Иоэль Вейнберг - Человек в культуре древнего Ближнего Востока Страница 2

 — представление о культуре как о совокупности материальных и духовных ценностей порождает статический подход к ней, затрудняя понимание культуры как процесса и человека как ее творца.

Относительное единодушие среди советских философов и культурологов в критике данного определения культуры сменяется пестрой разноголосицей предлагаемых новых определений, общим для которых является интерпретация культуры как деятельности [76, с. 33]. Сложность этих определений и интерпретаций заставляет с сожалением вспоминать кажущуюся простоту и ясность отвергнутой формулировки. Невольно возникает вопрос: не являются ли они очередной данью моде на усложненность изложения, выражением некоторого интеллектуального снобизма, своеобразной «игрой в бисер»? По-видимому, нет, ибо сложность новых определений свидетельствует о стремлении исследователей с возможно наибольшей полнотой и адекватностью выразить многогранную сущность самого феномена «культура».

«Культура» — категория многих гуманитарных наук, т. е. понятие, выражающее сущностные признаки объекта данной науки и тем самым способствующее его изучению и пониманию. Объекты, например, философской науки и исторической науки не тождественны, их задачи и цели не совпадают. Поэтому определение культуры как философской категории не может быть механически перенесено на культуру как категорию исторической науки, хотя в разработке своего определения историк должен непременно учесть такие основополагающие признаки определения культуры современной марксистской философией, как деятельная интерпретация культуры, признание взаимосвязанности культуры и природы и другие. Этим требованиям, как представляется, отвечает следующее определение: культура есть исторически и социально обусловленное, объективированное в разнообразных продуктах человеческой деятельности отношение человека к природе, обществу и самому себе, побуждающее человека к деятельности, регулирующее и регламентирующее человеческую деятельность во всех сферах его существования и обеспечивающее обществу возможность и способность адаптации в меняющемся мире.

Ядром этого определения, которое следует считать лишь рабочим инструментом для дальнейшего изложения, является слово «отношение», ибо, как отмечают К. Маркс и Ф. Энгельс [1, с. 29], способность «относиться» есть только человеческое свойство, отличающее человека от животного и определяющее место и роль культуры в обществе как социальной системе, где «культура как бы разлита по всему телу социального организма» [76, с. 3].

Культура существует на различных уровнях: мы говорим о культуре человечества и о культурах отдельных социально-экономических формаций, о культурах различных эпох (античной, средневековой и т. д.) и о культурах разных этносов и стран (русской и России, латышской и Латвии и т. д.), о культурах различных социальных (буржуазной, пролетарской и др.) и профессиональных (крестьянской, купеческой и т. д.) групп, даже о культуре отдельной личности — Пушкина, Гете и других. Однако подобная классификация, полученная эмпирическим путем, не приемлема из-за неоднородности лежащих в ее основе критериев. Этот недостаток устранен в предложенной Э. С. Маркаряном [75, с. 105–112; 76, с. 189–197] классификационной схеме, включающей три уровня, три рода понятий культуры: общеродовое понятие культуры, содержащее ее наиболее сущностные, всеобщие признаки; общее историко-типологическое понятие культуры или общеисторический тип культуры, позволяющий выявить общее в отдельных культурах и определить вехи стадиального развития культуры; локально-историческое понятие культуры или локально-исторический тип культуры, выражающий неповторимые свойства данной культуры, ограниченной во времени и пространстве.

Предметом нашего рассказа будет тот общеисторический тип культуры, пространственные параметры которого выражены термином Ближний Восток. Для историко-культурного региона характерна изменчивость параметров и компонентов, что отчетливо видно на рассматриваемом нами примере. В XIX в. понятие Ближний Восток включало в себя территорию тогдашней Османской империи вместе с подвластными ей частями Балканского п-ова, а в настоящее время объемлет такие государства, как Судан и Египет, Израиль и Иорданию, Ливан и Сирию, Турцию, Ирак и Иран, Саудовскую Аравию и другие государства Аравийского полуострова. Но если границы и содержание данного понятия так изменились за сравнительно короткое время, то не лишен основания вопрос о параметрах и содержании его несколько тысячелетий назад, скажем, до нашей эры. Ни один историк, конечно, не сомневается в том, что древний Ближний Восток охватывал долину Нила и Двуречье, Палестину, Сирию и Финикию, Малую Азию и Закавказье, Иранское нагорье и Аравийский п-ов, но иногда говорят также о едином этнокультурном Средиземноморском комплексе. Однако тесные этнокультурные контакты между Ближним Востоком, Эгеидой, Центральным и Западным Средиземноморьем, наличие несомненных черт типологической и/или стадиальной общности еще не дают оснований для расширения границ рассматриваемого культурного региона.

