Андрей Шляхов - Нежная любовь главных злодеев истории Страница 19

Вначале овдовевший царь возмечтал о женитьбе на одной из сестер польского короля Сигизмунда и даже отправил к нему послов, но те вернулись ни с чем — Сигизмунд видел в Иване своего врага и только врага, но никак не родственника.

Второй женой Ивана IV, выбранной за красоту, стала дочь кабардинского князя Темрюка Кученя, получившая при крещении имя Мария. Гордая и смелая дочь Кавказа как нельзя лучше подошла своему мужу. Она с превеликим удовольствием принимала участие в медвежьих травлях, наблюдала за казнями, не осуждала царя за его разнузданные оргии, даже позволяла устраивать их в своих покоях и сама в них участвовала. Бояре ненавидели царицу Марию, и она платила им той же монетой, всячески настраивая против них своего мужа.

В самом начале 1565 года Иван Васильевич сделал «ход конем». Его посланцы вручили митрополиту царскую грамоту, в которой государь описывал все мятежи, неустройства и беззакония боярского правления во время его детства, сетовал на боярскую непокорность и на покровительство митрополита и всего духовенства сынам боярским.

Заканчивалась грамота так: «И Царь от великой жалости сердца, не желая терпеть их (бояр п т заступников. - А. Ш.) многих изменных дел, оставил государство свое и уехал, чтобы поселиться там, где укажет ему Бог».

Угроза возымела силу. И митрополит, и бояре, и купцы, и простые горожане испугались того, что неизбежно последовало бы за уходом царя — кровавой смуты. Торжественное посольство, состоявшее из видных представителей духовенства, бояр и горожан московских, направилось к царю — молить его не оставлять престола.

Царь принял их, вновь изложил свои претензии и сказал, что может согласиться на уговоры при определенных условиях. Условия эти он сразу не огласил, выждал месяц, вконец истомив своих подданных.

Главным условием явился устав «опричнины», суть которого заключалась в том, что Иван Васильевич избирал себе тысячу личных телохранителей и объявлял своею личной собственностью около двадцати богатых городов и некоторые московские улицы. Эта часть страны и столицы, как отдельная собственность царя, находящаяся под его непосредственным ведением, была названа «опричниной», а все остальное — «земщиной». Кроме того, царь изъявил желание поселиться в подмосковной Александровской слободе и потребовал от бояр сто тысяч рублей на переезд.

Царица Мария — великая ненавистница боярства, явно приложившая руку к появлению опричнины, — и не подумала последовать за мужем. Она осталась в Кремле, где у нее хватало любовников, главным из которых был красавец князь Афанасий Вяземский. Царица могла выйти к столу простоволосой, могла и появиться на пиру в полуобнаженном виде или проехаться по Москве в открытом экипаже в компании своих любовников.

Жадная до удовольствий и утех, Мария продолжала пользоваться полной свободой, пока ее муж вместе с опричниками превратил свой дворец в Александровской слободе в некоторое подобие монастыря.

Монастырь этот был, мягко говоря, своеобразным. Молитвенные бдения чередовались в нем с пьяными оргиями, причем молитвам уделялись ночи, а разврату — дни. Как говорится: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». По настроению царь мог заняться государственными делами или подолгу наблюдать за пытками своих врагов и тех, кого он счел своими врагами. Спал Иван Васильевич мало — по два-три часа в день.

Настал момент — и чаша царского супружеского терпения переполнилась. То ли Ивану Васильевичу надоело слышать о похождениях жены, то ли царю нашептали, что царица собралась извести его и править страной самолично... Причины покрыты мраком, но однажды Иван Васильевич приказал посадить Марию под домашний арест, отчего свободолюбивая женщина быстро зачахла и 1 сентября 1569 года скончалась. Царь по ней не горевал, он придумал себе и своим верным псам-опричникам новое развлечение — набеги на боярские вотчины, где, придравшись к какой-нибудь мелочи, гости избивали «негостеприимных хозяев» и попутно насиловали красивых девушек и женщин, как из числа членов боярских семей, так и из челяди.

