Шапи Казиев - Имам Шамиль Страница 19

Перед всем строем император самолично сорвал с него аксельбанты и тут же надел их на сына барона, Александра Розена. Дадиани был отправлен в Бобруйск, в крепость 3-го класса, охранять армейские склады и арестантов. А сам Розен не снес унижения и подал в отставку. Прошение его было удовлетворено 30 ноября 1837 года На посту командира Отдельного Кавказского корпуса его сменил генерал-лейтенант Е. Головин.

ПУТЕШЕСТВИЕ ИМПЕРАТОРА

Покинув Тифлис, Николай направился по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. По пути в Аксайскую станицу, где его ждал наследник цесаревич атаман всех казачьих войск, царь посетил Пятигорск, Георгиевск и Ставрополь.

В ту ночь в номере губернской гостиницы пировала компания молодых офицеров. Были среди них и два поэта - М. Лермонтов и А. Одоевский. И свел их здесь недавно погибший на дуэли А. Пушкин. Лермонтов был сослан на Кавказ за стихотворение "На смерть поэта", а декабрист Одоевский попал сюда из сибирской ссылки, где прославился ответом на пушкинское "Послание в Сибирь". Строка Одоевского "Из искры возгорится пламя" вошла в историю и даже украсила в виде эпиграфа ленинскую "Искру".

Встречать царя вышли толпы ставропольчан. Была даже устроена иллюминация вдоль дороги горели смоляные бочки. Наконец показались казаки с факелами, сопровождавшие царский поезд. Одоевский объявил, что это похоже на похороны, и вдруг прокричал в темноту на манер гладиаторов, салютующих императору: "Ave, Caesar, morituri te salutant! (Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!)" Встревоженных приятелей он успокоил тем, что "русская полиция по латыни еще не обучена". Возможно, тогда друзья припомнили и другие строки его знаменитого стихотворения:

...И вновь зажжем огонь свободы,

И с нею грянем на царей

И радостно вздохнут народы.

После Аксаевской император посетил Новочеркасск - столицу войска Донского, а затем, через Воронеж и Москву, вернулся 10 декабря в Царское Село.

Вскоре и друзья-поэты оставили Ставрополь, направляясь к местам своего предписания на беспокойном Кавказе. А гладиаторское приветствие Одоевского, к сожалению, оказалось пророческим.

ДЕКАБРИСТЫ НА КАВКАЗЕ. БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ

Если бы всех декабристов, оказавшихся в разное время на Кавказе, удалось собрать вместе, они легко могли бы организовать тайное общество и составить новый заговор. С середины 1826 года около 70 офицеров и более трех тыс. рядовых участников было сослано на Кавказскую войну. Рассудив, что немалый военный опыт офицеров-декабристов более пригоден для баталий, чем для каторги, Николай позволил им искупать свою вину кровью на Кавказе.

Прослышав, что многие ранее сосланные на Кавказ декабристы сумели не только восстановиться в чинах, дворянских званиях и правах, но даже и вышли в отставку, большинство каторжан сами просили отправить их на войну. Конституционные иллюзии сменились романтикой кавказских сражений, которая, впрочем, тоже во многом оказалась иллюзией, к тому же весьма опасной для жизни. Но воевали они с горцами неохотно, "лишь для вида", считая их скорее союзниками в борьбе против самодержавия, чем врагами.

Вскоре оказалось, что вслед за бывшими каторжанами переместился на Кавказ и российский литературный Олимп. Воспетый Пушкиным Кавказ сделался местом паломничества литераторов. Именно здесь, под грохот пушек и в сиянии сабель, русская литература обрела новое свежее дыхание. Пасынки остывшего севера становились преданными сыновьями пламенного юга. Здесь, в чарующем калейдоскопе необычайных событий, писатели быстро получали известность. А наиболее удачливые стяжали громкую славу и даже составили себе приличные состояния. Но для многих из них вершины Кавказа стали и надмогильными памятниками.

Одной из самых ярких фигур кавказской литературной академии стал декабрист Александр Бестужев-Марлинский.

Штабс-капитан, известный писатель и соиздатель альманаха "Полярная звезда" за участие в мятеже был приговорен к 20 годам каторги. Почти пять лет пробыл он в Якутске, успев тем не менее издать пять томов своих сочинений. Двое его братьев - Михаил, тоже приговоренный к 20 годам, и Николай, которого, как деятельного заговорщика, приговорили к вечной ссылке, - маялись на Нерчинских рудниках, а третий - Петр, разжалованный из мичманов в рядовые, отслужив три года на Кавказе, уже возвращался домой.

