Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух Страница 18

Что же касалось «колупания», то оно происходило при покупке у новгородцев воска. Ганзейский купец, как правило, заявлял, что внешне предложенный ему товар выглядит вполне удовлетворительно, однако нужно еще проверить качество всего массива. Для этого гость вооружался ножом, а иногда и топориком, и принимался колупать («bekloppen») воск до тех пор, пока все нюансы качества русского товара не прояснялись для него во всей своей полноте. Нужно ли говорить, что все отколупнутые в ходе такого дознания куски шли в доход ганзейского гостя – разумеется, без всякой оплаты. Отметим, что общий объем «колупания», а также размеры «наддачи» были ограничены лишь голосом совести покупателя, который во время покупки имел обыкновение звучать особенно тихо, а также требованиями обычая – знаменитой «старины» – которая никогда юридически оформлена не была.

«Не колупайте – и не требуйте наддачи!», – точно такими требованиями на новгородком диалекте русского языка, равно как на нижненемецком языке своего времени оглашали стогны родного города поколения новгородских купцов. «Колупали и колупать будем», – злобно отвечали им ганзейские собратия по профессии, копаясь в предложенных им товарах, – «Наддачи же будем требовать неукоснительно».

Как видим, согласно традиции «колупания», новгородские купцы априорно подозревались в нечестности, и это было для них довольно оскорбительно. Что же казалось ганзейских купцов, то их кристальная честность ставилась выше всяких подозрений. Соответственно этому, «старина» прямо запрещала русским купцам взвешивать, измерять, вообще проверять любым способом качество или количество товаров, привезенных ганзейскими купцами, будь то сукна, соль или вина.

Нужно сказать, что в общем и целом Ганза действительно гарантировала высокое качество своих товаров. Вместе с тем, и здесь открывались широкие возможности для изыскания дополнительной прибыли. Ограничимся лишь одним коротким примером, почерпнутым из исторической литературы. В Ревеле ласт соли содержал 15 мешков, в Новгороде – только 12, причем цена ласта в обоих городах была одинакова. Соответственно, загрузив 2–3 корабля солью в таллинской гавани и перегнав их до Новгорода – то есть не приложив особых усилий, как и не подвергаясь великому риску (за исключением разве что мелководья «Маркизовой лужи», невских и волховских порогов, да эпизодических в летнее время штормов на Ладоге) ревельский купец получал солидную прибыль в 20 %, чем обеспечивал себе и своему семейству добрый год безбедной жизни[73].

К простейшим торговым комбинациям типа описанной выше добавлялись и другие, несколько более замысловатые. Однако в любую эпоху константой ганзейской восточной политики оставалась ориентация на натуральную прибыль, полученную за счет простого использования своего монопольного положения. Менялась и карта мира, и психология покупателей, вырабатывались новые финансовые и торговые технологии – только ганзейцы, закостенев в принципах «старины», стремились остановить время, закрыв своими грузными телами все пути из Новгорода в Европу, и предаваясь «без мыслей и слов» любимому своему, хотя по сути дела, глубоко бесперспективному «колупанию».

«Между пришедшим в движение Западом и менее подвижным Востоком ганзейские общества придерживались простейшего капитализма», – подводит итог своим размышлениям о причинах конечного упадка Ганзы виднейший историк цивилизации Ф.Бродель, – «Их экономика колебалась между натуральным обменом и деньгами; она мало прибегала к кредиту: долгое время единственной допускаемой монетой будет серебряная. А сколько традиций, бывших слабостями даже в рамках тогдашнего капитализма»[74].

Если же добавить к сказанному, что ганзейские купцы из принципа никогда не продавали русским некоторых товаров – в первую очередь, оружия – то мы легко представим себе, с каким чувством приветствовали «мужи новгородские» очередную партию заморских гостей, прибывших со своими товарами через наше тогдашнее «окно» – точнее будет сказать, «лаз в Европу». Русские, кстати, надолго запомнили оскорбительные для нашего достоинства ганзейские запреты. С еще очень живым чувством обиды их помянул, к примеру, Феофан Прокопович в одной из своих знаменитых речей, произнесенных в самый разгар Северной войны[75].

Ганзейский «Санкт-Петергоф»

На основании сказанного читатель мог бы заключить, что новгородцы были кроткими, незлобивыми людьми, по сути дела – сущими ангелами, подвергавшимися эксплуатации со стороны ганзейских купцов, и не имевшими чем возместить свои убытки. Такой вывод безусловно расходился бы с доступными нам историческими фактами. Не будучи в состоянии изменить до поры до времени правила торговли, новгородцы использовали все представлявшиеся им возможности потрясти ганзейскую мошну.

