Виктор Тростников - Быть русскими – наша судьба Страница 18

Любопытно в этой связи заметить, что и протестантская цивилизация перед тем, как вышла на европейскую сцену, поиграла мускулами на Руси в виде «ереси жидовствующих» 1470-х годов (в Германии протестантизм поднял голову лишь через пятьдесят лет – в 1520-х). Тогда эксперимент, проделанный на русских, провалился, иммунитет у православной Руси оказался достаточно сильным. Ну а что с ультразападническим экспериментом 1920-х годов?

И на этот раз он на нас не прошёл. «Пролетарская культура» не нравилась, даже несмотря на то, что в её создании принимал участие гениальный Маяковский. Теория «стакана воды» тоже не получила отклика. Крепкая семья оставалась для русского человека одной из главных ценностей. Но вожди решили, что народу надо в чём-то уступить. Что же касается бесстыдной постпротестантской цивилизации, то через тридцать лет после неудачи у нас она восторжествовала у себя в результате триумфальной победы американской «сексуальной революции» 1960-х.

Глава 9

Учение начинает переделываться

К исходу двадцатых всё в России начало резко меняться. Сама атмосфера становилась другой. Относительная вольница, допущенная большевиками в предположении, что всякая кухарка научится управлять государством, кончилась, и они принялись закручивать гайки. В чём заключалась первопричина этого?

В посёлке Борисоглебский, куда я пригласил вас, мои дорогие читатели, особенно хорошо думается о вещах смысловых и принципиальных, к которым, конечно же, принадлежат и первопричины, – здесь нет шума городского и воздух удивительно свеж. Давайте же воспользуемся тем, что находимся в таких благоприятных для философствования условиях.

Прежде всего ответим на вопрос: что за люди были стоявшие у власти большевики, что ими двигало в принятии решений.

Это были страшные люди. Страшны они были не потому, что обладали от природы патологической жестокостью. По своей человеческой натуре многие из них были добрыми и благожелательными к окружающим, готовыми в частной жизни помочь человеку, нуждающемуся в помощи. Но они были фанатиками, слепо верящими в учение Маркса, как в абсолютную божественную истину, и это делало их опаснее любых обычных злодеев. Ведь боготворимое ими учение было неосуществимой утопией, а они скорее согласились бы умереть, чем от него отказаться. Люди, одержимые бредовой идеей, всегда были и всегда будут, но они обычно доставляют неудобства только своим близким, а если чересчур активизируются, их помещают в психушку, так что трагедия лжеверия разыгрывается лишь в каком-то узком кругу и в их собственной душе. А тут фантазёры, страдающие навязчивыми комплексами, не просто находились на свободе, но и сумели захватить руль управления государством, заразив часть населения своей страстной убеждённостью, характерной для психопатов. И расплачиваться пришлось не только этим психически неполноценным «вождям», компенсировавшим свою духовную ущербность принятием простой до примитивности схемы, но всему великому, талантливому, но слишком доверчивому русскому народу.

Для тех, кто не видит в убежденных революционерах никакой патологии, а считает их элементарными злодеями, демагогами и хапугами, приведу любопытнейший факт, зафиксированный в учебнике психиатрии профессора Сербского, выдержавшего не одно издание. Согласно медицинской статистике, в периоды революций (не только нашей) число зафиксированных шизофреников резко уменьшается. Это может свидетельствовать лишь о том, что в эти кризисные времена общество утрачивает объективные критерии психоза, и паранойя, заключающаяся в одержимости бесом «построения нового мира», перестает считаться болезнью, так что эта группа психологов выпадает из статистики.

От некоторых деталей схемы инстинкт самосохранения, как мы видели, заставил партию втихомолку освободиться. Но главное в ней оставалось для них священным. А главным элементом Марксовой схемы была теория смены общественных формаций, каждая последующая из которых выше предыдущей по уровню производства материальных благ. В такой смене и состоит смысл всего, что делает человечество, это – основной вектор исторического развития. На фазе перехода от капиталистической формации, производительность которой перестаёт уже отвечать выросшим материальным потребностям, к социалистической он совершается не сам собой, а усилиями пролетариата, разгадавшего, благодаря Марксу, императив истории путём совершения социалистической революции. Таким образом, оправданием Октябрьского переворота и Гражданской войны была теория прогрессирующих формаций – если неверна эта теория, большевикам не надо было устраивать своей революции. Поэтому отказаться от неё – означало бы признать свою неправоту в самом коренном вопросе, а признать её партия, конечно, не могла. Сделать это было бы всё равно что посыпать голову пеплом, покаяться перед народом и уступить место кому-то другому. И до самого конца, до того момента, когда строительство коммунизма, в который никто уже не верил, было отменено, сдавая одну марксистскую позицию за другой, они продолжали утверждать, что социалистическое хозяйство продуктивнее капиталистического и мы выиграли экономическое соревнование с Западом. Собственно, падение советской власти и было признанием, что это утверждение не подтвердилось, ибо эта власть была неразрывно связана с теорией прогрессирующих формаций.

