Владимир Бушин - Тотальный проект Солженицына Страница 19

Арнау откровенен, он говорит: «Я не исключаю, что этот человек был подослан, но не верю в это. У меня сложилось мнение, что он говорит и ищет правду». Эта вера и это мнение дорогого стоят, ибо принадлежат не какому-нибудь дилетанту-любителю, а выдающемуся криминологу. Действительно, чего стоит хотя бы один тот факт, что «К» назвал свой адрес и пригласил посетить его. Не составляло большого труда проверить подлинность этого адреса. Кроме того, о личности «К» можно было справиться, опять-таки без великих усилий, хотя бы у фрау «Р» или профессора «С». Думается, если Арнау не сделал этого, то не только потому, что у него оставалось уже мало времени до отъезда, или потому, что он, как читаем, решил посетить «К» в свой следующий приезд в Москву, – скорей всего, главную роль сыграло здесь именно доверие к подлинности и самого «К», и того, что тот говорил, и, наконец, «абсолютно убийственного для репутации Солженицына» документа, который криминолог получил тогда в гостинице «Россия».

И в самом деле, среди близких к Солженицыну людей был в ту пору некто «К», в облике которого все совпадает с теми сведениями, что Арнау привел о своем визитере. Тот говорил по-немецки – и «К» знает немецкий, поскольку его специальность – немецкая литература. Говорил не совсем легко и чисто – и «К» говорил, скорее всего, именно так, ибо живой разговорной практики у него было мало. Визитер был когда-то репрессирован, а потом его реабилитировали – то же и «К». Вся жизнь и судьба визитера были связаны с Солженицыным – именно так обстояло дело и у «К», ну, не вся жизнь, а по крайней мере – с молодых лет: перед войной оба в одном и том же московском институте (первый там учился, второй работал); во время войны побывали в одних и тех же местах, в частности в Восточной Пруссии; и тот и другой на фронте, именно в той же В. Пруссии, были арестованы; несколько лет заключения провели вместе, в одном лагере; после освобождения и реабилитации неоднократно встречались, поддерживали близкие отношения; Солженицын даже избрал «К» в качестве прообраза для довольно приметного персонажа в одном из своих произведений, – разве всего это мало для заявления о связи двух жизней и судьбе?

Наконец, такая подробность, как предъявление визитером копии заявлений и писем, петиций и протестов, направленных «во все возможные официальные инстанции». Да, известный нам «К» буквально от младых ногтей занимался составлением именно таких пламенных бумаг. Дело в том, что получал выговора и другие взыскания во всех организациях, где состоял, его исключали отовсюду: из пионеров, из кандидатов в члены комсомола, из комсомола, из школы, из Харьковского университета, из Московского института иностранных языков, из партии, из Союза писателей… Да еще исключали кое-откуда и не один раз, а несколько: из комсомола – трижды! Расскажем лишь об одном.

В 1927 году после семилетки «К» поступил в электротехническую профшколу. Хотя его до этого исключили из пионеров, он каким-то образом уже кандидат в члены комсомола. Однажды на собрании ячейки юный трибун выступил против «линии Коминтерна в Китае». Отчасти, возможно, и за это, но главным образом за две драки его исключают из кандидатов и из школы. Далее мы от него узнаем: «29 марта 1929 года меня наконец арестовали». Почему наконец? Да, по всей вероятности, потому, что к этому времени вполне созрел для такой акции: за плечами уже не только пьяные драки, но и участие в распространении троцкистских листовок. Посидел в ДОПРе всего десять дней, но, как полагается брошенному в застенки трибуну, успел-таки объявить голодовку.

В 1982 году «К» опять исключили, на сей раз кардинально – из числа граждан Советского Союза. Таким образом, эпоха выговоров и вышибонов «К» простерлась на огромный отрезок истории нашего отечества – от времен позднего нэпа до периода зрелого социализма. Ему не выносили выговоров только в яслях, не исключали только из детского сада, и то, пожалуй, лишь потому, что он там не побывал.

За свою долгую жизнь (он умер в 1997 году в Кельне) «К» встречался со множеством совершенно разных людей, состоял в совсем не похожих друг на друга организациях, пережил столь резко отличные времена, а отношение к нему в конце концов было везде и всегда одинаковым, сводящимся к приглашению: «Позвольте вам выйти вон!» Между тем люди, повстречавшиеся на жизненном пути, нередко давали ему добрые и дельные советы. Один говорил: «Не будь сам себе врагом». Другой убеждал: «Поработай, покажи себя на деле». Третий стыдил: «Не пей». Секретарь комитета комсомола, куда «К» пришел работать, кажется, в многотиражку, говорил: «Поварись в рабочем котле, иди на производство, к станку». Даже следователь харьковского ДОПРа, где «К» тринадцать часов героически голодал, не отпустил его без дружеского напутствия: «Вам бы поработать…» Но особенно дельный совет дал старший двоюродный брат Марк – еще в ту бурную пору, когда юный «К» сокрушал Коминтерн: «Уж лучше занимайся онанизмом, это менее вредно». Увы, младший брат не последовал и родственному совету, со всей энергией он продолжал свою бурную деятельность, сопровождавшуюся писанием объяснений, опровержений, протестов, петиций – вплоть аж до самого римского папы! В результате ему действительно было что предъявить Арнау в доказательство своих многолетних страданий и оголтелой любви к справедливости.

