Николас Шэксон - Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел о современных офшорных зонах Страница 19

Из-за крайне децентрализованной структуры национальное правительство получает лишь около трети собираемых в стране налогов, остальное делится примерно поровну между 26 кантонами и приблизительно 2750 коммунами. Подобная ситуация способствует конкуренции между кантонами в снижении ставок налогов, что в свою очередь благоприятствует активизации внутренней офшорной политики: постоянное снижение налогов наряду с банковской тайной сегодня привлекает в страну ряд крупнейших корпораций мира. Уютный маленький кантон Цуг в условиях чрезвычайной секретности гостеприимно принял 27 тысяч корпораций – по одной на каждого четвертого жителя. В их числе такие сырьевые гиганты, как Glencore и Xstrata, и компания, ведущая строительство трубопровода, по которому в Европу будет поступать значительная часть российского газа. Кантон Цуг стал убежищем беглого финансиста Марка Рича (в 2001-м президент Клинтон помиловал его, что вызвало неоднозначную реакцию общественности) и приютом для многих знаменитостей, например бывшей звезды тенниса немца Бориса Беккера. Гигантские многонациональные корпорации неизмеримо превосходят кантоны по экономической мощи, что дает им огромные возможности оказывать влияние на местных законодателей. Компания Tyco Electronics Ltd, договорившись об особой ставке налогообложения, поменяла место регистрации с Бермудских островов на кантон Шаффхаузен; высокопоставленное должностное лицо компании объясняет: «Этот кантон так мал, что у вас есть любой доступ к его властям»13.

В государственной системе Швейцарии есть еще один механизм, благодаря которому финансовый капитал чувствует себя очень уверенно. Швейцарская политика основана на принципе согласия – сами швейцарцы обозначают его словом concordance. На практике это означает соглашение всех политических фракций, достигнутое в ходе переговоров. Правительством страны является Федеральный совет – коллективный орган, состоящий из семи человек, как правило, представителей разных партий. Однако члены Федерального совета всегда должны отстаивать только коллективную волю, ставя ее превыше партийных интересов. Любопытно отметить, что пикировка между правящими и оппозиционными кругами – столь обычная для демократических стран и играющая такими яркими красками на полотне их политической жизни – в Швейцарии обычно имеет приглушенные оттенки. В этой стране политикам не позволяют доводить свои разногласия до серьезного обострения. И хотя социалистическая партия издавна выступает против банковской тайны, партийные лидеры, члены Федерального совета, должны не только поддерживать официальный курс, но и следовать ему.

В своих публичных выступлениях они вынуждены прибегать к довольно уклончивым оборотам, вроде «да… действительно… но…», и это весьма ослабляет оппозицию. Правда, в последние годы принцип согласия несколько нарушается из-за шумной правой Швейцарской народной партии, выступающей против иммиграции, но при этом энергично отстаивающей банковскую тайну.

Из всего сказанного понятно, что представители финансового капитала могут не опасаться: швейцарцы не станут раскачивать лодку. Более того, система политической власти создает еще один уровень надежности. Швейцарские коммуны, возникшие из объединений свободных крестьян и городских жителей, обладают, как объясняет Стейнберг, «той любопытной устойчивостью, которая есть у куклы-неваляшки – сколько бы ребенок ни наклонял ее, она всегда принимает вертикальное положение. Центр тяжести в коммунах всегда находится внизу, поэтому социально-политический строй страны всегда находится в состоянии устойчивого равновесия». Кроме того, Швейцария, из-за горного рельефа, дробящего ее экономическую структуру, никогда не отличалась сильным рабочим движением. Например, ткацкие предприятия располагались по берегам горных рек, энергия которых приводила в движение машины, а это означало, что текстильная промышленность состояла из множества разрозненных мелких фабрик. Рассеивание рабочей силы затрудняло становление рабочего класса, обладающего самосознанием и готовностью с боем отстаивать свои права14. И указанные выше особенности, и способность системы нейтрализовывать возможные конфликты помогают объяснить, почему швейцарское общество, в отличие от остальных развитых стран, продолжает мириться с одним из самых неравных распределений богатства. Никакая народная революция в обозримом будущем Швейцарии не грозит. А это как раз то, что приходится по вкусу финансистам всего мира.

