и мстительными в цивилизованном мире, придерживаясь убеждения, что за предательство и обман благородный человек вполне вправе отплатить тем же и это нисколько не запятнает его чести. Милло глубоко воспринял эти уроки и хорошо подготовился к встрече с бароном перед тем, как послать ему вызов. Он заказал себе легкую кирасу, которую можно было бы носить прямо на голое тело; она была столь искусно сделана и окрашена, что случайный наблюдатель — а секундант Вито был, похоже, каким-то уж совсем случайным — решил бы, что перед ним живая плоть. Так, с помощью этого трюка месье де Милло отмстил за убийство своего отца.

В период мрачного правления Генриха II, 31 марта 1579 года, в Париже, на острове Лувье на Сене, состоялась дуэль между месье де Сурдиаком, молодым лордом Шастонефом, и месье де ла Шасне-Лалье, который незадолго до того служил охранником молодого лорда.

Какой-то сплетник нашептал Сурдиаку, что его бывший охранник распространяется о нем нежелательным образом, и Сурдиак тут же отреагировал вызовом. Сам Сурдиак — молодой энергичный парень, а рвется в драку с мужчиной, как минимум, средних лет, чтобы не сказать пожилым, что само по себе нехорошо; однако в оговоренный день они все же встречаются в сопровождении секундантов. Однако, как это часто бывает, слухи о предстоящей дуэли разошлись, и по обеим сторонам реки собралось множество людей всех сословий, чтобы насладиться зрелищем. Сурдиак спрашивает своего противника, правда ли, что тот отпускал о нем столь недостойные замечания, и ла Шасне отвечает:

— Клянусь честью благородного человека, я никогда ничего подобного не говорил.

— В таком случае, — говорит Сурдиак, — я полностью удовлетворен.

— А я — нет, — отвечает ему старший. — Из-за тебя мне пришлось ехать сюда, я настроен драться, да и что скажут все эти люди, которые собрались здесь вокруг, по обеим берегам, когда увидят, что мы явились сюда с рапирами и кинжалами просто для того, чтобы немного поболтать? Это запятнает наши репутации. Так что приступим к делу!

И вот они раздеваются до рубашек и, понадеявшись на честность друг друга в части отсутствия какого-либо жульничества, начинают бой на рапирах и кинжалах. Оба — опытные бойцы, и какое-то время продолжается безрезультатный обмен ударами, уколами и парированиями, пока наконец ла Шасне не наносит мощный удар над рукой — imbroccata — прямо в середину корпуса Сурдиака, и этот удар, ко всеобщему удивлению, не оказывает вообще никакого действия. JIa Шасне восклицает:

— Негодяй! Ты еще и в доспехах! Но ничего, я тебя и по-другому достану!

И с этими словами он принимается метиться в голову и горло и наносит такой яростный боковой удар рапирой (те первые рапиры имели острые лезвия), что, не успей Сурдиак уклониться корпусом, быть бы его горлу перерезанным. Однако же он остается невредим и удваивает натиск, протыкая в конце концов тело ла Шасне. Но вряд ли эту победу можно назвать триумфальной, ведь ни для кого не представляет сомнения, что победитель явился на бой, мошеннически поддев под одежду потайной доспех.

Случилось это в Лимузане, а нам все стало известно со слов Брантома. Жила-была некая дама непонятного сорта, в чьем доме частыми гостями были два господина — месье де Ромфор и месье де Фредень. Как часто бывает в случаях с подобными дамами, оба горячих молодых парня стали страшно ревновать друг к другу. Первым начинает Ромфор и доверяет свою беду некоему господину, чье имя не называется, указывается лишь, что у него была репутация «честного малого», несколько разгильдяйского, правда, характера.

