Марк Солонин - Фальшивая история Великой войны Страница 19

Вопрос о том, чему мешало заблаговременное введение в действие плана прикрытия, был (и всегда будет) абсолютно неразрешимым в рамках заведомо ложных измышлений советской исторической «науки» о наивном и доверчивом товарище Сталине, о мирном созидательном труде советского народа, о многократном численном превосходстве вермахта и Рихарде Зорге, донесениям которого не поверили. В свете же знаний о реальных намерениях, реальных планах и реальных действиях высшего военно-политического руководства СССР все становится предельно ясно.

Операция прикрытия есть не что иное, как начало войны. Это джинн, засунуть которого назад в бутылку уже не удастся. И не только потому, что советские планы прикрытия лета 1941 г. предполагали нанесение массированных авиаударов по сопредельной территории. Сам комплекс мероприятий операции прикрытия (и уж тем более — прикрываемой этой операцией открытой мобилизации) настолько объемен и заметен, что скрыть его от разведки противника в принципе невозможно. В этом бы не было большой беды, если бы Сталин планировал ведение оборонительной войны. И пускай противник видит, пускай знает: границы Советского Союза на замке! «Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде /Мы начеку, мы за врагом следим». Прекрасная песня. Да только следующая ее строка (« Чужой земли мы не хотим ни пяди») к лету 1941 года уже категорически устарела. Именно отсутствие приказа на введение в действие плана прикрытия — в сочетании с неоспоримым фактом наличия крупнейшей стратегической перегруппировки войск — лишний раз подтверждает вывод о том, что сотни воинских эшелонов шли в июне 41-го на Запад отнюдь не для обороны «нерушимых рубежей».

Сталин спланировал и готовился начать другую, совсем не оборонительную войну. Это упорно отрицаемое официальной советской (ныне российской) историографией обстоятельство полностью меняет всю ситуацию. Преждевременное введение в действие плана прикрытия мешало главному — мешало нанести ВНЕЗАПНЫЙ сокрушительный удар по немецким войскам. «Внезапность действует ошеломляюще» — гласил параграф 16 Полевого устава РККА. Завершая свой доклад на декабрьском (1940 г.) Совещании высшего комсостава, начальник Генштаба Красной Армии Г. К. Жуков как заклинание повторял это слово:

«... Победу обеспечит за собой та сторона, которая более искусна в управлении и создании условий внезапности в использовании этих сил и средств. Внезапность современной операции является одним из решающих факторов победы. Придавая исключительное значение внезапности, все способы маскировки и обмана противника должны быть широко внедрены в Красную Армию. Маскировка и обман должны проходить красной нитью в обучении и воспитании войск, командиров и штабов. Красная Армия в будущих сражениях должна показать высокий класс оперативной и тактической внезапности...»

Сталин так долго, так настойчиво, так тщательно готовил свой «блицкриг», столько усилий (дающих свои плоды и по сей день) приложил для «маскировки и обмана», что ему очень не хотелось ломать блестящий план операции, которая должна была начаться сокрушительным внезапным ударом по противнику. Он действительно «гнал от себя всякую мысль» — нет, не мысль о войне (ни о чем другом он уже и не думал), а о том, что немцы в самый последний момент сумеют опередить его в развертывании армии. Эту же мысль можно выразить еще короче и проще: Сталин боялся спугнуть Гитлера.

Это стремление «не спугнуть» привело к тому, что стратегическое развертывание проводилось «с сохранением режима работы железных дорог по мирному времени». За это ценное признание авторов монографии «1941 год — уроки и выводы» следовало бы наградить второй медалью «За отвагу». Для многомиллионных армий первой половины XX века железные дороги, поезда и паровозы стали важнейшим «видом вооружения», во многом предопределявшим исход главных сражений двух мировых войн. Соответственно, и Германия, и СССР имели планы перевода железнодорожного движения на режим «максимальных военных перевозок». Смысл термина и процесса достаточно понятен: все поезда, грузы и пассажиры стоят и ждут, пока эшелоны с войсками, техникой и боеприпасами не проследуют в нужном им направлении. Кроме того, разбронируются мобилизационные запасы угля, усиливается вооруженная охрана железнодорожных станций и перегонов и т.д. Режим военных перевозок в европейской части СССР вводился (12 сентября 1939 г.) даже на этапе стратегического развертывания Красной Армии перед войной с полуразрушенной вторжением вермахта Польшей. Однако в 41 -м вплоть до 22 июня ничего подробного сделано не было!