Представители финансового капитала могут не опасаться: швейцарцы не станут раскачивать лодку

В Швейцарии веками умели хранить финансовые тайны. Короли Франции высоко ценили благоразумное молчание женевских банкиров. Если обнаружилось бы, что короли-католики берут взаймы у протестантов-еретиков, это стало бы катастрофой для французской короны. Великий совет кантона Женева в 1713 году (в те времена Женева была независимым городом-государством) постановил, что банкирам «запрещается разглашать такую информацию кому-либо, за исключением самого клиента или случаев, когда на разглашение такой информации дано явно выраженное согласие

Городского совета». Но истинный расцвет банковская секретность обрела в XIX веке, когда швейцарская элита стала мечтать об империи.

В период с 1860 по 1870 год ряд мелких государств, находившихся к югу от Швейцарии, вошли в состав объединенной Италии. Нечто похожее произошло и к северу от Швейцарии, где в 1871 году появилась единая Германия. В это же время европейские державы боролись за заморские колонии. За стремительным расширением Британской империи последовала колониальная экспансия Франции, Германии, Бельгии, Нидерландов и Италии. Но у Швейцарии не было выхода к морю, поэтому о создании собственной колониальной империи не могло быть и речи. Швейцарская промышленная и банковская элита разрабатывала планы либо с помощью армии захватить выход к морю, либо в результате переговоров получить доступ к порту города Генуи. Был даже план приобретения Мадагаскара у Франции. Себастьен Жийо пишет:

Итак, вы – швейцарская буржуазия, и у вас есть проблема.

У большинства конкурировавших со Швейцарией крупных буржуазных стран, особенно у Германии [и Франции], довольно быстро появились огромные армии; в процессе колониальной и империалистической гонки буржуазия начала делить мир. Швейцария оказалась окруженной именно такими державами, у которых было все: и колониальные империи, и доступ к сырью, и военно-морской флот, и торговля, и многое другое. А что было у Швейцарии? Что оставалось делать швейцарцам? Этим гордым швейцарским буржуа с многовековой историей? У них ведь не могло быть империи.

И тогда швейцарская буржуазия начала готовить принципиально иной путь, к этому времени уже наполовину сформировавшийся: она все поставила на свою политику нейтралитета. Вы третья сторона, соблюдающая принцип невмешательства во время чужих войн, – на этом можно делать огромные деньги. Вы вольны по-прежнему иметь деловые отношения с каждой из воюющих держав, вы пользующийся доверием и никому не угрожающий посредник. Из этого положения можно извлекать большую прибыль. «Если какой-нибудь немец хотел заниматься коммерцией во Франции (или наоборот), – пишет Жийо, – он делал это через Швейцарию, которая обеспечивала маскировку и предоставляла скрытые компании для завершения сделок. Таким образом коммерсанты защищали не только свои грузы, но и покупали собственное спокойствие: они могли перевозить в Швейцарию семьи и не опасаться за жизнь жен и детей». Однако не только это способствовало притоку капитала в Швейцарию. По мере того как враждующие страны погружались в экономический хаос, естественно, деньги устремлялись в мирные нейтральные страны, валюты которых оставались сильными и даже укреплялись вследствие притока иностранного капитала.

Швейцарцы уже обнаружили все преимущества невмешательства: во время Тридцатилетней войны (1618–1648) – одной из самых опустошительных войн в истории Европы – торговля шла как никогда успешно, а уровень жизни в их стране никогда не был так высок. По словам Джонатана Стейнберга, именно тогда «швейцарцы начали связывать нейтралитет с прибылью, добродетелью и здравым смыслом»15. Банкиры кантонов, которые потом образовали современную Швейцарию, в XVIII веке проявляли высокую активность по всей Европе. Его императорское величество в Вене, короли Франции и Англии, мелкие германские князья и главы французских муниципалитетов – все были в долгу у швейцарских банкиров. «От Банка Англии до Ост-Индской компании не существовало практически ни одного инструмента коллективного капиталовложения, к которому не были бы причастны власти швейцарских кантонов», – писал швейцарский историк Жюль Ландсманн16.