Этот друг Ромфора передает Фреденю вызов с предложением встретиться в некоем уединенном месте и там выяснить отношения наедине безо всяких секундантов или иных свидетелей, за исключением слуг, которые будут удерживать лошадей. Так они и встретились, только вот Ромфор решил, так сказать, подстраховаться: в ливрею слуги он одел все того же своего бесценного друга, договорившись с ним, что если придется туго, то тот бросит лошадей на произвол судьбы (успеется потом их поймать) и придет на помощь, чтобы разделаться с бедным Фреденем вдвоем. Вот дуэлянты подбирают подходящее место для боя, довольно далеко от коновязи, а слуги не спеша бредут за ними. Фредень оглядывается и тут же узнает спутника своего противника. «Ага! — думает он. — Тут дело нечисто. Надо действовать внезапно!» И, будучи лучшим фехтовальщиком, чем рассчитывал Ромфор, он в два движения укладывает своего соперника замертво, не успел сообщник последнего даже сообразить, что пора идти на помощь. Преданный слуга Фреденя подвел лошадь гораздо ближе к полю боя, чем осторожный лжеслуга Ромфора, так что победитель мгновенно влетает в седло и мчится на растерянного господина, который тут же бросается прочь, оставив Ромфора на произвол судьбы. Фредень не устраивает погони, удовольствовавшись советом вдогонку беглецу убираться ко всем чертям. Сам же он с победой возвращается домой, слуга его несет оружие безобидного теперь Ромфора, а победитель долго хвастается всем своей победой и тем, как он прогнал с поля лжеслугу, чье имя, как мы можем только догадываться, он не постеснятся раскрыть.

Глава 11

Как восхитительный Криштон сразился с итальянским храбрецом на рапирах и поразил его и как впоследствии сам был убит с помощью обмана

Об этом сэр Томас Уркухарт в своем труде «Самоцвет» рассказывает так:

«Теперь же я поведу речь о Криштоне, надеясь не обидеть наивного читателя, и опишу великодушный поступок, совершенный им при дворе герцога Мантуа не только к собственной чести, но и к вечной славе Британского острова. Случилось это так.

Жил-был некий господин из Италии телом могучий, проворный и энергичный, а характером — дерзкий, злобный и воинственный. И был он столь искусен в ведении боя, что одолел всех известных мастеров и учителей фехтования в Италии, вынудив их своими неотразимыми ударами, рубящими и колющими, признать себя победителем. Завоевав себе таким образом репутацию, он решил, что пора взяться и за зарабатывание денег. С этой целью наш фехтовальщик сменил учебную рапиру на боевую, прихватил с собой полный кошель денег (примерно фунтов в четыреста в пересчете на английские) и отправился в путешествие по Испании, Франции, Италии и всем остальным краям, где можно было встретить самых горячих и жестоких дуэлянтов. Появляясь в городе, где имелась надежда на встречу с местным героем, который был бы готов сразиться с заезжим выскочкой, наш итальянец храбро везде бросал такой знаменитости вызов с предложением сразиться на арене на главной рыночной площади города с условием, что тот поставит на себя не меньшую сумму, чем сам итальянец, а победитель боя получит весь призовой фонд. Немало храбрецов из разных стран приняли его предложение, не побоявшись рискнуть жизнью и состоянием, но до встречи с Криштоном его преимущество над всеми соперниками оказывалось столь очевидным, а судьба его противников — столь плачевной, что те из них, кому повезло остаться в живых (пусть и истекая кровью), были просто счастливы, что потеряли лишь деньги и репутацию. В конце концов он возвращается домой, нагруженный золотом и увенчанный славой за счет посрамления всех этих иностранцев, которых итальянцы зовут «трамонтани». По дороге наш боец по привычке завернул в город Мантуа, где местный герцог удостоил его своего покровительства и приставил к нему охрану. Сам же фехтовальщик и здесь оповестил весь город, как и везде до того — барабанным боем, звуками рога и объявлениями, которые разместил на всех главных воротах, столбах и колоннах города, — о своем намерении сразиться на рапирах с любым, кто осмелится принять его вызов и сможет поставить на кон сумму в пять сотен испанских пистолей против такой же, которую ставит он сам, с условием, что победитель получает все.