Маскировка и обман дошли до того, что 21 июня 1941 г. начальник Управления политпропаганды Прибалтийского округа товарищ Рябчий приказал «отделам политпропаганды корпусов и дивизий письменных директив в части не давать; задачи политработы ставить устно через своих представителей...». Конечно, советские нормы секретности всегда отличались от общечеловеческих, но не до такой же степени, чтобы нельзя было доверить бумаге даже «задачи политпропаганды»! Остается предположить, что к 21 июня 1941 г. эти «задачи» вышли далеко за рамки заявленной на всех плакатах готовности «ответить тройным ударом на удар агрессора» и «надежно защитить мирный труд советских людей»...

«Переброска войск была спланирована с расчетом завершения сосредоточения в районах, намечаемых оперативными планами, с 1 июня по 10июля 1941г.». Точную дату запланированного начала наступления Красной Армии не знает никто. Более того, вполне возможно, что вечером 21 июня эту дату не знал еще и сам Сталин. Но в любом случае наступление могло начаться только после завершения сосредоточения и развертывания войск, т.е. не ранее 5—10 июля. Ввести в действие план прикрытия 15—20 июня означало пустить коту под хвост все усилия и ухищрения по обеспечению максимальной скрытности развертывания, означало подарить противнику две-три недели для подготовки к отражению удара. Это много, две-три недели — по советским нормативам полноценная полоса обороны могла быть оборудована силами общевойсковой армии (с привлечением местного населения и гужевого транспорта) за 10— 15 дней.

Да, у Сталина был и другой вариант действий — приблизить срок начала операции, перенести его с середины июля на конец июня, а план прикрытия ввести в действие 22—23 июня (я предполагаю, что именно такое решение и было принято; подробно эта гипотеза изложена в книге «23 июня — день М»). Но и такое решение означало, что начать наступление удастся лишь частью сил, ломая на ходу тщательно отработанные графики перевозок, мобилизации личного состава и транспорта. Тоже плохо, тоже чревато неудачей и тяжелыми потерями.

Прежде чем начинать сокрушенно качать головой («и как же это Сталин смог так вляпаться... почему же он не прислушался к донесениям разведки...»), следует посмотреть на ситуацию глазами участников совещаний в кабинете Сталина. Совещаний, кстати, было много. Из «Журнала посещений» видно, что Жуков и Тимошенко были в кабинете Сталина семь раз: 3,6,7,9,11,18,21 июня. 9 июня военные провели в кабинете Сталина в общей сложности 6,5 часа. 18 июня «коллективный сталин» в почти полном составе (Сталин, Молотов, Маленков, Тимошенко, Жуков) совещался четыре часа.

Это мы сегодня точно знаем, что немцы напали 22 июня. Сталин же знал точно лишь свои планы, и это были планы крупномасштабной наступательной операции, которая должна была начаться не ранее второй декады июля. Поток все более и более тревожных сообщений, идущих и от разведки, и от командования западных военных округов, заставлял лихорадочно выбирать «наименьшее из двух зол»:

— или лишить собственные войска возможности организованно встретить вероятный упреждающий удар противника;

— или ввести в действие план прикрытия раньше намеченного срока и таким образом гарантированно лишить свои войска возможности нанести внезапный удар по противнику.

Задача была исключительно сложна. Утраченную внезапность вернуть уже не удастся, в то время как возможный тактический проигрыш от неудачи первого дня оборонительных боев не представлялся чем-то катастрофическим. Это вы, уважаемый читатель, твердо «знаете», что укрепленные районы на старой границе были разоружены (или даже взорваны), а на новой границе «ничего построить не успели». Но коллективный «Сталин» прекрасно знал и состояние полосы укрепрайонов, одна из которых называлась «линия Сталина», а другая — «линия Молотова», и топографическую карту западных районов своей страны.

Война разворачивается не на гладкой шахматной доске, а на реальной местности, с ее оврагами, ухабами, озерами, горами и болотами. И если никаких «наступательных» или «оборонительных» танков и самолетов не бывает, то местность, напротив, может помогать или обороняющейся, или наступающей стороне. Это придумано не мной, и термины «танконедоступная местность», «танкоопасное направление» давно и прочно заняли свое место в военной литературе. Эти понятия были особенно значимы для вермахта образца 41 -го года, в котором мотопехотные полки танковых и моторизованных дивизий передвигались не на гусеничных бронетранспортерах (как это показывали в советском «кино про войну»), а на обычных, «гражданских» грузовиках, трофейных автобусах и хлебных фургонах; да и немецкие танки на своих узких гусеницах застревали после хорошего дождя на той местности, которая в России называется «грунтовой дорогой».