Николай Коняев - Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости Страница 19

Ни о чем, кроме поразительного ханжества Петра I, не свидетельствует и его письмо сыну. Гораздо более интересными представляются его слова: не мни себе, что один ты у меня сын…

Как показывают исследования, письмо было написано 11 октября, накануне рождения сына Алексея Петра, а отдал его Петр I накануне рождения своего сына.

«В недоумение приходит всякий здравомыслящий и беспристрастный исследователь, — говорит М. П. Погодин. — Что за странности? Царь пишет письмо к сыну с угрозою лишить его наследства, но не отдает письма, и на другой день по написании рождается у царевича сын, новый наследник; царь держит у себя письмо и отдает только через 16 дней, в день погребения кронпринцессы, а на другой день после отдачи рождается у него самого сын! Вопросы, один за другим, теснятся у исследователя. Если Петр написал письмо в показанное число в Шлиссельбурге, то зачем не послал его тотчас к сыну? Зачем держал 16 дней, воротясь в Петербург? Рождение внука должно б было изменить решение: если сын провинился, то новорожденный внук получал неотъемлемое право на престол! Зачем бы определять именно число? Пролежало оно 16 дней в кармане, для чего же напоминать о том, для чего напирать, что письмо писано за 16 дней? Ясно, что была какая-то задняя мысль».

Увы… Эта «задняя мысль» слишком очевидна, и даже — можно сказать и так! — неприлично очевидна.

Вопреки обычаю, праву и здравому смыслу Петр I прилагает отчаянные усилия, чтобы не допустить на русский престол не только своего сына Алексея, но и внука — будущего императора Петра II. Все силы измученного болезнью, впадающего в припадки ярости императора оказываются направленными на то, чтобы отобрать престол у русской ветви своей семьи.

И когда, пытаясь проследить связанные с этим события, видишь, как много энергии и изобретательности было растрачено Петром Великим в борьбе с собственными сыном и внуком, — становится страшно…

К сожалению, даже когда были опубликованы все документы, связанные с делом царевича Алексея, наши историки (за исключением, может быть, только М. П. Погодина и Н. И. Костомарова) продолжали заниматься попытками оправдать Петра I, нежели анализом подлинных причин трагедии.

Стремление вполне понятное…

Эти историки, следуя в кильватере политики культа Петра I, и здесь, заранее, априори переносили всю вину на царевича, дабы нечаянно не бросить тень на монументальный образ Петра Великого.

Между тем мотивы антипатии Петра I очевидны и легко объяснимы. Алексей был сыном от нелюбимой, более того — ненавистной жены. И какие бы способности ни проявлял он, как бы терпеливо ни сносил упреки и притеснения, все это не имело значения для отца, не могло переменить его мнения о сыне.

В деспотически-самодержавном сознании Петра I личностное легко сливалось с государственным, переплеталось, подменяло друг друга. В царевиче Алексее — сыне от ненавистной жены Евдокии Лопухиной — Петр I видел, прежде всего, то русское, духовное начало жизни, которое он стремился выкорчевать навсегда по всей стране…

И даже если допустить, что Алексей и по характеру своему, и по душевному складу, и по воспитанию олицетворял только русскую косность — а это все-таки ничем не подкрепленное допущение! — то все равно: можно ли от живого человека требовать, чтобы он вот так, вдруг, переменил свою душу?

Потребовать-то, конечно, можно, только вот исполнить подобное требование не удавалось еще никому…

Сам Петр I наверняка понимал это.

И Алексей тоже понимал, что требование «нелицемерно исправиться» на самом деле содержит приказ самоустраниться, каким-то образом самоуничтожиться, освобождая дорогу только что родившемуся Шишечке.

Достойно и мужественно Алексей ответил отцу 31 октября, что он отказывается от притязаний на престол и просит отпустить его в монастырь.

Но Алексей — не для Петра I, а для уже родившегося Шишечки! — опасен и в монастыре. В царевиче Алексее видит измученная страна избавление от тягот и несправедливостей петровского режима. Алексей — надежда огромной империи, миллионов и миллионов людей. И кто даст гарантию — нашептывали Петру сановники, которые не знали ни Бога, ни совести, — что оскорбленная, растоптанная русская старина не выведет Алексея из монастыря после смерти Петра? Не провозгласит царем, отталкивая от престола обожаемого Шишечку?

Нет, Петр I и сам видел, что нет этой уверенности.

