Лин фон Паль - Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции Страница 19

В 15 веке Москва во всем стала видеть литовскую угрозу. По принципу: от этого дрянного соседа ничего хорошего исходить не может. И для завоевания соседних княжеств и свободных земель использовался образ этого врага. Впрочем, «империей зла» для Москвы была Литва, а «империей зла» для Литвы – Москва.

Даже тверской князь, ближайший родственник московского, не желал отдавать Тверь Москве, потому что знал, как поступает Москва с теми князьями, которых «присоединила», – либо убивает, либо определяет до конца дней в узилище, либо насильно постригает в монастырь. Тверской князь тоже был литовских кровей – чего ж удивляться его выбору? Рязанцы, у которых с Москвой отношения были еще хуже, чем у тверичей, тоже понимали, что, сожрав всех, Москва и их в целости не оставит. Даже Новгород боялся Москвы как чумы. Боялся больше, чем латинской веры! От москвичей новгородцы претерпели все: и регулярные грабежи в приграничных землях, и аресты своих купцов с отъемом товаров, и спровоцированный голод, особенно зимой, когда москвичи перекрывали Торжок и начинали продовольственную блокаду, не пропуская в Новгород возы с хлебом. Как думаете, хотелось ли Новгороду идти добровольно под власть князьям, которые над ними так издевались? Москва своими же действиями толкала новгородцев в литовское подданство, а с того времени, как литовский великий князь стал польским королем и была заключена уния между этими двумя государствами, – в подданство Литвы и Польши.

Для московского князя, мечтавшего создать из своего затрапезного княжества огромное царство, уход этих четырех крупных земель означал бы крах всяких надежд. Литва, подмять которую он надеялся в 1384 году с помощью династического брака, год спустя подписала с Польшей Кревскую унию и, таким образом, была теперь навеки потеряна, стала из лакомых вассалов гнусным врагом. Немудрено, что во всем он видел происки Литвы и крамольный умысел. Но представьте на минуту, что и Тверь, Рязань, Новгород и Псков вошли бы в состав Литвы на правах «субъектов федерации» (именно так думали те, кто стоял за союз с Литвой)? Было бы плохо? Для кого? Только для Москвы. Русское княжество Полоцкое чудесным образом пребывало в Литве уж несколько столетий. Там же были многие земли прежней Киевской Руси. Там отлично себя чувствовало Смоленское княжество и так далее. Вполне могло сложиться огромное федеративное Великое литовско-русское королевство, поликультурное, многонациональное, многоконфессиальное, которое по Люблинской унии в 1569 году включило бы в себя и Польшу. Но не сложилось. И Тверь, и Рязань, и Новгород, и Псков были присоединены, то есть завоеваны Москвой поодиночке. Москва отлично овладела искусством борьбы с майданами местного значения. Да ведь учителя были отменные – монголы. Конечно, и в Твери, и в Новгороде, и в Рязани, и в Пскове были противники московского захвата. В Москве они именовались мятежниками, литовскими шпионами, государственными изменниками. И московские князья ждали только повода, какой-нибудь ошибки, за которую можно ухватиться и покарать, то есть лишить независимости.

Повод нашелся с легкостью необыкновенной.

Год 1471. Новгородское восстание против Москвы

Еще при Василии Дмитриевиче московские войска захватили Двинскую землю, но новгородцам на волне народного гнева удалось собрать войско и москвичей оттуда выбить. Этот поход против захватчиков благословил новгородский архиепископ. Не правда ли, факт примечателен: владыка, благословляющий ополченцев воевать против Москвы. Кто он? Несомненно – крамольник! Киевские священники, благословлявшие народ в 2014 году стоять на Майдане за свою свободу, – кто они? Тоже – крамольники… Василий Дмитриевич архиепископа не простил: спустя год вызвал в Москву и на пару лет заточил в Чудов монастырь, в монастырскую тюрьму.

При следующем московском князе, Василии Васильевиче (Темном), новгородцы дали приют Дмитрию Шемяке и Василию Гребенке, объявленным в Московии мятежниками и врагами великого князя. При Василии Темном у новгородцев снова были отняты их дальние пригороды, и горожане мечтали отобранные земли вернуть.

Неудивительно, что при следующем московском князе, Василии Васильевиче (Темном), новгородцы дали приют Дмитрию Шемяке и Василию Гребенке, объявленным в Московии мятежниками и врагами великого князя. При Василии Темном у новгородцев снова были отняты их дальние пригороды, и горожане мечтали отобранные земли вернуть. Они слали и слали в Москву посольства с требованиями разрешить спорные вопросы. И, ничего не добившись, снова отбили их силой. И более того – составили против Василия заговор, чтобы того, когда приедет в Новгород, убить. А кроме него убить и его сыновей Дмитрия и Андрея и воеводу Басенка, который в 1456 году разбил новгородское ополчение под Руссой, а в живых оставить только Ивана, на которого по какой-то непонятной причине они возлагали большие надежды и который сидел тогда псковским князем. Советов и предостережений со стороны они тогда не слушали.