Двадцатые годы не дали веских подтверждений этой теории. Если по сравнению с периодом разрухи товарная масса в стране как-то выросла, то это в основном за счёт НЭПа и индивидуального крестьянского хозяйства. Его и надо было в первую очередь уничтожить, чтобы социалистический эксперимент был чистым. Так началась тяжелейшая война большевиков с русским крестьянством, потребовавшая, по признанию Сталина, большего напряжения, чем война Гражданская. Впрочем, по сути дела, это и была вторая гражданская война, принёсшая больше жертв, чем первая.

Но теория совершенствования общественных формаций не являлась первопричиной этой кровавой эпопеи. Надо копнуть глубже. Маркс сам признался, что он не оригинален и опирается на три источника: французский социализм, английскую политэкономию и немецкую классическую философию. Как отец лжи, дьявол, ничего не способен придумать сам и всё ворует у Бога, бессовестно извращая и переворачивая с ног на голову, так и его лжепророки постоянно прибегают к плагиату. Марксова схема скачкообразно повышающих своё качество формаций есть простая «калька» с гегелевской схемы развития Абсолютной Идеи, которая проходит несколько стадий по диалектическому принципу отрицания отрицания и останавливается на конституционной монархии и философии Гегеля. Подобно этому «исторический материализм» кончается коммунизмом.

Не поразительно ли это? В одном из тихих университетских городов Германии скрипит пером учёнейший профессор. Его писания сложны, его терминология требует расшифровки, его рассуждения высокоабстрактны. Вроде бы это не более как интеллектуальная гимнастика. Но вот другой немец, живущий на пятьдесят лет позже, излагает эти же мысли на языке материальных понятий; в совсем другой стране, в России, их подхватывают и с их помощью осуществляют грандиозную резню, жертвы которой достигают десятков миллионов. Значит, материальным миром управляют абстракции? Значит, в кошмарах нашей революции виновен, в конечном счёте, Георг Фридрих Гегель?

Нет, и он не первопричина. Ведь мы с вами уже выяснили, что у его философии была лежащая ещё глубже подоплёка: желание людей «стать как боги». Так что начало всех наших бед лежит не в сфере мысли, а в сфере воли. Поскольку воля, в сущности, есть то же, что свобода, глубже её уже ничего нет – на ней причинно-следственная цепочка заканчивается. Если бы у свободного или вольного выбора была какая-то причина, он не был бы вольным, а являлся бы этой причиной обусловленным.

Волевое побуждение занять в картине мира место Бога возникло, как мы уже говорили, у западноевропейцев около XV века (повторение сюжета с Адамом и Евой и со строителями Вавилонской башни) и оформилось сначала в Ренессанс, а потом в Реформацию, породившую последовательно протестантскую и постпротестантскую цивилизации, причём последняя отмежёвывается от Христа уже открыто. А что сказать о русских? Был же в истории такой момент, когда мы захотели стать как боги?

Это – ключевой для нас вопрос. И сегодня, окидывая всё происходившее с нами в последние 500 лет ретроспективным взглядом, мы можем уверенно утверждать: внутреннего побуждения к антропоцентризму у русского человека никогда не было, и его отношения с Богом всегда выражались евангельской формулой «Да будет воля Твоя». То, что мы вытворяли в своём революционном угаре, было не отходом от Христа, а поисками Его там, где Его не было, принятием за Него лже-Христа. Это была болезнь не воли, а ума. Мы оставались покорными высшей воле, не заменяя её своей собственной, – воле «объективных законов социального развития». Мы клали свои жизни не ради себя, а «ради други своя» – ради неведомых потомков, которые будут жить при коммунизме, так напоминающем Царство Божье, уготованное праведникам.