Первая такая возможность представлялась при входе ганзейских кораблей в новгородские территориальные воды, то есть чаще всего в устье Невы. Здесь их уже с нетерпением поджидали толпы русских лодочников, предлагавших заморским купцам перегрузить свои грузы на русские корабли, с целью их дальнейшей доставки до новгородских вымолов (то есть причалов). Такая практика установилась давно, на том понятном основании, что ганзейские корабли – знаменитые «коггены» или «урки» – хорошо приспособленные для морских перевозок, оказались слишком тяжелы или широки для плавания по нашим рекам и озерам.

Добровольная в самом начале, перегрузка с течением времени вошла в обычай и стала принудительной, что и давало русским лодочникам порядочные барыши. Точно в таком порядке современные таксисты занимают все лучшие места на выходе из «зала прибытия» петербургского аэропорта, что позволяет им перехватывать основной поток иностранных туристов, принуждая несчастных платить за проезд до гостиниц цену, во много раз превышающую уровень, реально сложившийся в городе (о стоимости «услуг таможни», с которой вынуждены иметь дело привозящие свои товары в нашу страну западные коммерсанты, мы даже и не говорим).

Но даже теперешние таксисты пока, кажется, не додумались до требования, периодически выставлявшегося новгородскими лодочниками. Что делать, если ганзейских товаров хватило только на часть новгородских судов, прибывших в устье Невы? – Естественно, оплатить перевозку на заполненных лодках, а кроме того, возместить дорогу порожняком в оба конца всем тем лодочникам, суда которых остались без груза…

Услышав последнее требование, произносимое новгородцами без тени смущения, ганзейцы не знали, за что хвататься – за сердце или за кошелек. Однако, услышав, что, в случае отказа, товары будут выгружены на ближайший остров и оставлены там до прибытия лодочников, согласных на какой-либо другой способ расчета, купцы обводили тоскливым взглядом «равнинность низких берегов» невской дельты, осознавали, что им долго придется тут куковать в условиях круговой поруки местного населения, отпускали несколько проклятий – и развязывали кошельки.

По прибытии в Новгород, ганзейским купцам приходилось брать опять-таки местных носильщиков, а с ними и возчиков – и, конечно, снова развязывать кошельки. Пошлины взимались новгородскими властями в самых умеренных (особенно по сравнению с некоторыми западноевропейскими странами) размерах, однако «проезжую пошлину» все-таки приходилось платить. К ней прибавлялось и «весчее», под которым следует понимать отчисления за взвешивание товаров – ну и, конечно, «святое» – то есть периодические подношения местному князю, тысяцкому или другим важным персонам.

Уплатив всем, кто на то имел право претендовать, ганзеец не мог успокоиться. Ведь в соответствии с местным законом, ему было дано право только на оптовую торговлю в пределах земли новгородской. Значит, нужно было заключать договора с новгородскими купцами, державшими местную розничную сеть, оговаривать размер предоплаты, посылать пробные партии – и соглашаться на иной раз не самые выгодные условия, в особенности если речь шла о скоропортящихся товарах.

Только решив эти проблемы, ганзейские купцы могли вздохнуть с облегчением, затворить ворота Санкт-Петергофа, и подсчитать свои прибыли и убытки. Название, упомянутое нами, наверняка остановило на себе взгляд читателя, а может быть, и вызвало его удивление. Тем не менее, принадлежавший Ганзе с давних времен «двор [при церкви] святого Петра» на территории Великого Новгорода, по-немецки носил именно это название – Sankt Peterhof.

Имя этого двора в свое время получило широкую известность, даже гремело по городам и весям Западной, равно как Восточной Европы. С его укреплением, «Новгород сделался еще важнее в купеческой системе Европы Северной: Ганза учредила в нем главную контору, называла ее матерью всех иных, старалась угождать россиянам, пресекая злоупотребления, служившие поводом к раздорам; строго подтверждала купцам своим, чтобы товары их имели определенную доброту, и чтобы купля в Новегороде производилась всегда меною вещей без всяких долговых обязательств, из коих выходили споры»… Читатель узнал, разумеется, неподражаемый стиль автора «Истории государства Российского», Николая Михайловича Карамзина (мы привели выше выписку из текста главы VII ее третьего тома).