А раз так, значит, и действовать нужно иначе. Алексея необходимо не в монастырь заточить, а уничтожить физически. Тем более что вместе с ним будут уничтожены и надежды страны на возвращение к тому пути, по которому шла Святая Русь…

Совершить задуманное казалось непросто. Все-таки Алексей был законным наследником престола…

Но на стороне императора — самодержавная власть, бесконечная сила воли, зрелый ум, житейская опытность и, разумеется, дьявольская хитрость советников.

Интрига, задуманная Петром I и его сподвижниками, разыгрывается почти как на театральных подмостках.

Петр I отклоняет просьбу сына, запретив принять монашеский сан. Отправляясь за границу, он приказывает сыну «подумать»…

Психологически расчет очень точный. Петр I знает и о мечтательности сына, и о его привязчивости. И он не ошибается. Уже отрекшийся было от мирской жизни, Алексей начинает мечтать, строить планы.

Преградой на пути в монастырь становится и Евфросиния — женщина, которую он полюбил… Крепостная Н. К. Вяземского, воспитателя царевича Алексея, сумела не на шутку влюбить его в себя. Некоторые исследователи полагают, что Евфросиния была шпионкой Меншикова, и «светлейший» подсунул ее царевичу, исполняя давно задуманный план.

Как бы то ни было, но именно Евфросиния отвлекает царевича от спасительных — речь идет не только о нравственном, но и физическом, и политическом, и даже историческом спасении — мыслей о монастыре.

Счастье сына, разумеется, не цель Петра I, а лишь средство достижения задуманного. Едва только разгорается в мечтательном Алексее надежда на счастье — какой безжалостно точный расчет! — курьер вручает ему новое письмо. Алексей немедленно должен ехать за границу или, не мешкая, отправиться в монастырь.

В самой возможности выбора и заключалась ловушка. Возможность бежать от деспота-отца, который — Алексей уже знал это! — ив монастыре не даст ему покоя, прельстила царевича.

Ловушка сработала. Алексей принял решение — бежать. Хитроумный капкан защелкнулся… Дальше — вынуть добычу из капкана — было делом техники.

Прибыв в Вену, царевич Алексей явился к вице-канцлеру графу Шенборну и просил того о покровительстве императора. Убежище Алексею было предоставлено. Царевича отправили в тирольский замок Эренберг и скоро туда прибыли тайный советник П. А. Толстой и гвардии капитан А.И Румянцев. Алексея Петровича перевели в Неаполь, в замок Сент-Эльмо, но посланцы отца легко нашли его и там. Они уговаривают Алексея Петровича вернуться, обещая отцовское прощение.

Это с легкостью подтвердил и сам Петр I.

«Мой сын! — писал он царевичу Алексею 17 ноября 1717 года. — Письмо твое, в 4-й день октября писанное, я здесь получил, на которое ответствую, что просишь прощения, которое уже вам перед сим, через господ Толстова и Румянцева, письменно и словесно обещано, что и ныне подтверждаю, в чем будь весьма надежен…»

Дата этого письма совпадает с подготовкой к церемонии поставления на место умершего Никиты Зотова нового князя-папы Петра Ивановича Бутурлина, которая проводилась Петром I в Преображенском.

Обряд этот во всех тонкостях разработал сам Петр I.

«Поставляющий глаголет: «Пьянство Бахусово да будет с тобою, затмевающее и дрожающее, и валяющее и безумствующее тя во вся дни жизни твоея».

Далее в дело вступали жрецы с пением:

«О всепьянейший отче Бахусе, от сожженные Семиллы рожденный, из юпитеровой (неприличное слово) возвращенный! Изжателю виноградного веселия и проведшему оное сквозь огнь и воду, ради вящыя утехи возследователем вашим! Просим убо тебя со всем сим всепьянейшим собором: умножи сугубо и настави сего вселенского князь-цезаря стопы во еже тещи вслед тебе! И не точию тещи сему, но и во власти сущих вести. Такоже да вси последуют стопам твоим! И ты, всеславнейшая Венус, множа умножи от своего (неприличное слово) к сего заднему! Аминь!»»

Хотя тексты эти и были опубликованы М. И. Семевским в работе «Петр Великий как юморист», но право же, более чем шуточное представление, они напоминают некий сатанинский обряд.

И поскольку по времени все совмещается с ожиданием в Преображенском царевича Алексея, зловещая тень этого «обряда» ложится и на затеянное Петром «следствие».