Энергичный характер и пылкое воображение Бестужева звали его из леденящего душу Якутска в полные жизни и опасностей горы. Он несколько раз подавал повинную, прося отправить его на войну. И наконец в 1829 году разжалованный в солдаты Бестужев был брошен в пламенные объятия Кавказа.

Кавказ изменил его, а он изменил представление российского общества о Кавказе. "Я вижу Кавказ, - писал Марлинский, - совсем в другом виде, как воображают его себе власти наши". Прекрасная, окутанная чарующими легендами страна, ее воинственные жители, их героическое противоборство с северным титаном, смешение языков, рас, религий, политических интересов и человеческих страстей - все это стало для Бестужева бурным источником творческого вдохновения. Здесь в день приключалось столько необыкновенного, что иным краям хватило бы на годы. Герои Ф. Купера бледнели в сравнении с персонажами бестужевских произведений.

Кавказские произведения сделали Бестужева популярнейшим писателем. Его очерками из кавказской жизни, "Письмами к доктору Эрману", "Письмами из Дагестана", "Кавказской стеной", "Рассказом офицера, бывшего в плену у горцев", повестями "Аммалат-Бек", "Мулла-Нур", "Шах Гусейн" зачитывались все от сентиментальных девиц до императора. Начитавшись Бестужева, юноши стремились, а то и бежали на Кавказ, как на первое свидание.

Но героям Бестужева было далеко до популярности самого писателя, сделавшегося человеком-легендой. У всех на устах были его отчаянная удаль и головокружительные романы с местными красавицами, его грандиозные пиры и самые фантастические предприятия, на которые другие способны были решиться лишь в воображении. А образ декабриста-мученика добавлял славе Бестужева трагический ореол.

Его книги выходили огромными тиражами. Издатели боролись за его новые произведения. Размеры гонораров приводили в изумление публику и писателей, еще не привыкших находить в литературе средства к существованию.

Рядовому солдату Бестужеву завидовали генералы. Бестужева обходили заслуженными наградами, но не забывали одолжить у него денег. Его посылали в самые опасные экспедиции, а он и там бросался в самые рискованные дела, поражая сослуживцев бесшабашной отвагой. Но там, где другого ждали бы генеральские эполеты, Бестужев лишь вернул офицерское звание.

Он жил в Дербенте, как восточный шейх. Он шил солдатские шинели из самого дорогого сукна, собирал коллекции редких ковров и драгоценностей. Его оружие было дороже полковых обозов, а кони украсили бы торжественные выезды царей. Он дарил павлинов, устраивал орлиные охоты и даже водные феерии, на которые выезжал в украшенной цветами галере на манер фараонов. Однажды, намереваясь выкрасть красавицу из гарема богатого купца, Бестужев устроил фейерверк, который должен был отвлечь внимание горожан. Но затея провалилась, так как власти решили, что подверглись нападению горцев, и гарнизон был приведен в боевую готовность.

Бестужев обследовал остатки кавказской стены, пробовал найти огромную цепь, некогда запиравшую дербентскую гавань, и скупал древние карты с обозначением кораблекрушений под Дербентом.

"Не ищите земного рая на Евфрате, он здесь..." - писал Бестужев, сроднившийся с Кавказом, как перелетная птица, обретшая родину вдали от гнезда. Искренне восторгаясь горцами, видя в них братьев по духу, Бестужев восклицал "Черт меня возьми, какие удальцы, что я готов расцеловать иного!" У него было много кунаков среди горцев, он узнал их, как никто другой. "Кавказских горцев напрасно обвиняют в жестокости, - писал он. - Очень редко были примеры, чтобы они терзали попавшихся им русских даже в пылу гнева или мести, на самом поле сражения. У себя дома горец заботливо промочит раны пленнику, "попотчует бузой", разделит пополам черный чурек свой..."

Бестужев сам стал похож на горца в своей дорогой бурке и лихой папахе, в манерах и воинской дерзости. Он ввел моду на все кавказское, и мода эта проникла в высшее общество. Уже и самого императора живописцы изображали в черкесском костюме на фоне кавказских гор. Но при всем том Бестужев заронил в общественное сознание идеи о необходимости мирного сосуществования с народами Кавказа, о том, что лишь добром и наглядной пользой можно привлечь кавказцев в единое отечество, а насилие лишь углубляет пропасть между ними. И главное - о том, что мужественных и сильных детей гор куда лучше иметь друзьями, чем врагами: "Я топтал снега Кавказа, я дрался с сынами его - достойные враги... Как искусно умеют они сражаться, как геройски решаются умирать!"