Настало время страха и скорби. Вот как описывал Карамзин одну из казней, произошедших в 1570 году: «25 июля, среди большой торговой площади, в Китае-городе, поставили 18 виселиц; разложили многие орудия мук; зажгли высокий костер, и над ним повесили огромный чан с водою. Увидев сии грозные приготовления, несчастные жители вообразили, что настал последний день для Москвы; что Иоанн хочет истребить их всех без остатка: в беспамятстве страха они спешили укрыться, где могли. Площадь опустела; в лавках отворенных лежали товары, деньги; не было ни одного человека, кроме толпы Опричников у виселиц и костра пылающего. В сей тишине раздался звук бубнов: явился Царь на коне с любимым старшим сыном, с Боярами и Князьями, с Легионом кромешников, в стройном ополчении; позади шли осужденные числом 300 или более, в виде мертвецов, истерзанные, окровавленные, от слабости едва передвигая ноги.

Иоанн встал у виселиц, осмотрелся и, не видя народа, велел Опричникам искать людей, гнать их отовсюду на площадь; не имев терпения ждать, сам поехал за ними, призывая Москвитян быть свидетелями его суда, обещая им безопасность и милость. Жители не смели ослушаться: выходили из ям, из погребов; трепетали, но шли: вся площадь наполнилась ими; на стене, на кровлях стояли зрители.

Тогда Иоанн, возвысив голос, сказал: «Народ, увидишь муки и гибель; но караю изменников! Ответствуй: прав ли суд мой?» Все ответствовали велегласно: «Да живет многие лета Государь Великий! да погибнут изменники!» Он приказал вывести 180 человек из толпы осужденных и даровать им жизнь как менее виновным. Потом прочли обвинительный акт и вызвали Висковатого. Он хотел оправдываться, но кромешники заградили ему уста, повесили его вверх ногами, обнажили, рассекли на части, и первый Малюта Скуратов, сошедши с коня, отрезал ухо страдальцу. Второю жертвою был Казначей Фуников-Карцов, друг Висковатого, в тех же изменах и столь же нелепо обвиняемый. Он сказал Царю: «Се кланяюся тебе в последний раз на земле, моля Бога, да приимешь в вечности праведную мзду по делам своим!» Сего несчастного обливали кипящею и холодною водою; он умер в страшных муках. Других кололи, вешали, рубили. Сам Иоанн, сидя на коне, пронзил копнем одного старца. Умертвили в 4 часа около двухсот человек. Наконец, совершив дело, убийцы, облитые кровью, с дымящимися мечами, стали пред Царем, восклицая: гайда! гайда! и славили его правосудие. Объехав площадь, обозрев груды тел, Иоанн, сытый убийствами, еще не насытился отчаянием людей: желал видеть злосчастных супруг Фуникова и Висковатого; приехал к ним в дом, смеялся над их слезами; мучил первую, требуя сокровищ; хотел мучить и пятнадцатилетнюю дочь ее, которая стенала и вопила; но отдал ее сыну, Царевичу Иоанну, а после вместе с материю и с женою Висковатого заточил в монастырь, где оне умерли с горести».

Руководитель Посольского приказа, дьяк Иван Михайлович Висковатый, был казнен по стандартному обвинению в заговоре против своего царя...

Настал день — и опричники, прославившиеся не только своими злодеяниями, но также злоупотреблениями и лихоимством, из опоры царской власти превратились в угрозу для нее. Тогда царь разом, как он умел, уничтожил опричнину, чтобы впоследствии возродить ее в измененном виде.

Постепенно царь Иван IV, давно уже носивший прозвище Грозного, совсем истаскался от чересчур бурной жизни — стал лыс, сутул, дурен лицом и беззуб, но сластолюбия своего не утратил, скорее наоборот — это качество, как и жестокость, разгоралось в нем все ярче.

Пресытившись в какой-то миг развратом, царь захотел жениться снова и непременно на ком-то из своих подданных — женитьба на Марии отбила у него всякую охоту к чужеземкам.

Устроили смотр невест, на котором победила румяная, пышущая здоровьем Марфа, дочь коломенского боярского сына Василия Собакина, сумевшая выдержать тяжелый взгляд царя, не отводя глаз. Осенью 1571 года Иван IV женился на Марфе Собакиной. Увы, царицей ей пришлось быть недолго — всего две недели. Иван Грозный пребывал в уверенности, что Марфу отравили его враги, чтобы досадить ему.

Дело в том, что церковное право осуждало вступление христианина в третий брак и категорически воспрещало четвертый. Данный запрет этот был особо подтвержден церковным собором 920 года, созванным в связи с попыткой византийского императора Льва VI вступить в четвертый брак.

Иван IV обратился к участникам созванного по его просьбе церковного собора, испросив у них разрешения на новый, четвертый по счету, брак. При этом он ссылался на то, что из-за болезни своей третьей жены он фактически так и не вступил в брак с ней, иначе говоря, «девства не разрешил».