Их пытался просветить по поводу «дружественной Москвы» король польский и великий князь литовский Казимир, но они сочли предостережение попыткой переманить их в латинскую веру. А Казимир предлагал реальную помощь и обещал дать большое войско для защиты новгородских свобод. Новгородцы принять литовское подданство отказались. Что еще удивительнее, они согласились после войны с Москвой более не писать грамот от «Господина Великого Новгорода», а писать грамоты от «великого московского князя». И даже не задумались, что таковая формула означает на самом деле. Иначе чем идиотизмом это новгородское решение не назвать. Все равно, как если бы соседняя с Россией Финляндия вдруг «по дружбе» стала писать свои государственные бумаги от имени России…

В Новгороде накал страстей достиг такого размаха, что город несколько лет пребывал в состоянии смуты. Горожане разделились на две партии: пролитовскую и промосковскую. Промосковскую партию укреплял и подпитывал сам великий московский князь, он засылал в Новгород лазутчиков и подкармливал агитаторов, которые особо упирали на «противность латинян православной вере».

Какое-то время новгородцам казалось, что отношения с Москвой замечательно улучшились. Мало того что они вернули свои законные земли по Двине и в вятской пятине, так при сильном князе Иване Васильевиче они стали скупать московские земли – вокруг Ростова и Белоозера, – что возмутило московского князя до глубины души. Князь расценивал такие новгородские поступки только как крамолу и желание унизить Москву. Новгород, не входивший в состав Московского государства, он рассматривал как собственную вотчину, давшую клятву вассальной верности. Любое проявление новгородцами собственной воли воспринималось им как крамола и измена. А Новгород в те дни подумывал, не лучше ли ему передаться под власть Литвы, как сделали это прежде многие русские земли. В таком переходе была несомненная выгода – на вольности Новгорода литовцы не стали бы посягать, поскольку аналогичное управление городом было им понятно и не возбранялось. В 1471 году разногласия Москвы и Новгорода достигли предела. Ивану донесли, что Новгород ведет переговоры с польским королем и великим литовским князем Казимиром. Как следует с крамольниками поступать, Иван знал.

Что же происходило в Новгороде? В Новгороде накал страстей достиг такого размаха, что город несколько лет пребывал в состоянии смуты. Горожане разделились на две партии: пролитовскую и промосковскую. Промосковскую партию укреплял и подпитывал сам великий московский князь, он засылал в Новгород лазутчиков и подкармливал агитаторов, которые особо упирали на «противность латинян православной вере». До 1385 года никому бы и в голову не пришло обвинять Литву в приверженности латинской вере, но в том памятном году великий литовский князь Ягелло (Ягайло) женился на польской принцессе Ядвиге и стал польским королем, при этом он вынужден был перейти из православия в католичество (иначе не получил бы трон).

В самой Литве основной верой была православная, но теперь Москве можно было пугать православных новгородцев, что с переходом к королю-латинянину они потеряют и «истинную веру». Истинная вера новгородцев в то время была такова, что даже московское православие они считали недостаточно чистым, «латиняне» же и вовсе казались им «погаными». Засланные агенты убеждали горожан, что присоединение к Москве – благо, поскольку тогда новгородский народ будет «со всей Русью», и что московский князь лучше будет управлять всеми, чем новгородский, потому что Новгород – это его дедина еще от Рюрикова времени. В промосковскую партию входило много священников и бояр. Первых туда толкало неприятие «иноверцев», вторых – желание иметь сильного князя и выгоду от торговли с Москвой.

Пролитовская партия упирала на то, что в состав Литвы вошло множество русских городов с православной верой, и что король ни веры, ни системы управления не притесняет, все вольности и права городов сохранены, и даже более того – он расширил права городов, а землевладельцам дал королевские охранные грамоты, улучшил положение торговых людей, так что и Новгород в таком союзе ничего не потеряет, но многое приобретет, и самое важное – он будет надежно защищен от посягательств со стороны других соседей, самый страшный из которых – Москва. В пролитовскую партию, как не удивительно, входило немало простого народа, хотя союз Литвы и Новгорода экономических выгод им вроде бы не сулил. Но люди, не искавшие выгод, быстро сообразили, что, только отдавшись под Литву, можно сохранить новгородские свободы.