Слово «древний» в сочетании с названием «Ближний Восток» указывает не только временной отрезок в истории Ближнего Востока, но обладает также социальным содержанием, поскольку подразумевается определенное, в данное время существовавшее на Ближнем Востоке общество. Советские востоковеды в настоящее время предпочитают называть это общество «рабовладельческим обществом особого типа», на обоих этапах своего развития оно характеризуется следующими основополагающими чертами [41, с. 127–145; 57, 1, с. 27 и сл.; 54, с. 13–18; 36, с. 5 и сл. и др.]:

 — на первом этапе хозяйственная деятельность человека основывалась на использовании камня, меди и бронзы; второй этап наступил с открытием и внедрением железа (стали);

 — основой ведения хозяйства были ирригационные работы, которые осуществлялись и как крупномасштабные ирригационные системы, и как децентрализованное ручьевое орошение, и как сбор дождевой воды и пр.;

 — на первом этапе преобладало натуральное хозяйство, нацеленное в основном на удовлетворение потребностей самих производителей; второй этап характеризуется некоторым ростом товарного хозяйства, нацеленного на удовлетворение потребностей большего круга потребителей, на рынок;

 — на первом этапе доминировали две формы собственности на землю и воду — царско-храмовая и общинная (или общинно-частная); второму этапу свойственно большее разнообразие форм собственности и владения, растет удельный вес частной земельной собственности;

 — на первом этапе существовали два сектора экономики с различными производственными целями, разными формами хозяйственной организации, неодинаковым составом производителей — децентрализованный общинный сектор и централизованный царско-храмовой; для второго этапа примечательно образование частного сектора экономики;

 — рассматриваемое общество было сословным и классовым и, в миропонимании самих древних, включало свободных полноправных членов общин, полусвободных-полузависимых, находившихся под властью царя, храмов и т. д., и рабов, а с точки зрения классового деления состояло из класса, владевшего средствами производства, но не занятого производительным трудом и эксплуатировавшего труд других людей, из класса, владевшего средствами производства и занятого производительным трудом, и из класса, не владевшего средствами производства, но занятого производительным трудом, причем удельный вес и значимость этих сословий и классов, равно как характер и степень их оформленности и внутреннего расслоения, были разными на двух этапах развития;

 — свободное население, и в поздней древности полусвободное-полузависимое, было объединено в сельские общины, принадлежность к которым явилась основой подлинной собственности на недвижимость и предпосылкой гражданства;

 — хотя основным занятием людей было сельское хозяйство, руководящая роль во всех сферах жизни принадлежала городу;

 — государство, прошедшее долгий путь развития от небольших «номовых государств» и более крупных «территориальных царств» первого этапа до огромных «мировых держав» второго, формировалось по территориальному принципу, с бюрократически-монархическим аппаратом управления;

 — образование классового общества и складывание государства сопровождались развитием письменности, которая на первом этапе была преимущественно словесно-слоговой, а на втором этапе перешла к развитию буквенного письма.

Перечисленными признаками отнюдь не исчерпывается сущность древневосточного общества, но в тех случаях, когда они присутствуют, мы вправе говорить о древнем Ближнем Востоке. Если в Двуречье и Египте, Палестине, Сирии и Финикии процесс складывания такого общества начался во второй половине IV тысячелетия до н. э., то в центре Малой Азии он наступил на рубеже III–II тысячелетий до н. э. и еще позже — на рубеже II–I тысячелетий до н. э. — он происходил в Закавказье, на Иранском нагорье и Аравийском полуострове. В тех странах, где образование древневосточного общества протекало во второй половине IV тысячелетия до н. э., первый его этап охватывал III–II тысячелетия до н. э., второй же наступил на всем древнем Ближнем Востоке почти одновременно — на рубеже II–I тысячелетий до н. э. Только необходимо учитывать разницу между «старыми» древневосточными обществами Египта, Двуречья, Палестины, Сирии, Финикии и Малой Азии, для которых I тысячелетие до н. э. действительно было вторым этапом их развития, и «молодыми» древневосточными обществами Закавказья, Иранского нагорья и Аравийского полуострова, которые лишь тогда начали существовать как классовые общества. Однако эти различия постепенно нивелировались в VI–IV вв. до н. э., когда почти весь Ближний Восток входил в состав Ахеменидской (Персидской) мировой державы, гибель которой под ударами фаланги Александра Македонского (336–323 гг. до н. э.) признается большинством исследователей концом существования древневосточного общества в этом регионе и началом там новой исторической эпохи — эллинизма.