Однако возникает еще один интересный и важный вопрос: что же побудило «К» разоблачить Солженицына, так сказать, нанести удар в спину человеку, с которым был столь долго и близко связан? Арнау этого вопроса не касался, для него главным была подлинность полученного документа, но нам представляется полезным высказать в данном случае свои предположения: судя по всему, дело тут главным образом в двух столь хорошо известных человеческих страстях – в жажде мести и в зависти.

За что «К» мог желать отомстить Солженицыну? Как упоминалось уже, тот изобразил своего дружка в одном из романов, да столь прозрачно, что все, кто знал «К», тотчас его разглядели под другим именем. Но штука-то состояла в том, что персонаж, для которого он был взят прообразом, ничуть не похож, допустим, на бесстрашного Роланда или благородного Мцыри, доброго Робина Гуда или по существу клеветой взыскующего правды Дмитрия Карамазова, – совсем наоборот, сей персонаж ставит под удар и помогает погубить в лагере вроде бы ни в чем не повинного человека. По словам Н. Решетовской, читатели романа, которые узнали «К» в том персонаже, усомнились, можно ли ему после этого подавать руку: «ведь для некоторых он выглядел подлецом». Между романистом и прообразом произошел «нервный разговор» и тяжелое объяснение в письмах, а результатом всего оказалась размолвка. Желание человека так или иначе отомстить писателю, который вывел его в своем произведении подлецом – клеветником и доносчиком, понять нетрудно. Тем более если принять во внимание, что писатель этот в вопросе доносов и доносчиков в лагере был достаточно осведомлен и при создании образа мог опираться не только на свою творческую фантазию, но и на реальные факты из окружающей жизни.

Итак, месть. Ну, а зависть? О, этого тут могло быть, что называется, навалом! В самом деле, Солженицын до своего ареста жил совершенно беспечальной жизнью и не ударил палец о палец для пользы антисоветского дела, а у «К» к этому времени были за плечами уже не только пьянки и драки, но и антикоминтерновские речи, и десять дней ДОПРа, и обильные выговора, и бесчисленные исключения… Тот, допустим, лишь в сладкой истоме прижимал к пылкой груди портрет Льва Давидовича Троцкого да только еще обдумывал, как достойнее воспеть его, а этот уже в школьные годы действовал практически – распространял троцкистские листовки, – и какая за все это награда? В заключении сидели приблизительно в одинаковых условиях. Но после! Саня приобрел великую известность, вон даже «нобеля» отхватил, блаженствует себе со своими деньжищами да молодой женой в собственном имении. А «К»? Мечтал о славе не менее рьяно, а сделал для нее неизмеримо больше, чем тот ловкач, однако же – прозябает в безвестности, отовсюду выгнан, живет на пенсию, а уже идет седьмой десяток, да и жене под шестьдесят. Правда, накатал здоровенную книгу, может, похлеще «Архипелага», переправил ее в Америку, она не могла принести славу после того, как все сливки лагерной темы уже давно снял этот шустрый ростовский выскочка. Как же тут не обливаться горькими слезами от зависти!.. Словом, Арнау не ошибся в своей уверенности, что «К» действительно «ищет правду», но какие чувства при этом двигали искателем, с какой целью он хотел правды, об этом из одной беседы с ним Арнау понять, разумеется, не мог. А дело-то было уж очень простое: голодный скорпион хотел убить сытого скорпиона, вот и все.

Наконец, в обоснование правдоподобности нашей гипотезы о том, что именно известный нам «К» совершил донос на матерого доносчика Ветрова, укажем: каким образом это делается, он прекрасно знал, и никакие моральные тормоза сдерживать его тут не могли. Дело в том, что в юности этот наш новый персонаж, как упоминалось, несколько месяцев проработал на заводе. Там добровольное приобщение к героическому рабочему классу живой юноша сочетал со столь же добровольным доносительством на него. По заданию некоего Александрова он вынюхивал настроение рабочих и писал, как сам деликатно выражается, «обзоры наблюдений по заводу». Расставшись вскоре с рабочим классом, способный молодой человек не расстался с полюбившимся литературным жанром, продолжал и в Харьковском университете писать «обзоры наблюдений». В противоположность Ветрову он сейчас не отрекается от своей обзорно-эпистолярной деятельности, но божится, что в 1934 году навсегда оставил ее, завязал. Однако есть основания сомневаться в крепости завязочки. И вот почему.